Джон Харвуд - Тайна замка Роксфорд-Холл Страница 11

Он произнес эти слова таким тоном, будто собирался сообщить мне о каком-то тяжелом несчастье.

— Поместье состоит из заброшенного замка — очень большого, но совершенно непригодного для жилья, окруженного несколькими сотнями акров лесных угодий, близ побережья в Саффолке. Владение тяжко обременено долгами и в лучшем случае может дать две тысячи фунтов, после того как будут удовлетворены кредиторы.

— Две тысячи фунтов! — воскликнула я.

— Я должен предупредить вас, — сказал он тем же обеспокоенным тоном, — что будет не так уж легко найти покупателя. У Роксфорд-Холла весьма мрачная история… Но прежде чем мы подойдем к этому, я обязан задать вам некоторые вопросы — хотя, признаюсь вам, мисс Лэнгтон, что мне достаточно лишь взглянуть на вас… сходство совершенно поразительное…

Он вдруг смолк, будто шокированный вырвавшимися у него словами.

— Сходство?.. — напомнила я ему.

— Извините меня, это всего лишь… Могу я спросить, мисс Лэнгтон, вы пошли в вашу матушку? Внешностью, я имею в виду?

— Нет, сэр. Моя мать была едва пяти футов ростом и… я не думаю, что польщу ей, если скажу, что на нее похожа. А могу ли я, в свою очередь, спросить вас, как случилось, что вы вообще узнали о моем существовании?

— Из сообщения в «Таймсе» о смерти вашей матери. Мисс Роксфорд давно дала мне инструкции разыскать ее родственников по женской линии; это оказалось трудной задачей, потребовавшей много времени. Я добрался до сообщения о бракосочетании ваших родителей, но после этого след вашей семьи простыл, и сравнительно недавно мой секретарь, каждое утро просматривающий все газеты, принес мне это сообщение о смерти. Но тогда я не имел права обратиться к вам. Мисс Роксфорд полагала, что большие ожидания портят характер; и, разумеется, пока она была жива, всегда существовала возможность, что она изменит свою волю. А к тому времени, как она скончалась, ваш дом несколько раз сменил хозяев — поэтому и появилось наше объявление.

Он смолк и с минуту глядел в огонь камина.

— Вы сообщили в вашем письме, — начал он снова, — что родились где-то близ Кембриджа, но не знаете, где именно?

— Да, сэр.

— И у вас нет письменного свидетельства о вашем рождении?

— Боюсь, что нет, сэр. Оно может находиться среди бумаг моего отца, у тетушки, в Кембридже.

— Возможно, его вообще не существует; в регистрационных книгах в Сомерсет-Хаусе[4] нет об этом записи… но тогда было не обязательно, — добавил он, увидев изменившееся выражение моего лица, — уведомлять Генерального регистратора, так что вам не следует беспокоиться на сей счет.

И снова он умолк, всматриваясь в мое лицо, кажется сам того не замечая. Несмотря на его слова о сходстве — а может быть, именно из-за них, — меня при каждом новом вопросе все больше одолевали опасения. Не подозревает ли он — а может быть, даже располагает какими-то свидетельствами, — что я не дочь моих родителей? Следует ли мне рассказать ему о моих собственных подозрениях? Я могла потерять наследство, заговорив откровенно, но смолчать было бы, разумеется, дурно, может быть, даже преступно. Мои мысли были прерваны Дорой, постучавшей в дверь и внесшей поднос с чаем, так что следующие несколько минут мне пришлось занимать гостя натужным пустым разговором о том о сем, одновременно решая, что же мне следует делать.

— Сэр, прежде чем вы продолжите, — сказала я, как только за Дорой закрылась дверь, — я думаю, мне следует сказать вам… Мне порой приходило в голову, что я могла быть приемной дочерью, найденышем. Мои… мои родители никогда не говорили мне об этом, но это объяснило бы некоторые… некоторые вещи, касающиеся моего детства. А если я не являюсь их родным по крови ребенком, то…

Я не договорила, встревоженная реакцией мистера Монтегю. Лицо его стало совершенно белым, чашка в дрожащей руке так сильно зазвенела о блюдце, что ему пришлось тут же поставить ее обратно.

— Простите меня, мисс Лэнгтон, — минутная дурнота. Вы хотели бы рассказать мне, как вы пришли к такому заключению? Как подумали о такой возможности, я хочу спросить?

Тут я принялась рассказывать ему о смерти Элмы, о страшном упадке духа моей матери, о моих прогулках с Энни у Приюта для найденышей и об абсолютном равнодушии отца, ни словом не упоминая о сеансах. И все это время меня не оставлял вопрос: что же могло так потрясти мистера Монтегю? Хотя огонь, пылавший в камине, едва преграждал доступ холоду, я заметила, что лоб мистера Монтегю покрылся тонкой пленкой испарины, и он то и дело морщился, словно от приступов боли, хотя всячески старался это скрыть. Он задавал мне множество вопросов, на бóльшую часть которых я была совершенно не способна ответить, о том, как жили мои родители до их вступления в брак: я даже не знала, где или как они встретились; я не знала источника доходов моего отца; не могла ответить и на вопрос о том, остались ли у меня какие-либо воспоминания о времени до нашего переезда в Лондон.

— Никаких, сэр. Во всяком случае, таких, в которых я могу быть уверена.

— Я понимаю… Позвольте мне сразу же сказать вам, мисс Лэнгтон, что, даже если ваши подозрения подтвердились бы, завещание осталось бы в силе. По закону вы являетесь законнорожденной дочерью вашей матушки, и это все, чего требует закон. И помимо всего…

— Мистер Монтегю, — осмелилась я заговорить, поскольку он не сразу продолжил, — вы упомянули о сходстве… И дали понять — во всяком случае так подсказывает мне сердце, — что вы знаете о чем-то, что может касаться моих подозрений о моем рождении. Вы не расскажете мне об этом?

Он все молчал, словно погрузившись в мысленный спор с самим собой, переводя взгляд с меня на огонь камина и снова на меня. Бледный свет серого дня косо падал в окно; капли воды, словно слезы, скатывались по холодному стеклу на подоконник.

— Мисс Лэнгтон, — произнес он наконец, — уверяю вас, я ничего не знаю о вашей жизни, кроме того, что вы сами мне рассказали. То, что подсказывает вам сердце, всего лишь самая невероятная из моих фантазий. Нет, самое лучшее, что я могу вам посоветовать, — это продать поместье не глядя, с удовольствием воспользоваться средствами, которые оно вам принесет, и позволить имени Роксфорд навсегда исчезнуть из памяти.

— Но как же я могу быть уверена в том, что это так, — настаивала я, осмелев при виде его замешательства, — если вы не желаете ничего сказать мне о своих подозрениях… или о той, на кого, по вашему мнению, я так похожа?

Казалось, мои слова поразили его гораздо больше, чем я могла ожидать: он снова предпочел общаться с пламенем в камине.

— Должен признаться, мисс Лэнгтон, — сказал он после долгого молчания, — что я не знаю, как вам ответить. Вам придется дать мне некоторое время поразмыслить: я напишу вам в течение этой недели.

Вскоре после этого он распрощался.

Мой дядя, естественно, был совершенно поражен этой новостью, однако имя Роксфорд ни о чем ему не говорило, кроме, пожалуй, смутных ассоциаций с каким-то давним то ли преступлением, то ли скандалом. Погода по-прежнему стояла страшно холодная, улицы покрывала замерзшая слякоть, а часы тянулись за часами в бесконечных бесплодных размышлениях, пока наконец, на четвертый день после визита мистера Монтегю, мне не доставили заказной почтой надежно упакованную посылку. В ней содержался другой пакет, также запечатанный, короткое письмо от мистера Монтегю и генеалогическая карта Роксфордов, выполненная той же рукой, тем же мелким, четким почерком.

20 янв. 1889 г.

Дорогая мисс Лэнгтон.

Вы доверили мне свою тайну, и я пришел к решению доверить Вам свою. Я запечатал этот пакет почти двадцать лет тому назад и с тех пор его так и не открывал. Как Вы увидите, я передаю в Ваши руки свое доброе имя, но понимаю, что для меня это уже не имеет большого значения. Очень скоро я предполагаю удалиться от дел, и если кто-то и имеет право на эти бумаги, то это Вы. Когда Вы их прочтете, Вы поймете, почему я говорю Вам: продайте Холл не глядя или, если пожелаете, сожгите дотла и запашите землю, на которой он стоял, засеяв ее солью, но никогда не живите в нем.

Часть вторая

Рассказ Джона Монтегю

30 декабря 1870 г.

Я наконец решил записать все, что мне известно о странных и страшных событиях, происшедших в Роксфорд-Холле, в надежде облегчить угрызения совести, которые не перестают меня терзать. Ночь сегодня вполне подходящая для такого решения, так как стоит жестокий холод и ветер завывает вокруг дома, словно не успокоится вовек. Я содрогаюсь оттого, что должен откровенно рассказать о себе, но, если кому-нибудь суждено понять, почему я поступал так, как поступал, — а зачем же иначе пытаться писать об этом? — я не должен утаивать ничего из того, что имеет к сему отношение, какую бы боль это мне ни причиняло. Я верю, что на душе у меня станет легче, ежели буду знать, что — если это дело снова будет открыто после того, как меня не станет, — это повествование поможет выявить истину о Тайне Роксфорда.