Анна Данилова - Солнце в ночном небе Страница 11

– Знакомые декорации, – оживилась сонная, вялая Валентина. С трудом вышла из машины, словно просидела в ней несколько часов. – Оля, у меня все тело болит, кости скрипят...

– Главное, чтобы у тебя не было температуры, – серьезным, встревоженным тоном отозвалась Ольга. – Давай уже приходи в себя. Нам расслабляться никак нельзя. Мы же не знаем, что нас ждет дальше...

– Оля...

– Что «Оля»?! Знаешь, всякие мысли в голову лезут... Ладно, не слушай меня. Пойдем съедим что-нибудь.

Не понять что-то в этом всемирно известном ресторане было просто невозможно: повсюду – светящиеся экраны с изображениями бутербродов, напитков...

– Мне бутерброд с курицей и пирожок с яблоком, – сказала, почувствовав острый голод, Валя.

– Мне тоже.

Она обратилась к девушке и что-то сказала ей, вероятно, переводя заказ. Но та ответила ей такой длинной тирадой, что Валентина напряглась. Может, она сказала – что ты ко мне пристаешь, бери и заказывай сама? Хотя по лицу можно было догадаться, что девушка просто что-то объясняла, внушала Ольге.

– Оля, что она говорит?

– Она говорит: возьмет все, что мы попросим, но платить будет она, у нее инструкция...

– Странно... С одной стороны, это, конечно, неплохо, когда о нас так заботятся. Я имею в виду тетку Симу. Но с другой стороны... Симы же здесь нет, и так не хочется чувствовать себя кому-то обязанными.

– Расслабься. Это ничтожные деньги. Это же не дорогой ресторан, а так, забегаловка...

За столиком Валентина смогла рассмотреть девушку. Круглое, с мягкими чертами лицо, по-восточному, к вискам, черным подведены глаза, левая бровь проколота в двух местах крохотными серебряными колечками. Помады на губах нет. Вся яркость и выразительность – от глаз, но девушка их почти не поднимает. Слишком много молчит... Но все же чувствуется в ней какая-то кротость, доброта. А еще она очень молода, ослепительно молода и красива.

– Спроси, как ее зовут, – попросила Валя.

– Зачем тебе это? Может, ты никогда в жизни ее больше не увидишь.

– Тем более, ну что тебе стоит? Заодно, быть может, я вспомню – то это имя или нет...

Ольга, вздохнув, спросила. И Валентина услышала. Как пароль. Как волшебное заклинание, и звучание этого необыкновенного имени было воспринято ею как звон серебряных колец, как защелкивание браслетов на тонких запястьях: Меликсер...

– Это она, – счастливым, заливистым голосом пропела Валентина, не сводя глаз с Меликсер. – Она! Слава тебе, господи, что я вспомнила это имя...

– Вообще-то ты должна была запомнить его с того самого момента, как увидела в письме Симы, – назидательным тоном сказала Ольга. – Какая же ты безответственная, Валя!

Оля шутила, это было ясно, и она, так же, как и Валя, успокоилась.

Они уснули, привалившись друг к другу, а проснулись от звука открываемых дверей машины. Меликсер тронула Ольгу за плечо: приехали.

Машина остановилась на хорошо освещенной улице ночного города, перед домом, окна которого горели теплым оранжевым светом. За кружевными занавесками – пустота, ничего не видно, только белые стены. В комнате никого нет?..

– Валя, просыпайся, мы приехали... ну?

Они вышли, остановились перед дверью, Меликсер позвонила. Через несколько секунд дверь открылась, и они увидели женщину. В черных домашних брюках и белом тонком длинном свитере, облегавшем полные бедра. Валя испуганно остановила взгляд на толстых войлочных домашних сапожках ли, ботиках, валенках... Потом медленно подняла голову и увидела перед собой лицо женщины лет шестидесяти или больше: бледное, встревоженное, озабоченное, с внимательным взглядом больших карих глаз. Меликсер первой подошла к ней, женщины обнялись, обменялись перекрестными легкими поцелуями, словно это они проделывали каждый раз при встрече. В отношениях этих женщин чувствовалась глубокая привязанность и доверие. Они явно были близкими людьми, возможно, родственницами. Но – мать и дочь? Вряд ли.

Женщина, обращаясь сразу к обеим гостьям (взгляд ее стрелял поочередно то в сонную Валентину, то в настороженную, побледневшую Ольгу), что-то говорила, вероятно, приветствовала их, потому что потом она поздоровалась за руку с каждой.

– Ее зовут Люлита, – перевела Ольга. – Представься.

– Валентина. – Она с трудом разлепила сухие губы.

– Оля, – кивнула головой Ольга.

Они вошли в дом, и каждой из них Меликсер тотчас выдала украшенные восточным орнаментом пестрые шерстяные тапочки.

– Это терлички, мне как-то такие показывали, когда я отдыхала в Болгарии. Это национальные носочки, их вяжут турецкие женщины, в них ходят почти круглый год. Надевай, не отказывайся. Мы должны беречь себя. Смотри, какой холодный пол. Зима...

Валентина тупо уставилась на маленькие фиолетово-черные, похожие формой на сплющенные пуанты носки. А Ольга-то?! Как заботится о ней! Как мама родная. Она с благодарностью взглянула на подругу.

Их провели в комнату, усадили в кресла, между которыми стоял низкий длинный стол с мраморной столешницей. На стенах – нежные, профессионально выполненные акварели со спокойными пейзажными натюрмортами (белая парковая скамейка с забытой на ней соломенной шляпой, украшенной розовой лентой и букетом цветов; сиреневый куст, а рядом с ним – скатерть с остатками пикника; белый столик в саду, а на нем – ваза с розами), выбеленный большой камин с полыхающими за стеклом поленьями, буфет с посудой...

– Она сказала, что мы сейчас будем пить кофе, – сказала Оля, разглядывая акварели. – Как здесь спокойно... Тебе не кажется, что нам с тобой все это снится?

– Кажется.

– Я знаю, о чем ты хочешь меня попросить. Хорошо, я прямо сейчас спрошу ее о твоей тетке.

Пришла Люлита с кофейником в руках, поставила его на стол. Потом появилась Меликсер с подносом, на котором стояли чашки, сахарница с кусочками сахара и тарелка с пирогом.

Ольга обратилась к Люлите с вопросом, Валентина смотрела на них, понимая, что сейчас она узнает самое главное – где же Серафима?

Люлита бросила быстрый взгляд на Меликсер, и лицо ее приняло какое-то жалкое, растерянное выражение, но она все же ответила, причем ответ был длинным и должен был получиться убедительным, по мнению Валентины, ведь ею было произнесено такое количество слов!

– Она сказала, что Симы в Штраубинге в настоящее время нет, что она находится в другом месте, но Сима просила ее, Люлиту, встретить нас и заботиться до тех пор, пока она не вернется. Еще сказала, что для нас приготовлен пансион и чтобы мы с тобой не переживали и спокойно отдыхали. Еще она сказала: рада, что одна из нас знает язык, нам так будет значительно легче. Добавила, что Меликсер покажет нам магазины, даст карту города, словом, Валя, все должно быть нормально... а ты переживала.

За кофе Ольга с Люлитой говорили еще о чем-то, по их интонациям (Ольга не всегда переводила, была увлечена разговором) можно было догадаться, что ведется обычный дежурный вежливый разговор ни о чем. Хотя Ольга рассказала хозяйке дома и Меликсер, внимательно слушавшей ее, об остановке в Дюссельдорфе, и видно было, что женщины удивлены тем обстоятельством, что самолет сделал такой крюк. Конечно, они говорили и о терроризме.

Валентина съела один кусок пирога и, распробовав, сгорая от стыда за свой голод, – еще один. Люлита что-то сказала, напряженно улыбаясь, и посмотрела на Ольгу – мол, переведите.

– Валя, она сказала, что это яблочный штрудель, она сама пекла его по рецепту своей подруги, умершей в прошлом году от сердечного приступа. Она говорит, что ей очень не хватает Ульрики, так звали ее подругу. Еще она говорит: понимает, что мы с дороги, давно толком не ели, но у нее для нас приготовлен ужин, а кофе – это для начала. Но к сладкому можно будет вернуться после салата и мяса... так она сказала.

А потом произошел небольшой казус. Люлита встала, чтобы добавить Валентине кофе, но не успела взять кофейник, а как-то неловко повернулась и чуть не упала на свою гостью, даже успела царапнуть пальцем ли, кольцом ли по ее губе. Покраснела, стала извиняться, зачем-то схватила полотенце, чтобы промокнуть кровь.

– Она говорит, что расцарапала тебе губу... – Ольга вскочила и теперь испуганно смотрела на невозмутимую Валентину, которая вообще не поняла, что случилось.

– Никто мне ничего не царапал. Это не кровь, это остатки моей помады, Оля. Ты же знаешь, у меня красная помада.

И тогда она поняла, что Люлита по-настоящему волнуется, что для нее эта встреча с русскими гостьями – тяжелое испытание. Но почему?

– Я сказала, что она ничего тебе не расцарапала, но она утверждает, что у тебя поранена губа и надо принести какой-то бальзам. Валя, почему ты молчишь? Ответь ей что-нибудь. А я переведу. Ты же видишь, как она нервничает. Бедная женщина...

– Понимаете, – обратилась Валя к Люлите, – у меня под помадой шрам, это у нас называют еще заячьей губой. Мне в детстве сделали операцию, теперь все нормально, просто розовая полоска шрама осталась.