Алексей Макеев - Трое обреченных Страница 10

Сердце екнуло, и остатки мужского обаяния полезли из Максимова, как тесто из кастрюли. Изящно улыбаясь, он представился последним альтруистом на планете, проводящим время в поисках родственницы прикованного к инвалидной коляске друга. За что и получил долгожданную информацию.

— Да-да, в шестнадцатом доме она проживает, точно, — частила продавщица. — Лидой звать, фамилию не знаю. Месяца четыре проживает в районе, квартиру снимает. У нас тут дешевые квартиры, сами понимаете. Работает вахтером на «оловяшке» — через две ночи на третью… Ах, какая же она грустная, эта Лида. Как посмотрю, так сердце кровью обливается… И со здоровьем у нее не все в порядке. А чего вы хотели? Если не поливать виноград, обязательно вырастет изюм. Восемь лет на зоне оттрубить — это вам не на пикник смотаться! Оттого и язву залечить не может.

— За что это ее? — вздрогнул Максимов.

— А поди пойми, — пожала плечами продавщица. — Знаете, мы с ней однажды, по завершении трудового дня… — работница прилавка заговорщицки подмигнула. — Ну, словом, почему бы двум женщинам чисто по-человечески не напиться? Вот здесь в подсобке и посидели. Красненького попили. Так думаете, я из нее чего-нибудь выпытала? Ни чер-та подобного. Добрая девушка, приличная, ласковая, всем хороша — одно в ней плохо: болтать не любит. Насилу рассказала, что отсидела на зоне в Прибайкалье восемь лет, а теперь живет по системе Станиславского — никому не верит — и ничего доброго от жизни не ждет… Да вы знаете, — отмахнулась продавщица, — я и сама по молодости залетала: осудили за недостачу. Ревизия нагрянула, а директор меня — цап-царап — и на всеобщее обозрение: дескать, вот она, злодейка. А я вообще не помню, чтобы на три тыщи — тех еще, советских! — кого-нибудь обувала. Неопытная была, боялась начальства — а в итоге суд, три зимы, и вперед: наш бесплатный труд — Родине…

Внезапно она осеклась и замолчала. Вытянув шею, глянула в окно. Максимов насторожился. Кто-то прохрустел по крыльцу.

— Тьфу ты, — сплюнула продавщица. — Опять наркоманы проклятые с курса сбились… Вы бы знали, сколько этой шелупони болтается. И где деньги берут? Как зайдут — глаза пустые, руки трясутся — уж не знаю, за какой прилавок прятаться…

Максимов ощутил необъяснимую тревогу. Сердце сжалось. Но при чем здесь наркоманы?

— Слух прошел однажды, будто за гаражами конфискованную коноплю жечь будут, — ворковала продавщица. — Так со всей округи наркоманы проклятые сбегались — подышать. А оказалось, обманула коварная полиция — бурьян подсунула! Вот тут и надо было их хватать — пока не расползлись по своим норам…

— Извините, — перебил Максимов, невольно озираясь на окно. — В шестнадцатом доме, говорите, Лида живет?

— В шестнадцатом, — кивнула продавщица. — Из магазина выйдете, через дорогу и направо — за угол. Помойку пройдете, там еще молодняк кленовый, и второй дом. Первый подъезд. Последний этаж — в смысле, четвертый. А квартиру найдете — рядом с лестницей на чердак…

— Спасибо вам огромное. — Сыщик поспешил откланяться.

Тревога выросла до необъятного, когда он спрыгнул с крыльца и направился через дорогу. Терпеть этот зуд в затылке уже невозможно. Он сделал вид, будто сбился с курса, остановился и начал озираться по сторонам. Вот оно! Черный джип притаился у проезжей части — метрах в семидесяти! Забрался на обочину и как бы ненароком притулился к кустарнику — вдруг не заметят? Да кто ж тебя такого не заметит? Здесь машин похожих нет, а если и въезжают раз в год — то просто адресом ошиблись… Принимать решение следовало быстро, но вот быстро как раз не получалось. Он дошел до середины пустой проезжей части и позволил себе избитый прием — присев на колено, начал шнуровать туфель. Джип не подавал признаков жизни. Окна тонированы, мотор заглушен. Дверцы, правда, с одной стороны приоткрыты, но кто там за дверцами? Атаманша! — прозрел Максимов. Мария Бурковец! Следит за ходом поисков! А вдруг не оплошает сыщик? Найдет Максимов Лиду, а братва тут как тут и сразу скрутит. Ведь кто его знает, этого сыщика, — а вдруг не сразу сообщит, а вдруг решится выяснить, из-за чего суматоха. А то и вовсе не расскажет о находке… А ведь эта мегера не только жесткая, но и умная. Он скрипнул зубами с досады. Не любил Максимов умных противников. Привстав с корточек, он решительно зашагал через дорогу. Варианты крутились, как барабан с последним патроном — пока без выстрела. Поворот. Новый поворот. Он размашисто шагнул за водосточную трубу и совсем расстроился. Не хотелось Максимову отдавать эту женщину малосимпатичным людям. Не последняя же он сволочь — ради жалких баксов гробить человека. В ином месте найдутся баксы — и не столь вонючие. Но ошибка уже совершена, визит Максимова в магазин не остался незамеченным. Потеряют Максимова — продавщица все равно не станет молчать, она не больная на мозги, а если к мозгам еще и ствол приставить… Он пустился вприпрыжку, промчался вдоль барака, прыгнул на крышку погреба и с разгона погрузился в кленовую поросль. Тридцать метров до очередного угла — а вдруг не успеет? Узреют его бегущим — тогда у Бурковец появятся все основания заподозрить сыщика в «непорядочности». А это рисует проблемы не только для него, но и для ближних…

Он с размаха воткнулся в кустарник и скрючился, готовый без труда принять боевую позу. Ни одной рожи в округе — как назло; вся жизнь — бездарная пародия на Голливуд… Он успел как следует затаиться, пригнул голову — в тот момент и вынеслись из-за угла крупногабаритные шкафы — бритые, мясистые, типичная классика жанра. Ломанулись мимо кустов и встали, охваченные странным чувством: а не напарили ли их? Первый бегло врезал лапой по веткам (Максимов закопал голову между ног), второй выразительно выругался.

— Убежал, с-сука…

— А я говорил тебе, Флюс! — взвизгнул первый. — Мутный фраер! Кого Машка предупреждала — глаз с него не спускать?

— Делать-то чего, Лопаха? — неуверенно вопросил второй. — Дальше побежали? А куда тут бежать? Заплутаем в этих гребаных бараках…

— Назад, — доперло до сообразительного. — Этот фраер в магазин заходил — гадом буду, продавщицу раскатал… Пошли, она и нам скажет.

Спотыкаясь, «бойцы» потрюхали обратно. Пять минут в запасе. Совесть резала на куски — подставил человека! Максимов выкатился из кустов, заспешил в обратную сторону. Помойка, молодняк кленовый, второй дом… Из-под первого выбралось какое-то неземное существо с ушами, облепленное репьем, грозно гавкая, швырнулось наперерез. Камень из-под ног — почему бродячие собаки так боятся, когда в них что-то бросают? Первый подъезд, дверь болтается на одной петле — если эту рваную фанеру, обгоревшую с четырех концов, можно назвать дверью… Жилец с мусорным ведром — старый, жилистый, культурный, мусор выносит, а мог ведь из окна вышвырнуть — так и делали в средневековых городах (им и в голову не приходила мысль о централизованном удалении). «Прошу вас, сударь, проходите, пожалуйста», — старость надо уважать даже в безнадежных ситуациях… Взлет на последний этаж — ступени старые, перила из трухи, похабщина на стенах, из которой самое приличное: «Янки — в задницу!»…

С ржавой лестницей на крышу действительно соседствовала единственная дверь. Попрочнее, чем подъездная, но фактически — хилота. Он забарабанил в обшарпанную деревяшку. Времени нет терпеть, пока соизволят открыть — если соизволят. Он ударил плечом, с разбега. Треснул примитивный замок, инерция внесла сыщика в узкую прихожую. Стены в дождевых разводах (крыша насквозь дырявая: зимой — иней с потолка, летом — сырость), косые антресоли, открытая проводка — причина беспощадных пожаров. Молодой человек с перекошенным лицом («хороший, улыбчивый»?), сжимая кухонный нож, выбежал из кухни. Да кто же так сжимает? Сущий дохляк. И одет прилично. Замахнуться не успел — Максимов вывернул запястье; нож со звоном полетел на пол, а молодой человек — носом в стену. Упрямый субъект — вскрикнул от боли, но поднялся, закрыл собой проход. Оприходовать — секунда.

— Уймись, парень, — Максимов сцапал парня за грудки, швырнул в комнату. — Лида где?.. Да не бойся, свой я. Убегать вам надо — люди Бурковец вот-вот придут…

Видно, парень был смекалистый, сообразил, что к чему. Облизал губы, кинулся на кухню к окну.

— Лида!

Из убого обставленной комнаты явилась растерянная женщина. Что-то дрогнуло внутри Максимова. Даже в пожилой женщине больно видеть следы ушедшей красоты. А если немного за тридцать — это боль в квадрате. Она стояла перед ним, ошеломленная, в каком-то наспех натянутом простеньком костюмчике (не успела облачиться в домашнее), прямая, как шест, губы дрожали, глаза в провалах глазных впадин… И не нужно быть врожденным физиономистом, чтобы сообразить: не злодейка…

— Кто вы? — негромко проговорила женщина. У нее был приятный, низкий, узнаваемый голос.