Уильям Макгиверн - Завтра опять неизвестность Страница 11

Ингрэм знал, что такое ненависть. Он слышал и видел в жизни достаточно, чтобы убедиться, что ненависть - столь же осязаемая вещь, как асфальт тротуара. Но всю жизнь он прожил на севере, в большом городе, в том районе, где чернокожие составляли подавляющее большинство. Там он был застрахован от неприятностей, вращаясь среди знакомого цветного люда и занимаясь своим собственным бизнесом. Он даже не одобрял негров, зарабатывавших на жизнь в ресторанах и барах для белых. С какой стати рисковать нарваться на грубость из-за сэндвича или бокала пива? Вот какие у него были взгляды.

В своем окружении он чувствовал себя спокойно и безопасно. Достиг определенного положения. Люди прислушивались к его мнению с уважением. Даже с белыми он ладил в лучшем виде. Он знал множество полицейских, ростовщиков и букмекеров. В делах они относились к нему в рамках приличия. Он даже непринужденно болтал с ними о спорте и политике, но никогда не пересекал границу дозволенного. Если разговор касался социальных или расовых проблем, он сразу стушевывался, изображая вежливое безразличие. Его неписанным правилом стало избегать определенных тем и выражений в присутствии белых. И тем более он избегал вмешиваться в разговоры, где его комментарии не были для них желательны.

Это негласное соглашение прекрасно его устраивало, грех жаловаться. Он был солидной лягушкой в черном болотце, где собирался оставаться и впредь. Ему не было нужды устраивать разборки в пруду для белых. Но несмотря на конформизм и взращенную терпимость, страх тлел где-то в глубине его души и был неискореним, как детский ужас перед темнотой и чужаками.

Иногда в подземке или в уличной толпе он вдруг ощущал, что кто-то усиленно его разглядывает. Это всегда вызывало ощущение скованности, он начинал нервничать, ощущая свою беззащитность. Обычно в таких случаях он пытался не оглядываться, отвлечься, разглядывая что-нибудь нейтральное: афиши в подземке или витрины магазинов на улице. И все-таки в конце концов беспокойство и возбуждение заставляло его осторожно изучать людей вокруг себя, заранее ожидая обнаружить кого-то, уставившегося на него с отвращением и злобой.

Как раз так глядел на него техасец. И это заставляло Ингрэма ощущать страх и безнадежность. Но что хуже всего, вызывало в нем чувство вины и стыда за себя, будто он заслужил такой взгляд. Это ранило, словно удары бича.

Бывали времена, когда он воспринимал это не так болезненно, но среди своих, когда другие цветные смеялись по этому поводу. И он утешался их коллективным презрением.

"- Пусть смотрят, пусть глазеют. Что они, никогда не видели черных? Никогда?" - шутили приятели.

Но однажды случилось то, что усилило зловещий смысл случайных взглядов, отвращения и ненависти. Мать поехала к сестре в Мобил, что в Алабаме, и заболела. Пришлось Ингрэму везти её домой. Он как раз вернулся из армии, оставил свои роскошные наряды на Севере и старался держаться потише, помня только о деле. К его удивлению большинство белых южан относилось к нему в духе странной старинной традиции: между ними существовала пропасть, четко обозначенная и непреодолимая, но в рамках дозволенного он встречал только вежливость и даже тактичность.

Инцидент произошел в поезде, на обратном пути. В городе Аннистаун случилась непредвиденная остановка. Никто не знал почему. Но пошли какие-то слухи и зловещее возбуждение стало распространяться по общим сидячим вагонам. Понадобился врач: в спальном вагоне что-то случилось. Народ зашевелился, то тут, то там стали закуривать, в темноте спички вспыхивали, как сигнальные огни. Желтоватые фонари освещали маленький деревянный вокзал. Лил дождь и казалось, что улицы залиты золотом.

В их вагон просочились новости: с белой женщиной случилась истерика и врачу пришлось назначить успокоительное. В полной тишине они даже слышали её рыдания. Ингрэм завернулся в пальто и пытался снова заснуть. Напротив, через проход, мирно посапывала мать, её большое мягкое тело покачивалось в такт дыханию. Она спала спокойно и безмятежно, а он не мог даже задремать. В вагоне громко болтали и суетились, расхаживая взад-вперед, так что никак не удавалось отключиться.

Наконец он вышел в тамбур и там, находясь в странно раздерганном состоянии, разговорился с цветным проводником. Тот сообщил, что же все-таки случилось. Женщина обвиняла проводника её вагона в том, что тот к ней приставал, что пытался открыть шторки её спального места или что-то в этом роде. Из-за истерики от неё нельзя было добиться толку. Проводник на этом рейсе работал давно, и парень утверждал, что знает того много лет и что женщина просто выжила из ума. Просто все вообразила и выдумала.

Они разговаривали друг с другом вполголоса, со странной таинственностью. Затем Ингрэм вернулся на место, поднял воротник пальто и втянул голову, стараясь придать себе вид покоящегося в темноте бесформенного и безобидного предмета.

Но спустя некоторое время, невольно прислушиваясь, он понял, что на станции собирается толпа мужчин. Те стояли, оглядывая поезд, вполголоса перебрасываясь какими-то репликами, в желтом свете станционных фонарей лица их казались длинными и сонными. Но очередная вспышка выхватывала их из темноты, и Ингрэм видел, что глаза пылали, настороженные и готовые к безрассудству.

Пока толпа вела себя пассивно, но Ингрэм чувствовал в ней напряженную готовность к подстрекательству, к взрыву от любой искры, и тяжелое, непробиваемое упрямство. Они скучились в крепко сбитый клубок, связанные вместе едиными, вбитыми с детства понятиями. И не нужно было никаких слов...

Кто-то включил в вагоне свет, и мужчины на перроне увидели в окне Ингрэма. Один указал на него, остальные подвинулись ближе, не отрывая от него загоревшихся глаз.

Сначала это было возбуждение и любопытство, и Ингрэму представилось, что он какое-то чудище или заморское животное в клетке зоопарка. Но тут их настроение быстро изменилось, превратившись в странную смесь радости и свирепости. Один из толпы что-то ему крикнул, другой рассмеялся, обнажив зубы. Взятого в кольцо горящих, угрожающих глаз, Ингрэма обдало ненавистью, как жаром из раскаленной топки.

Кто-то тряхнул его за плечо. Он быстро обернулся и уставился в огромное мясистое лицо человека в полицейской форме. Тот спокойно сказал:

- Лучше тебе пройти в туалет, парень. И крепко закрыть за собой дверь. Ты понял?

- Да, сэр.

- С тобой ничего не случится. Не волнуйся. Но когда они смотрят на тебя, у них портится настроение. Лучше не заводить их. - Голос полицейского был спокоен и мягок, почти дружелюбен. Он не пугал, просто констатировал факт. ОНИ ЗАВОДЯТСЯ, КОГДА СМОТРЯТ НА ТЕБЯ.

- Да сэр, я понял, благодарю вас, сэр.

Подобно провинившемуся школьнику Ингрэм побрел вдоль вагона в холодный тесный туалет и скорчился на сидении. Кислая вонь била ему в нос, но он не чувствовал ни гнева, ни ненависти. Он просто ощущал себя ничтожным и незначительным. И думал, что именно это видели те люди.

Наконец, словно услышав его молитвы, вагон дернулся и поезд покатился по рельсам ...

Ингрэм так никогда и не узнал, что случилось с проводником. Он решил, что того, вероятно, перевели на другой рейс. И это в лучшем случае.

Новак энергично хлопнул в ладоши, и Ингрэм так мгновенно выпрямился, что едва не пролил остатки коктейля.

- Ну вот, таким вот образом, - произнес Новак, глядя на них с жесткой, но удовлетворенной улыбкой.

- Три недели до пятницы, Это будет день "Д". Все три недели вы станете детально изучать план, привязку по времени, пути отхода, в общем все.

Барк собрал стаканы и занялся второй порцией спиртного.

- Еще по чуть-чуть, чтобы отметить начало...

Ингрэм встал, его руки были холодны и чуть дрожали. Он хотел выбраться отсюда, избавиться от необходимости смотреть техасцу в лицо.

- Я лучше побегу, мистер Новак. У меня ещё кое-какие дела.

- Я свяжусь с тобой завтра, а сегодня - с Тензелом.

- Замечательно, мистер Новак.

- Дьявол, ну что за спешка? - произнес Барк, передавая коктейли Эрлу и Новаку. - Один на счастье, а?

Новак улыбнулся, глядя в стакан.

- За счастливое будущее! С пятьюдесятью тысячами в кошельке будущее кажется действительно прекрасным.

Эрл внимательно рассматривал свой коктейль, слегка нахмуренные брови затеняли глаза. Он не следил за разъяснениями Новака, попытки сосредоточиться разбивались о нарастающую напряженность. Причем смысла её он сам не понимал и был подавлен неразрешимой безнадежной раздвоенностью между смущением и гневом.

"- Вот так всегда," - думал он, хмуро глядя в стакан. Ничто и никогда не было для него простым и ясным.

- За удачу, - сказал Барк и решительно опрокинул стакан, позволяя жидкости мощным потоком литься прямо в горло.

Новак взглянул на Эрла.

- Чего ждешь, парень? Что-нибудь не так с виски?

- Да нет, с виски все в порядке, - Эрл продолжал хмуро смотреть в стакан, вертя его сильными пальцами. Напряженная тишина повисла в комнате.