Шарль Эксбрайя - Ловушка для простака Страница 11

– Я клянусь, что не виновен!

Арнольд Оскар встал и торжественно объявил, что суд и присяжные удаляются на совещание.

Вопреки всеобщим ожиданиям, обсуждение продолжалось гораздо дольше обычного. Но никто так и не узнал, какие муки испытал председательствующий, чувствуя, что его авторитет трещит и шатается по милости этого глупого упрямца третьего присяжного. Ему, видите ли, втемяшилось в голову не высказывать своего мнения, пока ему не докажут четко и ясно, существует ли Дженни Йост на самом деле. Положение начало портиться, едва Арнольд Оскар, подведя краткий итог дебатам и объяснив присяжным все возможные интерпретации событий и последствия их решений, вступил в дискуссию с третьим присяжным – неким Маагом. Этот колбасник, отличаясь, по-видимому, редкой сентиментальностью, настырно требовал дополнительных подробностей о Дженни Йост, в которую, похоже, чуть ли не влюбился сам. Сначала коллеги, было, посмеялись, но, убедившись, что Мааг твердо стоит на своем, стали в тупик. По его мнению, выходило, что Дженни Йост скрывается где-то в Люцерне и, в таком случае, Сенталло сказал чистую правду. Старшина присяжных почувствовал, что, если колбасника не остановить, он может заронить сомнение в сердца остальных и тогда все вынесут оправдательный приговор, чего Арнольд Оскар ему, старшине, никогда не простит. Меж тем он считал себя лично обязанным судье. Из-за Маага пришлось заново рассмотреть все материалы процесса, разобрать аргументы обвинения и доводы защиты, подчеркивая убедительность первых и слабость последних. Короче говоря, к восьми часам вечера дебаты все продолжались, зал кипел от нетерпения, а журналисты ломали головы, когда же им наконец удастся позвонить в свои редакции и сообщить о приговоре. Макса Мартина постепенно охватывала крайне неприятная тревога, зато надежды мэтра Ремпье возрастали с каждой минутой. Наконец в восемь сорок пять стражник торжественно возвестил о возвращении заседателей.

С первого взгляда на лицо Арнольда Оскара стало известно, что все получилось совсем не так, как он рассчитывал. Маага удалось взять только измором и заставить-таки признать виновность Сенталло, однако в том, что касается смягчающих обстоятельств, колбасник так и остался непреклонным, а потому, к глубокому изумлению публики, Людовик Сенталло получил всего семь лет тюремного заключения.

ГЛАВА IV

– Нет, господа, нет, я решительно отказываюсь это понимать!

– Но вы же знаете, господин директор, что мы не стали бы действовать таким образом, не получив на то письменного разрешения из Берна.

– Не сомневаюсь, но это не мешает мне выразить глубокое недоумение и решительный протест, хотя я, разумеется, подчинюсь приказу. Тем не менее я попрошу вас занести в рапорт, что я поступил так против воли.

– Не преминем, господин директор.

– И я, конечно же, снимаю с себя всякую ответственность.

– Естественно.

Наступило недолгое молчание – директор тюрьмы Йозеф Эберхард обдумывал новые возражения. Но что он мог противопоставить приказу из министерства?

– Я бы солгал, господа, заявив, что за те два года, которые Людовик Сенталло провел на моем попечении, он не вел себя самым образцовым образом… Но временно выпустить его на свободу?! Это уж слишком… Скажите, комиссар, разве вы со мной не согласны?

Глава люцернской полиции комиссар Готфрид Леутхольд вытащил изо рта толстую сигару, которую курил с явным наслаждением. Этот крупный, весьма внушительного вида мужчина прославился своей поистине легендарной невозмутимостью.

– Вопреки тому, что вы, по-видимому, думаете, господин директор, речь вовсе не идет о предварительных мерах… и мы не собираемся окончательно выпустить Сенталло на свободу. Нет, это своего рода ловушка…

– Ловушка?

Леутхольд повернулся к своему спутнику, который с начала разговора еще ни разу не открыл рта.

– Объясните, Вертретер…

Инспектор с готовностью выполнил приказ.

– Господин директор, первоначальный замысел принадлежит мне и, я полагаю, вы без труда представите, чего нам с господином комиссаром стоило добиться разрешения из Берна… Но, видите ли, то, как закончился процесс Сенталло, не вполне удовлетворило общественное мнение. Большинство людей считают, что его наказали либо слишком, либо недостаточно сурово. Что касается меня, то, выслушав приговор, я еще раз попытался разобраться в этой истории. Мне это так и не удалось. Более того, сейчас, как и два года назад, я не могу сказать, виновен Сенталло или нет.

– Однако, мне кажется, доказательства…

– Разумеется, господин директор, я ничего не забыл из тех аргументов, на которые опиралось обвинение: ни о тампоне с хлороформом, который нашли в чемодане обвиняемого, ни о телефонном звонке, якобы встревожившем Сенталло перед тем, как он отправился сопровождать шофера банка, ни, наконец, об этой знаменитой Дженни Йост, чье существование или несуществование никто толком не сумел доказать.

– И вы хотите уверить меня, будто сегодня с легкостью добьетесь результата?

– Не в том дело, господин директор, но во всей этой истории есть один существенный факт: исчезновение трехсот шестидесяти восьми тысяч франков, которые, возможно, похитил Сенталло. Пока нам не удалось обнаружить ни единого следа этих денег. А ведь где-то же они должны лежать? Обвинение настаивало, что Сенталло припрятал добычу, собираясь воспользоваться сю после освобождения. Не исключено, что так и есть, но как мы можем это проверить? Вот потому-то мы с господином комиссаром прикинули, что, узнав о временном освобождении и почувствовав себя в какой-то мере свободным человеком, Сенталло первым долгом пожелает проверить, на месте ли его сокровище и – кто знает? – быть может, взять из тайника часть денег, дабы вознаградить себя за двухлетние лишения… Мы, естественно, намерены не сводить с парня глаз, надеясь, что он приведет нас к тайнику, который мы так долго тщетно искали. Тогда-то мы наконец и возьмем преступника с поличным.

– Но разве Сенталло не заметит, что за ним следят?

Франц Вертретер улыбнулся.

– Положитесь на нас, господин директор. В Люцерне тоже есть люди, хорошо знающие свое дело.

Директор встал.

– Что ж, господа, желаю вам удачи! Завтра же Сенталло выйдет на свободу. Мы дадим ему железнодорожный билет до Люцерна.

Толстяк комиссар с трудом выбрался из кресла.

– Пусть едет пятнадцатичасовым поездом. Мы будем ждать его на вокзале.

– Хотите, я под каким-нибудь предлогом дам ему сопровождающего?

– Ни в коем случае! Мне нужно, чтобы сразу, то есть едва поезд тронется, Сенталло почувствовал себя совершенно свободным!

– Остается надеяться, что он не выскользнет из поезда по дороге.

– С чего бы вдруг? А кроме того, краденые деньги – если, конечно, Сенталло вор – неизбежно остались в Люцерне. Стало быть…

Людовик Сенталло, несомненно, лучше других арестантов переносил жизнь в заключении. Он давно к ней привык. В отличие от прежних товарищей по несчастью в детских колониях, Людовика здесь сразу полюбили, оценив его силу, весьма полезную на общих работах. Зная, что Сенталло всегда готов оказать услугу, ему прощали даже замкнутость. В свою очередь, охранники только и мечтали, чтобы все их подопечные уподобились этому образцовому заключенному. Когда во время сборов на общие работы Сенталло сообщили, что его вызывают к директору, он решил, что, вероятно, хотят дать какое-то особое задание. Поэтому сердечная улыбка начальника тюрьмы и еще больше сообщение: «У меня для вас хорошая новость, Сенталло», – застали парня врасплох.

Он смирился с судьбой, но вовсе не ждал ничего хорошего, а потому промолчал. С тех пор, как Людовик потерял Дженни, его мало что интересовало и по-настоящему он обрадовался бы только известию, что девушка ждет в комнате свиданий.

– На основании весьма лестных отзывов о вашем поведении, которые я посылал начальству, министерство приняло решение оказать вам доверие…

Людовик в легком обалдении смотрел на улыбающегося директора тюрьмы.

– …и выпустить на свободу…

– На свободу?

– Условно, разумеется… Вы еще остаетесь должны правосудию пять лет. Но в ваших силах уплатить этот долг, не возвращаясь в тюрьму. Ведите себя хорошо, и вы станете таким же гражданином, как и все прочие, в противном же случае, предупреждаю: стоит вам допустить малейший проступок – и вы снова станете моим постояльцем, причем, возможно, больше, чем на пять лет!

Все это выглядело так неожиданно и невероятно, что Людовик не нашелся с ответом. Директор тюрьмы дружески похлопал его по плечу.

– Я понимаю, как вас удивляет столь необычное поощрение, ведь вы, конечно, не могли и надеяться на что-либо подобное… Но скажите себе, что отныне ваш долг – оправдать доверие, и идите собирать вещи. Потом вам передадут ваши сбережения и билет до Люцерна на пятнадцатичасовой поезд. Желаю удачи, Сенталло, и от души надеюсь никогда больше вас не увидеть, во всяком случае, в этом доме.