Алексей Биргер - Похоронное танго (Богомол - 6) Страница 10

Нет, думаю, если б он и прибрал "таджичку", то вряд ли повез бы её закапывать в родные края. У него к родным краям почтение имеется. Он бы скорее ей камень на шею да в середину лодки, через борт лодки. И потом, он из тех парней, которые убить могут, а пытать - нет. То есть, мужика, наверно, и смог бы, а вот девчонку красивую - вряд ли.

Кто там следующий?.. Я прихлебываю понемногу, чтобы думалку раскочегарить, и припоминаю.

Пашка Корзухин. Это уж зверь так зверь, и с него любое скотство учинить станется. Вот, только в прошлом году, прикатил на катерах с городскими дружками, шашлык на дальнем берегу устраивать. Дружки все на морду - одна другой кабанистей. И на десять мужиков приволокли с собой двух девок - двух дур, совсем молоденьких, которые так поняли, что шашлык с бандитами: это мирная посиделка у костра под магнитофончик. В каком виде этих девок они оставили, вспоминать страшно. Они их сперва подпоили, конечно, но одну не допоили, так она, очнувшись, царапаться начала, да ещё за ухо одного из насильников укусила. Так они ей в отместку все лицо порезали, да и бросили на берегу вместе с подругой, не стали назад забирать. Девчонки эти еле до нашей деревни доплелись, так мы их, можно сказать, всем миром в порядок приводили, и даже юбчонки какие-то сумели им подобрать, заместо порванных. Потом, на утро уже, Витька Махов их на своей лодке отвозил...

Но, подумав, я и Пашку Корзухина отмел. Он, как бык, напролом ломит, а тут хитрость нужна. Ведь с какой-то хитрой целью таджичку близ её собственной могилы закопали, да ещё с той стороны, в какую кладбище развиваться не должно. Конечно, если ему какие-то главные бандиты все это поручили, да ещё и установку дали, чтобы, мол, концы скрыть, он мог бы схоронить "таджичку" - не своим разумом руководствуясь, а чужим. Но, опять-таки, сомнительно, чтобы ему стали такие дела поручать, в которых хитрость требуется.

Так кто же у нас есть, такой хитрый, чтобы ему в самый раз было всю эту операцию провернуть?

Хитрый и жестокий, поправился я. А такие люди никогда не светятся в первых рядах самых головорезов.

И какая-то своя цель была у него, очень важная.

Если допустить, что эта Татьяна сама с бандитским миром связана, то все неплохо складывается. Или, допустим, тут другое: она, скажем, банкирша или кто-то в этом роде, и у нее, как у всех "крыша" есть, и эта крыша за плату дом охраняла, покупку её новую. Поймали воровку - и перестарались, "уча" её "уму-разуму". Вот и решили скрыть следы...

Так все равно ведь вопрос остается: что "таджичка" делала три месяца после её мнимой смерти?

И чем больше я думал, тем меньше мне нравилась вся эта история. Так не нравилась, что я все чаще к горлышку прикладываться стал. Еще чтобы и озноб от этого "покойницкого", так сказать, дня заглушить.

И выжрал я больше поллитры, точно. Я думаю, что и все семьсот грамм съел. Солнышко уже к закату плывет, мне на бугорочке хорошо, на мягкой травке, а в голове такое гудение, будто там самолеты разлетались, и от этого гудения жизнь ещё приятней.

И, в итоге, новая догадка ко мне пришла - и так мне эта догадка понравилась, что я чуть в ладоши не захлопал. Но тут меня совсем разморило, и глазки сами закрылись, и я только помню, что бутылку обнял покрепче, и горлышко потуже завинтил - упаси Господи, прольется, а мне ведь, как я проснусь, поправиться надо будет - так и уснул, с бутылкой в обнимку...

А проснулся я в полной темноте, оттого проснулся, что жестко мне и тряско. Я и не понял ничего, кроме того, что небо надо мной вздрагивает. Первая мысль - что меня хоронить везут. Я и заорал дурным голосом:

- Эй, вы!.. Я вам не того!.. Вы что, паскуды, со мной делаете?

- Да лежи ты спокойно, горюшко ты мое, - услышал я. И узнал Зинкин голос. Тут для меня все более-менее на места встало. Это она меня, значит, на тачке домой везет. Она, бывает с ней, иногда меня на тачке домой доставляет, а иногда отоспаться дает на свежем воздухе до самого утра.

Сообразив это, я тут же сообразил свой карман пощупать, где деньги лежали. И уж, конечно, денег нет. Понятно, Зинка меня сначала обыскала да всю тысячу и приватизировала в пользу семьи. Ох, и начнется теперь допрос с пристрастием, подумал я, мигом трезвея и холодея: ведь такую сумму разом в нашей деревне нечасто в глаза увидишь, особливо у семейств вроде нашего. Меня в тачке трясет, а я соображаю, что соврать. И ничего в голову не лезет, башка с похмелюги раскалывается, просто умереть.

Ладно, думаю, до дому ещё минут пятнадцать, как-нибудь выкручусь. А может, и до завтра допрос отложат, если увидят, что я совсем никакой.

И потом, авось, сумма впечатлит Зинку настолько, что она тягать меня не будет. Скажу, подшабашил основательно, на одной из "новорусских" дач, а они там деньгами сорят.

А она тачку в наш двор вкатывает и кричит:

- Костик, подсоби отца твоего, сволочь этакую, в дом перенести! Он ведь у нас такая туша, что я одна не справлюсь!

Константин выходит, поднимает меня, в дом несет... Тут надо сказать, что все три сына у меня - богатыри, в деда и прадеда своих пошли, в которых я, почему-то, не уродился. Константину только восемнадцать исполняется, в армию готовится, и, вроде, ещё в полную мужицкую силу не вошел, как его старшие братья, которые в лесорубах топорами машут, а все равно, никакой бугай к нему не лезь, с одного удара на полчаса отдыхать отправит. Молодец, говорю, косая сажень в плечах.

Ложит он меня, значит, на диван, сам смеется:

- Хорош, батя! С какой радости ты так укушался?

- А вот с какой! - говорит Зинка, входя следом. И бах деньги на стол! - Полюбуйся, какую кучу пытался от семьи утаить. И ещё вопрос, где взял.

- А сколько там? - поинтересовался Константин.

- Тысяча двадцать шесть рублей! - с точностью до рубля доложила Зинка.

Ну, правильно: минус самогон и плюс те семьдесят рублей, что мне дочка Николая Аристарховича отвалила.

Константин присвистнул да так и сел.

- Батя!.. Да где ж ты такие деньжищи урвал?

- Заработал, - пробормотал я. - Честное слово, заработал... Подшабашил там, на дачах, очень богатые люди работу подкинули...

- Это ж, значит... - Зинка руками развела. - Я-то его искала, чтобы спасти то, что от могильных денег останется, а у него вон что! Я чуть в обморок не упала. Хорошо, думаю, что решила его домой оттранспортировать, а не оставлять на ночь. Ведь за ночь с деньгами что угодно могло бы приключиться. Или малолетки обшарили бы, пока он, как свинья, без сознания, или сам бы потерял... - и тут же зло на меня прищурилась. - Что за шабашка такая? Ты нам мозги не вкручивай!

Тут и меня злость взяла, с похмелюги - почему это мне на слово не верят, глава семьи все-таки?

- А вот такая! - отвечаю. - Одну бабу обслужил, по-мужски! Знаешь, какие эти богатейки на крепких деревенских мужиков падкие?

Лучше бы не говорил - Зинка как развернется, да как врежет мне оплеуху, а рука у неё тяжелая. Если б я на диване не лежал, то точно вверх тормашками бы полетел. Щека сразу огнем вспыхнула, искры из глаз и весь мир на секунду будто ухнул куда-то.

А голова ещё больше затрещала, сил нет терпеть.

- Не буду больше так шутить, не буду! Я ж поддразнить хотел, чтоб неповадно было меня как в гестапо пытать... - при слове "пытать" я сразу про таджичку вспомнил и чуть своим языком не подавился. - Ради Бога, налейте опохмелиться, все расскажу! Честное слово, ничего дурного... Ведь осталась-то бутылка, да, не могла ты её выкинуть? Душа горит!

Зинка поглядела на меня - и Константину кивнула.

- Достань стакан, Костик. Нет, два стакана. Я тоже выпью, после всех переживаний.

Константин, он три стакана принес: мол, и мне нальете, я уже не маленький.

Зинка достала бутылку - в ней где-то с половину того, что было, ещё плещется, разлила по трем стаканам, полотенчико убрала, которым на столе блины были накрыты и миска квашеной капусты, прошлогодней еще. Так, вялой немного, но вполне на вкус нормальной.

- Если уж пить, то закусывайте... алкоголики!

И первой стакан махнула, и за блины с капустой взялась.

Константин тоже свою порцию махом проглотил и к закуске обратился, а я-то... честное слово, как через горло прошло, так в нового человека превращаться начал. Просто удивительно, как быстро треск в голове сменился ровным шумом, вполне приятным таким.

- Ну, вот... - я присел на диване, переводя дух, ноги свесил. - Теперь и поговорить можно. Кстати, времени сколько?

- Да уж к двум ночи идет, - ответила Зинка. - Мы ж сходили сетки поставили, прежде, чем за тобой управляться. Пастух тебя видел, когда на хутор за расчетом ходил, рассказал, где ты спишь. А теперь - выкладывай!

И я бы, наверно, все выложил, но тут мы услышали, как наша калитка скрипит, и Тузик бешено залаял, и грубый мужской голос закричал:

- Эй, вы!.. Шавку свою уймите, если не хотите, чтоб её пристрелили!

Мои замерли, а я тем более похолодел: показалось мне, что я этот голос узнал.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Константин, не говоря худого слова, шагает в свою комнату, вытягивает из-под своего топчана охотничье ружье (охотничий билет имеется, на всякий случай, на меня оформлен, но я ни разу в жизни не охотился, разве что, один раз уток ходил пострелять, да и то без особого толку, поэтому ружьем сыновья мои пользуются, как кому из них приспичит по лесам за дичью пошастать), и, на ходу заряжая оба ствола, идет к двери. У двери двумя выключателями щелкает, так что у нас в доме свет гаснет, а фонарь над входом, освещающий передний двор, загорается. Поэтому теперь мы для тех, кто снаружи, невидимы, а они перед Константином как на ладони.