Сэм Борн - Последний завет Страница 11

Они миновали внутреннюю дверь и оказались во дворе, где был разбит живописный сад. Позади него высился великолепный колониальный особняк. Шум и гам улицы Агрон моментально стих, едва только за ними закрылись двери. Теперь до слуха Мэгги доносилось лишь напевное бормотание садовника, любовно склонившегося с причудливой лейкой над розовым кустом.

— А вот полюбуйтесь — наше последнее приобретение! Монастырь лазаристов.[3] — Дэвис кивнул на комплекс зданий, раскинувшийся слева от них и окруженный настоящей крепостной стеной. Монастырь не производил впечатление роскошного замка. Он был в достаточной степени скромен на вид — ни остроконечных башен с узкими бойницами, ни декоративных зубцов на стене. И все же выглядел он внушительно. Весь он целиком — как, впрочем, и весь остальной Иерусалим — был выстроен из грубого светлого песчаника. Шофер, который довез ее до аэропорта, обратил внимание Мэгги на эту местную достопримечательность и сказал, что камень так и называется — «иерусалимский». Он использовался для постройки буквально всего — от жилых домов и гостиниц до контор и даже супермаркетов.

Это был не первый визит Мэгги на Землю обетованную. Но в последний раз она побывала здесь лет десять назад и в качестве туристки. Белый дом предпочитал командировать ее в Африку и на Балканы, а Ближний Восток всегда считался «престижным полем боя». И Мэгги не подпускали к этому региону на пушечный выстрел. Но с тех времен много воды утекло…

Она разглядывала монастырские стены, прищурившись и прикрыв глаза ладонью, будто козырьком. Солнечные лучи отражались от светлых стен, как от снега. Господи, словно в сказке оказалась… Этот монастырь простоял здесь как минимум тысячу лет, если не дольше. Одному только Богу известно, кто им владел в разные века, а построили его, не исключено, еще крестоносцы. Он чем-то напомнил Мэгги ее ирландскую альма-матер, хотя та и была моложе на несколько столетий.

— Красиво, не правда ли? Владение обошлось нам недешево, — сообщил Дэвис. — Мы уже порядком обжились в монастыре, а святые отцы перебрались в гостевой дом на противоположной его стороне. Он остался в их собственности.

Дэвис журчал, как ручей, и был неостановим. «Как и все мужчины…» — подумала про себя Мэгги. Она подметила, что произвела на него впечатление. И теперь он всячески старался ей понравиться. Так было всегда. Одно время она думала, что после тридцати пяти мужчины наконец оставят ее в покое. Но этого не случилось. Лиз была права: со своей фигурой Мэгги ничего не могла поделать — она неизменно приковывала к себе взгляды. А к этому еще можно было добавить правильные черты лица, высокий рост и мягкие каштановые волосы, волнами спускавшиеся по плечам.

— Итак… — Дэвис завел ее в уютную беседку, утопавшую в тени кипарисов, и усадил в кованое ажурное креслице. — Как вам известно, на этой неделе должно состояться подписание исторического соглашения между арабами и израильтянами, которое призвано принести мир на эту землю. Время выбрано очень удачно, как раз к нашим выборам.

— Как раз к нашим перевыборам, — уточнила Мэгги. — Похоже, президенту хочется думать именно так. И каков ваш прогноз?

— Как вам сказать… Лидеры сторон заседают в нескольких кварталах отсюда уже две недели кряду. И наши ребята плавно подводят их к финальному шагу, оформление которого мы перенесем для пущей торжественности на лужайку перед Белым домом.

— И чего удалось достичь за истекшие две недели?

— Они за это время ни разу не вцепились друг другу в глотку. На мой взгляд, это уже немалое достижение.

— Пожалуй…

— Понимаете, прецедентов тому, что сейчас происходит, и особенно тому, что вот-вот должно произойти, просто не было! Возьмите Кэмп-Дэвид, Уай-ривер, Мадрид, Осло… Переговоры проходили, но только не здесь — не на священной земле.

— И чья это задумка — провести их здесь?

— Разумеется, Белого дома. В конце концов, если прошлые переговоры не дали результатов, надо что-то менять. Для начала решили поменять площадку. И вот мы здесь.

— Ну хорошо. И что все-таки происходит на этих переговорах?

— Да, собственно, ничего особенного. Эти ребята переговариваются не столько друг с другом, сколько поочередно сливают информацию подвластным им СМИ.

— А как же требования информационной безопасности?

— О чем вы, мисс Костелло? Мы же в Иерусалиме!

— Каково распределение ролей между Белым домом и Госдепом?

— Первую скрипку играет Белый дом, конечно, но чуть что не так, они бегут к нам и просят выручить.

— Кто бы сомневался…

— Что-что, простите?

— Да ничего, это я так. Стало быть, департаменту приходится иной раз выполнять черную работу?

— Иной раз? Да мы только этим и занимаемся! При этом каждый пытается лезть с советами. ООН, Евросоюз, англичане, арабские государства, Индонезия, Малайзия… Вот мы сидим тут в очаровательном саду, птички поют, небо синее — благодать. А вам известно, что в этот самый момент в нас вперили напряженные взгляды десятки миллионов арабов, которые, затаив дыхание, ждут, чем все это закончится? Сотни и тысячи имамов и мулл по всему миру кричат, что Иерусалим в эти дни — передовая священной войны между исламом и Западом. Между прочим, сопредельные арабские страны провели на своих территориях воинские мобилизации. И если вдруг они решат, будто палестинцев здесь приносят в жертву… мне даже представить страшно, что будет. Уверяю вас, дело не обойдется метанием камней в Секторе Газа и парой-тройкой демонстраций в Дамаске. Весь регион встанет на уши, весь мусульманский Восток! — Он изобразил руками нечто вроде ядерного гриба. — А это, дорогая моя, Третья мировая. Так-то.

Мэгги медленно кивнула, давая понять, что драматический монолог Дэвиса возымел запланированный эффект.

— Вплоть до последнего момента все шло прекрасно. Грех жаловаться. Но вечно так продолжаться не может. Пора переходить к делу, пока стороны-участники еще не опротивели друг другу вконец — а признаки этого, милая мисс Костелло, уже налицо. А это значит, что близится решающий момент.

— Вопросы о палестинских беженцах и о судьбе Иерусалима уже обсуждались?

Мэгги хотела сразу дать Дэвису понять, что она недурно владеет материалом.

— Мы провели гигантскую работу по подготовке возвращения палестинских беженцев домой, — сказал Дэвис. — Только не употребляйте это выражение на людях, а то израильтяне вынесут вам смертный приговор. Во-первых, они не выносят слов «возвращение» и «беженцы», так как многие нынешние палестинцы — и те, кто считает себя таковыми, — родились где угодно, только не здесь. И в особенности они не выносят слово «домой» применительно к арабам, так как «всем известно, что это священная еврейская земля» и все такое в том же духе. Считайте, я вас предупредил.

Мэгги машинально кивнула, но мысли ее были уже далеко от этой беседки. Она заново переживала в памяти ссору с Эдвардом. Он даже не сделал попытки прикинуться, что не стирал с автоответчика запись сообщений, оставленных Бонхэмом. Напротив. Он сказал, что сделал это ради ее же блага. Мэгги тогда буквально взбесилась, обвинив Эдварда в попытке запрятать ее в золоченую клетку, превратить в никчемную вашингтонскую клушу, которой лишь время от времени разрешается баловаться видимостью самореализации в форме консультирования по вопросам семейных конфликтов. Что Эдвард ненавидит все то, чем Мэгги живет. Или по крайней мере жила до переезда в Вашингтон. В ответ он без обиняков заявил, мол, она в свое время излишне много потратила времени на изучение «высосанной из пальца» психологии, которая теперь клокочет в ней и мешает смотреть на вещи реально. Тогда Мэгги впервые высказала ему в лицо то, о чем подозревала и раньше, — Эдвард делает все, чтобы она никогда не подняла голову после случившегося с ней год назад, ибо его устраивает такое положение. Его устраивает то состояние, в котором она пребывала тогда в Африке, — состояние полной сломленности и тупой апатии.

После этого говорить было больше не о чем. Она быстро собрата вещи и уехала в аэропорт. Нельзя сказать, что она чувствовала себя до конца правой. Ее терзали угрызения совести — ведь Эдвард столько сделал для нее в самую трудную минуту. А еще она сокрушалась из-за того, что ее попытка пожить «нормальной жизнью» вышла такой жалкой и потерпела позорное поражение. И одновременно с этим она не чувствовала, что совершает сейчас ошибку.

«А в самом деле… почему я за целый год не притронулась к тем чертовым ящикам?»

В душе она знала ответ на этот вопрос. Она не верила до конца в то, что ее новая жизнь с Эдвардом — это навсегда. И более того, она не хотела этого, потому и оставляла себе символические пути к отступлению. Совсем как попавший в больницу человек, который просит врачей не уносить из палаты его верхнюю одежду, надеясь вот-вот выписаться.