Александр Аде - Осень надежды Страница 11

Когда раздается телефонный звонок, Наташа торопится скорее поднять трубку, чтобы не разбудить Данилку. Мужской баритон произносит мягко и дружелюбно:

– Привет, Наташ.

Совсем недавно, в прошлом году от этого голоса у нее тяжело и сильно билось сердце, – сегодня даже не дрогнуло, может быть, потому, что теперь вся ее любовь сосредоточилась на сыне.

– Приглашаю тебя с малышом – если вы оба не против – навестить наше скромное гнездышко, – говорит Королек. – Потреплемся, старое вспомним. Анна будет рада.

Немного подумав, Наташа соглашается, хотя и сомневается в том, что ее появление обрадует Анну.

В час дня Королек заезжает за ней и Данилкой, складывает и засовывает прогулочную колясочку в пасть полупустого багажника, где лежат запасное колесо и древняя промасленная куртка, Наташа с сынишкой усаживаются на заднее сиденье потрепанного жизнью автомобильчика с круглыми фарами, и они отправляются.

Бывшего сыча Наташа не видела три года, с августа 2005-го. Уже тогда, после смерти Илюши, виски его побелели. Сейчас волосы цвета выгоревшей соломы усеяны сединой. Лицо осунулось, стало серьезнее, тверже, печальнее. Глаза словно выцвели и еще сильнее напоминают блеклый нефрит.

В квартире Анны и Королька недавно сделали ремонт – это наметанным глазом Наташа отмечает сразу. Фиалковые обои заменили другими, бледно-желтыми. Комната посвежела, но не стала лучше. Не оттого ли, что в 2005-м Наташа всем своим существом ощущала, что это жилье накачено счастьем, а теперь ничего подобного не чувствует?

Королек удаляется на кухню, оставив женщин наедине, – если не считать Данилку, который отважно разгуливает по комнате и то и дело шлепается на пол, после чего Наташа берет его, ревущего, захлебывающегося слезами, на руки и утешает.

«А ты сдала, – думает Наташа об Анне. – За три года, что мы не виделись, ты точно перешла какую-то грань. Тогда была красавицей хоть куда, хотя и не слишком молодой. А теперь над верхней губой кожа собралась мелкими складочками. И волосы не вьются, как прежде. И стала больше сутулиться. Но еще откровеннее выдают тебя руки. Неужели Королек не видит этого?»

На миг в ней вспыхивает прежняя ревность – и гаснет. Оттого, должно быть, что в глазах Анны нет прежнего блеска. «Несладко тебе живется. Еще бы, каждый день трястись, ожидая, что молодой муж найдет себе другую, помоложе и посвежее».

– Я могла родить сына. Как ты, – тихо говорит Анна. – Он бы подрастал, становился юношей, мужчиной… Почему я тогда не послушалась Королька! – в ее голосе такое отчаяние, что Наташа чувствует к ней почти сострадание. – Теперь уже поздно… Поздно…

Когда садятся обедать, Королек небрежным кивком головы указывает на репродукцию «Неизвестной» и интересуется у Наташи:

– Как она тебе?

– Если спрашиваешь о картине, то она, по-моему, почти гениальна. Что касается самой Неизвестной… Лично я от нее не в восторге. Есть в ней нечто пошловатое, базарно-ресторанное. Причем, взгляните, она явно не худышка. Кстати, и Анна Каренина – а существует мнение, что Неизвестная – в какой-то степени ее портрет, – была довольно-таки упитанной. Если сомневаетесь, перечитайте роман, убедитесь. Это тип того времени – женщина-пироженка. Сегодня роковые дамочки с округло-холеными мордашками уже не в моде. У нынешних фотомоделей лица худые и жесткие. Какой век, такая и красота.

– Как, по-твоему, сумел бы кто-нибудь из наших городских художников сделать качественный дубликат этой картины? Хотя бы голову Неизвестной нарисовать.

– Извини, но зачем тебе это знать?

– Да так, – пожимает плечами Королек, делая наивные глаза, – к слову пришлось.

«Не умеешь врать, милый, – думает Наташа, – зачем-то тебе это нужно, и не просто так позвал ты меня в гости». Но вслух говорит раздумчиво:

– Мастеров пять такого уровня у нас, пожалуй, найдется… Вспомнила! На днях я видела копию «Неизвестной». Автор местный, Сергей Ракитский. Он, кстати, входит в эту «великолепную пятерку». Впрочем, мне его работы малосимпатичны, чересчур зализанные. Но обывателю, особенно женщинам, наверняка нравятся: «Ах, как тонко выписаны кружавчики!..» Так вот об этой копии. Исполнено блестяще. Чувствуется школа, великолепно поставленная рука… Но. Лицо на полотне – иное, чем на картине Крамского. Нет, сходство определенно есть, и все же…

– Таланта твоему Ракитскому не хватило, – предполагает Королек. – Вот дамочка и не похожа.

– Нет, он отменный портретист. Скорее всего, картина писалась с другой модели… Кстати, за спиной этой Неизвестной не Питер, а главный проспект нашего милого городка. Ракитский явно намекает на то, что она живет здесь.

– Где ты видела эту картинку?

– В художественном салоне на Тухачевского… Ну, Данилка, нам пора. Тетя Анна и дядя Королек нас хорошо приняли, угостили. Скажем спасибо и двинем домой…

Королек увозит Наташу и Данилку; Анна остается одна. Вымыв посуду, включает телевизор – но, мельком посмотрев три-четыре канала, выключает. Ей скучно, тоскливо без Королька.

В последнее время ее одолевает страх вновь потерять его. Она не хочет ревновать – и ревнует. Порой ей кажется, что Королек живет с ней только из благодарности. И это изводит ее. С тех пор как Королек – полтора года назад – вернулся к ней, Анна стала мягче, терпимее.

Внешне она по обыкновению сдержанна и спокойна. Тщательно следит за собой, красит волосы, старательно ухаживает за лицом и телом, одевается модно и элегантно.

«Что будет со мной, если Королек уйдет?» – иногда спрашивает она себя – и словно заглядывает в черную пропасть, откуда несет ледяной стужей…

Щелкает дверной замок. Немного помедлив, Анна выходит в прихожую – и замирает в изумлении. Королек сидит на корточках и кормит из блюдечка крохотного котенка.

– Извини, что без твоего разрешения. – Он поднимает голову. Его лицо озарено ясной детской улыбкой. – Так получилось. Проезжаю мимо рынка. И вдруг будто кто приказывает: стой! Торможу, вылезаю из «копейки». Голос велит: зайди! Захожу. Голос говорит: гляди! Гляжу: стоит толстенная тетка, держит драную ушанку, а в ней это чудо валяется. Тетка злобная, заплывшие глазки – как две мутные лужицы, губки сердечком. И до того мне стало жаль котика-несмышленыша! Не поверишь – показалось, что это я сам, одинокий, беспомощный. Лежу на дне вонючей шапки, а вокруг диковинный страшный мир. Выгреб всю наличность и – вот… Простишь меня? Конечно, надо было посоветоваться с тобой. Такой серьезный шаг…

Анна опускается на корточки, смотрит на розовый, быстро работающий язычок лакающего молоко котенка.

– Какой забавный. И совсем серый, – тихо произносит она, точно боясь спугнуть. – Похож на маленький сгусток дыма. Как ты его назовешь?

– Я же сказал, что увидел в нем себя. Хочу окрестить его Корольком. Я не слишком самоуверен? Это еще не мания величия?

– Если и есть, то совсем чуточку. Теперь я вдвойне счастлива: у меня два Королька. Одного я люблю. А второго – надеюсь полюбить.

– Но не сильнее, чем меня. Я ревнивый, – и еле слышно он добавляет: – Надеюсь, у нас сегодня будет замечательная ночь?

– А ты почему шепчешь? – улыбается Анна.

– Так ведь он слышит, – Королек лукаво кивает на котенка, отползшего от миски и лежащего возле стены клубочком серой шерсти.

Они поднимаются. Королек обнимает подругу и говорит ласково, словно прося за что-то прощения:

– Теперь нам будет еще лучше, правда?

И она понимает, что этим крошечным беззащитным существом Королек пытается заменить отсутствующего в их жизни ребенка, и сердце ее дрожит от нежности и любви.

Королек

Прежде на меня со стен комнаты и спальни глядела только дочь Анны, девочка-самоубийца, и в ее глазах я читал такую скорбь, что становилось не по себе. Теперь к ней добавилась Неизвестная.

Едва захожу в комнату – натыкаюсь на полупрезрительный взгляд. Алые губки вот-вот раздвинутся, чтобы спросить с издевкой: «Что, горе-сыч, слабо тебе решить задачку, которую я загадала?»

И вся она такая ядреная на питерском морозце (персик, вах!), подтянутая – грудки вперед, под облегающим пальтецом соблазнительное тельце… Да, пожалуй, появись она в наше время в натуральном своем виде, не уверен, что сумел бы устоять.

Подступаю к ней вплотную. «Кто ты, милая? Продажная девка или Анна Каренина? И что в твоем взгляде – бесстыдный призыв самочки или гордые невыплаканные слезы? По виду ты (не обижайся) – расфуфыренная фифочка, пижонка и стерва, а кто на самом деле? Поди разбери…»

Произнеся мысленно таковы слова, вытаскиваюсь во двор, засовываюсь в свою машинешку, с которой в последние годы сросся так, что не разрубить, и направляю «копейкины» колеса к художественному салону.

Салон – сказано слишком круто. Скромный зальчик, стены сплошняком обвешаны полотнами. Есть тут и гламурные штучки-дрючки, вроде тех, что продаются на нашем «арбате», только повыше качеством (Сверчок, прости!), и бешеные мазюки, которые я понять не в состоянии – должно быть, в силу своего невежества.