Все мои лица (СИ) - Шутова Юлия Страница 10

– Эвелина, любимая моя, я так виноват перед тобой… Я знаю, знаю, я не должен… Я был так жесток с тобой… И ты ушла… Ты абсолютно права, Эвелина… Но ты вернулась… Я готов плакать от счастья…

Он реально плакал, слеза стекала по щеке, бокал дрожал в руке. По ходу, он заигрался до полной кукухи. Я слопала мясо, бросила грязную вилку на белую скатерть и махнула в рот бокал вина. Выпила залпом.

И обозлилась. Какого хрена! Ленка я или Эвелина, но он, и впрямь, сволочь. Таких сволочей наказывают. Не помню, как и откуда подвернулась под руку плётка, но я вдруг осознала, что хлещу наотмашь стоящего на четвереньках голого мужика. Абсолютно голого, когда и успел раздеться? Отвешиваю ему пинки пяткой по заднице, а он стонет, подвывает, бормочет: «Накажи меня, Эвелина, накажи». А вот это голое, исхлёстанное тело распростерлось на кровати, щиколотки и запястья наручниками прикованы к железным спинкам. Кто и когда заковал его? Я? Тело бессильно, как истрепанный бурей корабль. Но мощной упругой мачтой вздымается мужское достоинство. Фаллос полон энергии и готов к бою. Но победа будет за мной. Тебе не устоять! Здесь только одна повелительница. Я заберу всю твою силу, всю энергию. Задрав подол, прыгаю сверху, сжимаю коленями потные бока. Ты – конь, я – всадница, лечу верхом сквозь черничную ночь. Я – кобылица, ты – трава, топчу копытами твоё слабое, льнущее к земле тело.

***

Где-то колотит колокол. Не где-то, в моей голове. Голова – колокол, железный язык раскачивается внутри. Бам! Бьёт в затылок. Бом! Бьёт в лоб. Сейчас башка треснет. Ломит руки и спину. Открыть глаза не получается. Заболела? Или напилась? Не помню. Надо доползти до туалета. Свешиваю ноги с кровати, своей узенькой кроватки в крохотной комнатке. Как была голышом, шаркаю в сортир. Душ. Открыть воду и сесть прямо на пол под тёплый ласковый дождичек. Из мутной жижи болотными огоньками выныривают воспоминания, отрывки вчерашнего вечера. Вчерашних чувств – похоти и жестокости. Я вся покрыта ими, как липкими соплями. Теперь я знаю, что такое Воскресенье. Воскресенье – смесь похоти и жестокости. Смыть их с себя, оттереть, отскрести ногтями. Кажется, я пла̀чу. Пла̀чу от отвращения к себе. Но мудрый дождик, текущий из душа, смывает слёзы, шепчет: «Все уже прошло и больше не повторится».

Глупый дождик, все повторится в воскресенье.

Когда я спустилась в столовку, там было пусто. Только на одном столе лежал поднос с остывшей запеканкой и стаканом компота. Дожидался меня. Пусто и тихо в кукольном доме, куклы попрятались в коробки. Жрицы в кокетливом фартучке тоже не видать. Но по возвращении в свою клетку я нашла на тумбочке альбом для рисования, карандаши и коробочку скрепок. Неслышно проплыла она розовым облаком, принесла мне свои дары.

Если я не поговорю хоть с кем-то, я лопну. Я раздулась пузырём – выплеснуть или хотя бы стравить через дырочку излишний пар эмоций. Просто выговориться, выораться, матом, грязно, выплеснуть липкую дрянь из души, очиститься. Пойти к Среде? Или толкнуться к Понедельнику? Почему-то остальных я не рассматривала, они не были для меня живыми девчонками, просто пупсы, пластиковые личики.

Из-под двери тянулся сквознячок, и когда я, чуть поскребшись, открыла дверь, увидела – красноголовая сидит на распахнутом окне, свесив ноги наружу.

– Эй, ты чего?

Она обернулась. Улыбнулась светло-светло, прямо радостно так улыбнулась.

И прыгнула.

В два шага я оказалась у пустого подоконника, высунула башку наружу. Она качалась внизу, дрыгалась во все стороны мячиком на резинке. Резинка была привязана к батарее. Не резинка, конечно. Колготки. Две пары свитых между собой колготок.

Так просто.

Что-то щёлкнуло в голове. Все кусочки пазла, который я мусолила неделю, встали на место.

Сейчас!

Глава 6

Воспитанникам детского дома запрещается: …осуществлять любые действия, влекущие за собой опасные последствия для себя и окружающих (толкать друг друга, бросаться предметами, высовываться из окон, лазить по крышам и т.п.) (Правила внутреннего распорядка для воспитанников детского дома).

Сколько им понадобится времени? Я про охранников. Чтобы, увидев подвешенную под окном куколку, бросится в дом, снять её… Что потом? Убрать куда-нибудь, отзвониться хозяину, неприятность, мол, маленькая вышла. Минут двадцать? Двадцать минут никто не глянет на экран, двадцать минут камеры будут глазеть в пространство впустую. Я успею. Скрепки в карман и на улицу. Вот она, заветная дверь на углу. Одну скрепочку свернуть петелькой, сунуть в верх замочной скважины, отжать там что-то. Вторую развернуть и быстро-быстро тыкать внутрь узенькой щели.

Это меня один недолгий приятель научил. Вдруг появился в нашем детдомовском отряде пацан. Нам тогда по двенадцать лет было. Почему-то он в друзья меня выбрал. Подошел как-то и говорит: «Хочешь своё личное дело почитать?» Я удивилась: «Какое личное дело?» Он по лбу себе постучал, дурой, типа не прикидывайся, у директрисы в кабинете все наши личные дела хранятся, узнаешь, кто твои настоящие родители и всё такое. Честно говоря, мне это было по барабану. Но вот на изи влезть в кабинет – это фишка. Вдруг так показалось. Я, вообще-то, тихушницей была, хоть и пёрла против течения, но не скандалила. Что-то почуял он во мне, асистемность некую, приглушенную. Я согласилась. Думаю, может Машкино дело прочитаю, вдруг у неё папа – шейх или там миллионер какой арабский, а от неё скрывают. Она, может, принцесса, как Ханга. После отбоя поперлись мы с ним к директорской двери. Он скрепки достал и давай шурудить в замке. Тыр-тыр-тыр туда развёрнутой железкой. И замок провернулся. Никаких дел мы не нашли, так пошарашились. Он кошелёк из ящика стола вытащил, сто рублей оттуда потянул, авось Броненосец не заметит. Ну и смылись. В другой раз на кухню полезли, тут он мне позволил самой замок вскрыть. Не так ловко, но получилось. Так что навык я прокачала. Кухня поинтересней, конечно, была. А потом его куда-то перевели, не знаю. Я даже не помню точно, как звали-то. Сашкой? Сережкой? Спасибо тебе, Сашка-Сережка, за умение. Пригодилось вот.

Я вошла. Даже дыхание задержала. Она, она, студия Олегова, я не ошиблась.

Разгромить всё.

Первая на пути кухня. Открыть шкафчики, и содержимое на пол. Приятный звон бьющегося стекла и падающих на кафель жестянок. Что там в пакетиках-баночках – рассыпать, растоптать. И воду открыть, я уйду – потоп останется.

Кровать… Кр-р-ровать, мать-мать! Ножом её истыкать. Шёлковый треск рвущихся простыней. Из подушек пух во все стороны, прям снег.

Расколбасить зеркало! Шарах в него вазочкой с журнального столика – красота. Столику заодно ноги вырвать. В туалет – молотком разбить раковину и горшок, вода из крана фигачит в пол, брызжет мне на ноги. Пляшу в луже.

Аж вспотела, пока крушила.

Не было ничего этого, только в мозгу прокрутила. Не за этим я здесь. Скинув кроссы, чтоб следов не оставить, на цыпочках к окну, шторой задернутому. Нож на кухне взяла и в сад через подоконник вылезла. Вот они, качели. Отрезать веревки, свернуть, моток, мокрый, холодный, сунуть под куртку. Вернуться в комнату, не наследить. И тихо уйти. Даже нож не прихватила, на место убрала.

Не было меня здесь.

Я ухитрилась вернуться к себе, никого не встретив. Видимо, отлаженная процедура – мёртвый день недельки прятать. Может, в кухне, куда хода нет, холодильник специальный, а может и прикопали где под клумбой, чтоб кусты гуще росли.

Остальные, вообще, в курсе, что случилось с Понедельником? Да пофиг. Меня здесь уже нет. Только ужина дождаться.

В столовке я первая. Чёрт, стоило ли? Ещё подумает кто-нибудь что-нибудь. Буду неспешно вилкой ковырять. Мне некуда больше спешить. Девки потихоньку стекаются. Разбирают подносы, рассаживаются, жрут. Красноголовой  нет – а кого волнует? Но мне кажется, они знают. Чего там Среда булькала? «На моей памяти Понедельник три раза менялся». Вроде того.