Анджей Збых - Второе рождение Страница 11

— Что бы мы делали без тебя, Ганс? — сказал Генрих. — Когда доберемся до наших…

— Главное — не спешить, — сказал Клос. — Лучше подождем наших здесь. Лохару с его обмороженными ногами все равно не дойти, а наши уже недалеко. Мы должны продержаться.

Беглецы зарылись в солому. Лохар бредил, у него был жар. Клос с Генрихом и Бруно решили переждать здесь два дня и, если за это время немцы не займут поселок, попробовать пробираться дальше, к своим.

Но уже через день немецкие автоматчики, следовавшие за танками, вытащили их из укрытия. От резкого дневного света беглецы щурили глаза, переминались с ноги на ногу, но, увидев немецких солдат, обрадовались, поняв, что оказались среди своих. Кто-то из танкистов напоил их горячим кофе из термоса, угостил сигаретами. Подъехал «опель» одного из старших офицеров. Немцев, чудом спасшихся из большевистского ада, отправили в штаб армии. Их накормили, напоили, выдали одежду вместо лохмотьев, которые были на них. После этого солдат сопроводил их в подвал дома, который использовался как тюремная камера. В подвале было тепло и сухо. Гестаповец пытался что-то объяснить встревоженным немцам, но Клос успокоил их, говоря, что так и должно быть. Немецкое командование обязано проверить, не подослала ли большевистская разведка своих агентов в немецкий тыл.

В этот же день штурмбаннфюрер Мюллер приказал до— ставить их к себе.

— Вы утверждаете, — произнес он, пристально посмотрев на каждого из четырех немцев, доставленных к нему в кабинет, — что сбежали от русских и пробирались на запад в сторону фронта?

— Вас не совсем точно информировали, господин штурмбаннфюрер, — ответил Клос, пристукнув каблуками. Сбежали мы в дороге с эвакуационного транспорта.

— Вы держитесь как настоящий солдат, — заметил штурмбаннфюрер. Он с интересом смотрел на этого молодого парня с безукоризненной выправкой.

— Я солдат вермахта! — доложил Клос.

— Солдат? — В голосе Мюллера прозвучала нотка недоверия. — И вас держали в тюрьме, а не в лагере для военно пленных?

— Это длинная история, господин штурмбаннфюрер. Я окончил подпольное немецкое юнкерское училище в Клайпеде, еще в Литве. Получил чин лейтенанта. Перед приходом большевиков в Литву имел задание перебраться в Вильно, но был завербован майором Хубертом для работы в абвере. Мой условный шифр «ХК-387». К сожалению, мне ни чего не удалось сделать. Когда в Литву пришли большевики, меня арестовали вместе с моими родственниками. Нас от правили куда-то на восток. Мне удалось сбежать во время транспортировки. Я пытался перейти границу, но был схвачен. Это было в марте сорок первого года. Арестовали меня как штатского. Подолгу допрашивали, но ничего не добились и отправили в заключение, где мы, все четверо, и находились. Во время эвакуации мы совершили побег.

— Мы еще поговорим об этом, — строго сказал штурмбаннфюрер. — Ваше имя?

— Ганс Клос.

— Ганс Клос? — повторил Мюллер. — Где-то я уже слышал это… — Он поднял глаза и встретился с открытым взглядом молодого человека.

Клос насторожился.

— Может быть, господин штурмбаннфюрер знал кого-нибудь из моих родных? Мой отец имел поместье в Литве. Где он сейчас, мне неизвестно. Видимо, где-то с матерью и сестрами. В лучшем случае заготавливает лес где-нибудь в тайге. А может, вы были знакомы с доктором Хельмутом Клосом, моим дядей? Перед войной он был судебным заседателем в Кенигсберге.

— Глупости! — сердито сказал Мюллер, вдруг вспомнив рапорт Штедке двухмесячной давности. — Глупости, — повторил он. — Ваши имена? — обратился он к остальным. — Лохар Бейтз…

— Генрих Фогель…

— Бруно Дреер… — ответили те по очереди.

— Теперь напишите свои подробные биографии, с учетом всех деталей вашего пребывания в России. Кроме этого, каждый из вас составит список лиц, которые смогли бы подтвердить ваши показания. Надеюсь, понимаете, что, пока мы не убедимся в правдивости ваших показаний, вы будете изолированы.

Через три дня, уже в который раз, Мюллер читал показания четверых немцев, которым удалось бежать от русских. На его письменном столе, где лежали написанные этими людьми бумаги, находилась еще и папка, присланная ему из центрального архива абвера в Берлине. На ней была надпись готическим шрифтом, выполненная старательной рукой добросовестного писаря военного министерства: «Ганс Клос».

Штурмбаннфюрер Мюллер недавно ознакомился с содержанием этой папки и теперь с еще большим вниманием вчитывался в записи всех четверых немцев… Ганс Клос немного расширил свои показания, до этого изложенные при первом допросе.

Особое внимание Мюллера привлек фрагмент, в котором Клос сообщал о странных допросах советских офицеров, когда он находился в заключении. Они подробно интересовались его детством, каким-то малозначащими деталями. Например, Клос утверждал, что в течение нескольких недель он обязан был описывать своих родственников, а также коллег, с которыми учился в гимназии.

Дело остальных немцев было значительно проще.

Лохар Бейтз до войны был скупщиком железного лома в Литве, держал небольшую лавку металлических изделий на Вокзальной улице. Однажды кто-то из покупателей оставил. у него в лавке сверток, о содержимом которого Бейтз ничего не знал. Это было уже после прихода в Литву русских. Через два дня к нему явились сотрудники НКВД и обнаружили в! свертке части радиопередатчика, а его, Лохара Бейтза, забрали и посадили в городскую тюрьму, а потом эвакуировали в Саратов. Ему было предъявлено обвинение в сотрудничестве с немецкой разведкой, несмотря на его объяснения, что ему не было известно, что в этом свертке и кто оставил его в лавке. Жена Бейтза жила в Нюрнберге у своих родственников. Она уехала от мужа в Германию еще в тридцать восьмом году. Они не ладили между собой, однако она может подтвердить, что Лохар Бейтз — ее бывший муж.

Мюллер распорядился накануне послать телеграмму и получил ответ, что фрау Бейтз действительно проживает в Нюрнберге и в течение недели прибудет по требованию Мюллера.

Другой немец, Генрих Фогель, работал инженером на нефтеразработках в Болеславле. После семнадцатого сентября он подал ходатайство о возвращении в Германию. Советские власти отклонили его просьбу, он был нужен как инженер, работавший по контракту, заключенному еще с польским акционерным обществом и предусматривавшему срок его работы на нефтепромысле до сорок второго года. Но в сороковом году, после оккупации Германией Франции, когда он, напившись со своими приятелями в одном из Львовских ресторанов, не в меру разболтался и начал убеждать своих друзей, что после Франции Гитлер нападет на Россию, его арестовали за антигосударственную пропаганду в общественном месте, судили и приговорили к нескольким годам тюремного заключения. Сидел он в разных тюрьмах и был доволен, что его не выслали на принудительные работы в какой-нибудь лагерь на севере, потому что холода он очень боялся.

Что же касается Клоса, то с ним Фогель познакомился в заключении. Клос уже находился там, когда арестовали Фогеля. Через несколько дней они оказались в одной камере, потом Фогеля перевели в другое место, но они встречались на прогулках и разговаривали. Немцы, сидевшие в одной тюремной камере, сочувствовали Клосу, которого ежедневно таскали на многочасовые допросы. Никто не знал, чего от него добиваются. Как-то Клос рассказывал в камере о своих родственниках, много говорил о кузине. Даже советовался с товарищами по камере, говорить ли всю правду русским…

Штурмбаннфюрер Мюллер начал перебирать лежавшие перед ним бумаги, чтобы найти протокол допроса Фогеля и именно этот раздел протокола. Наконец нашел это место и прочитал:

«Вопрос: Ежедневно ли вы встречались с Клосом в заключении в период между июнем сорок первого года и мартом сорок второго?

Ответ: Да, за исключением двух дней, когда находился в тюремном госпитале, в октябре или в ноябре. В июле и августе был вместе с ним в одной камере, а позже встречал его на прогулках в тюремном дворе. Помню, на рождество Ганс был дежурным, разносил по камерам еду».

Мюллер потер лоб, как будто бы этот жест мог помочь ему в размышлениях. Из личного дела Ганса Клоса следовало, что на рождество сорок первого года Клос уже был слушателем полугодичных курсов в школе офицеров абвера. Это могло означать, что слушателем был не Ганс Клос, а вражеский агент, ловко внедрившийся в абвер под его именем. Гестаповец сравнил показания молодого немца, чей открытый взгляд и армейская выправка так понравилась ему, с биографией в личном деле Ганса Клоса. Тексты биографии и показания были написаны совершенно разным почерком, и это подтверждало правильность выводов штурмбаннфюрера.

«Да, — подумал Мюллер, — почерк трудно изменить. Не может один и тот же человек писать по-разному».

В дверях кабинета появился дежурный эсэсовец. Он доложил, что прибыл человек, которого господин штурмбаннфюрер ожидает.