Эд Макбейн - Дело принципа Страница 11

– Насколько я понял, Дэнни сказал тебе, что Моррес напал на них. Он именно так и сказал?

– Да.

– Что на него напали?

– Нет. Что испашка пытался напасть на них, и они его зарезали. Вот как он сказал. По крайней мере, мне так кажется. Я тогда очень нервничала.

– Ты читала об убийстве в газетах?

– Конечно, весь квартал читал об этом.

– Значит, тебе известно, что парни утверждают, будто Моррес бросился на них с ножом. Ведь так?

– Да, конечно. Мне об этом известно.

– А может такое быть, что Дэнни Дипаче вообще не произносил таких слов? Может быть, тебе только кажется, что он так сказал – после того, что ты прочитала в газетах?

– Может быть, но вряд ли. Я знаю, что слышала их. Я ведь и его нож взяла.

– Понятно.

– Знаете что?

– Что?

– Моя юбка все еще в крови. Я никак не могу вывести пятно. Оно осталось с тех пор, как я сидела на ножах. Там так и осталась кровь.

За ужином он смотрел на свою дочь Дженифер, сидевшую за столом напротив него, и размышлял, какой бы она стала, если бы жила в Гарлеме. Его дочь выросла красивой девушкой с карими глазами и великолепными светлыми волосами, как у матери, и стройной, вызывающе женственной фигурой. Она ела с невероятным аппетитом, поглощала пищу, словно проголодавшийся водитель-дальнобойщик.

– Не торопись Дженни, – сказал Хэнк. – Никто не собирается отнимать у тебя еду.

– Знаю, пап, но мы договорились встретиться у Агаты в половине девятого У нее появились новые клевые пластинки. Мама сказала, что мы будем ужинать в семь, а ты опоздал, так что это твоя вина, что мне приходится глотать ужин впопыхах.

– Клевые пластинки могут подождать, – проворчал Хэнк. – Не торопись, иначе подавишься.

– На самом деле она торопится не из-за Агатиных пластинок, – заметила Кэрин. – Там будут мальчики, Хэнк.

– А… – протянул он.

– Ради Бога, папа, не смотри на меня так, будто я иду в какой-нибудь наркопритон. Мы всего лишь собираемся потанцевать.

– Кто эти мальчики? – спросил Хэнк.

– Ребята из нашего квартала. Вообще-то все они – кретины, кроме Лонни Гэвина. Он – классный парень.

– Ну что ж, это успокаивает, – улыбнулся Хэнк и подмигнул Кэрин. – Почему бы тебе не позвать его как-нибудь к нам в гости?

– Папа, он приходил уже раз сто.

– А где был я?

– Ну, наверное, готовил какой-нибудь отчет или выбивал показания из свидетеля.

– Не говори глупости, Дженни, – осадила ее Кэрин. – Твой отец никогда не бьет свидетелей.

– Знаю, это был просто эвфемизм.

– По-моему, тебе следует больше заниматься стилистикой, а не бегать на танцульки, – заметил Хэнк.

– А, значит, это была гипербола? – спросила Дженни.

– Точно.

– Наш учитель по английскому – полный болван, – пожаловалась Дженни. – Странно, что я вообще еще что-то знаю. Его нужно просто пристрелить.

Она вытерла рот салфеткой, с шумом отодвинула стул и чмокнула Кэрин в щеку.

– Позвольте откланяться. – С этими словами она выбежала из столовой Он увидел, как она красит губы перед зеркалом в холле. Потом машинально поправила лифчик, помахала рукой родителям и выскочила за дверь.

– Ну и как тебе это нравится? – недовольно проворчал Хэнк.

Кэрин пожала плечами.

– Я беспокоюсь, – сказал Хэнк.

– Почему?

– Она уже женщина.

– Она еще девочка.

– Нет, она женщина, Кэрин. Она накладывает помаду, как опытная женщина, и поправляет лифчик так, словно носит его всю жизнь. Ты уверена, что ее можно отпускать на танцы к этой Агате? С мальчиками?

– Я бы больше беспокоилась, если бы она танцевала с девочками.

– Не надо утрировать, дорогая.

– А я и не утрирую. Довожу до сведения окружного прокурора, что его дочь начала цвести в возрасте двенадцати лет. Она красит губы и носит лифчик уже почти два года. Думаю, она уже даже целовалась.

– С кем? – нахмурился Хэнк.

– О Господи! Со многими мальчиками, наверное.

– По-моему, это не очень хорошо, Кэрин.

– Как ты предлагаешь этому помешать?

– Ну, не знаю. – Он задумался. – Но мне кажется, что тринадцатилетняя девочка не должна ходить в обнимку со всеми местными парнями.

– Дженни уже почти четырнадцать, и я уверена, что она сама выбирает, с кем ей целоваться.

– И к чему это приведет?

– Хэнк!

– Я серьезно. Видимо, мне следует поговорить с этой девчонкой.

– И что ты ей скажешь?

– Ну…

– Ты велишь ей скрестить ноги? – улыбнулась Кэрин.

– В сущности, да.

– Думаешь, она тебя послушает?

– По-моему, она должна знать…

– Она знает, Хэнк.

– Похоже, тебя это не слишком беспокоит, – заметил он.

– Нет. Дженни – разумная девочка, и мне кажется, что ей будет неловко, если ты начнешь читать ей мораль. Гораздо лучше было бы, если бы ты… – Она внезапно замолчала.

– Если бы я что?

– Если бы ты приходил домой пораньше. Если бы ты видел мальчиков, с которыми она встречается. Если бы ты проявлял интерес к ней и к ним.

– Я даже не знал, что она встречается с мальчиками. Тебе не кажется, что ей еще рано ходить на свидания?

– Биологически она такая же зрелая женщина, как и я.

– И явно идет по твоим стопам, – бросил Хэнк и тут же пожалел о своих словах.

– Берлинская шлюха, – сухо прокомментировала Кэрин.

– Извини.

– Все в порядке. Вот что я тебе скажу, Хэнк. Я надеюсь, что когда-нибудь ты все-таки поймешь, что я влюбилась в тебя, а не в американскую шоколадку.

– Я понимаю.

– Правда? Тогда почему ты все время напоминаешь о моем «ужасном» прошлом? Послушать тебя, так я была главной проституткой в районе красных фонарей.

– Я бы не хотел об этом говорить, – поморщился Хэнк.

– А я хочу. Мы должны выяснить все раз и навсегда.

– Нам нечего выяснять.

– Нам многое надо выяснить. И лучше сказать прямо, чем вилять вокруг да около. Тебя очень беспокоит тот факт, что я спала с одним мужчиной до тебя?

Он не ответил.

– Хэнк, я с тобой разговариваю.

– Да, черт возьми, еще как беспокоит! Меня просто выводит из себя, что нас познакомил бомбардир моего корабля и что он знал тебя гораздо дольше и, по всей видимости, гораздо лучше, чем я.

– Он был очень добрым, – мягко заметила Кэрин.

– Я не желаю слушать о его проклятых достоинствах. Что он такого делал, дарил тебе нейлоновые чулки?

– Да. Но ведь и ты их дарил.

– И ты ему говорила те же слова, что и мне?

– Я говорила, что люблю его. И я действительно его любила.

– Здорово! – буркнул Хэнк.

– Ты бы предпочел, чтобы я спала с человеком, который мне не нравился?

– Я бы предпочел, чтобы ты вообще ни с кем не спала!

– Даже с тобой?

– Ты вышла за меня замуж! – крикнул Хэнк.

– Да. Потому что влюбилась в тебя с первого взгляда. Поэтому и вышла за тебя замуж. Поэтому и попросила Питера больше не приходить ко мне. Потому что я полюбила тебя.

– Но сначала ты любила Пита.

– Да. А разве ты никого до меня не любил?

– Я с ней не спал!

– Вероятно, она не жила в военной Германии! – отрезала Кэрин.

– Нет, не жила. А ты жила, только не говори мне, что все немецкие девушки с легкостью отдавались американским солдатам.

– Я не знаю, что делали другие немецкие девушки, могу отвечать только за себя, – сказала Кэрин. – Я хотела есть. Мне было страшно. Черт возьми, я умирала от страха. Ты когда-нибудь испытывал страх?

– Я испытываю страх всю свою жизнь, – ответил он. За столом воцарилось молчание. Они растерянно смотрели друг на друга, словно внезапно поняли, что совсем не знают друг Друга.

Он отодвинул стул:

– Пойду прогуляюсь.

– Хорошо. Будь осторожен, пожалуйста.

Он вышел из дома. В голове звучали слова: «Будь осторожен, пожалуйста», – потому что так она говорила каждый раз, много лет назад, когда он возвращался на базу. Он хорошо помнил, как ехал на джипе по улицам разбомбленного Берлина, встречавшего молчаливый рассвет. Да, хорошие были времена, и зачем он сегодня затеял этот спор? Господи, да что с ним такое?

Он медленно шел по улице. Старые деревья, ухоженные садики, аккуратно подстриженные газоны и большие белые дома с безупречно выкрашенными заборами – миниатюрная деревушка в самом центре города. Вот уж поистине Нью-Йорк – город контрастов. Страшные трущобы через каких-нибудь два квартала неожиданно сменяются аристократическим районом. Даже здесь, в Инвуде, стоит пройти несколько кварталов на восток, и окажешься среди старых, полуразрушенных домов.

Он свернул на запад и направился в сторону реки.

Почему он поссорился с Кэрин?

И почему он сказал, что испытывает страх всю свою жизнь. Эти слова вырвались у него непроизвольно, словно их произнесло его второе «я», о существовании которого он не подозревал.

Да, ему было страшно, когда он летел на своем бомбардировщике под шквалами зенитного огня. Ему было страшно, когда его подстрелили над Ла-Маншем, и ему пришлось сесть прямо на воду, когда «мессершмитт» спикировал и атаковал их с бреющего полета, – он видел, как пули прошили обшивку самолета, когда «мессершмитт» спикировал и снова взмыл вверх, а потом опять спикировал на плывущих членов экипажа.