Сергей Трахименок - Уехать в Париж Страница 11

Закусили. По всему было видно, Бороду огорчило, что он выставил друзьям самопальную «Метаксу».

Влад понял это и сказал:

— Не бери в голову, сейчас все самопальное.

— Во-во, — вмешался больше всех захмелевший Юрась, и непонятно кого передразнивая, произнес, — качество ушло из нашей жизни.

Несмотря на некачественную выпивку, закуска со стола исчезала с невероятной быстротой. И Борода, видя это, сказал:

— Пожалуй, на один тост еще хватит.

— Во, жизнь пошла, — прокомментировал Юрась, — раньше тосты обеспечивались водярой, а теперь — закусью.

— Все течет, все изменяется, — глубокомысленно заметил Влад.

— Тогда третий тост, — сказал Борода.

— Ты уже говорил, — перебил его Юрась, — теперь моя очередь. Я хочу выпить за тех, кто в море.

— Но третий тост пьется за женщин, — сказал Влад.

— А я за них и хочу выпить, это так называемый тост Степана Разина, за тех, кто в море. то есть за женщин.

— Как всегда, ты все опошлил, — сказал Влад.

— Нисколько, — ответил Юрась, — я всегда был реалистом.

— Хватит собачиться, — произнес Борода, — закусь кончилась, пойдем в другую комнату, я давно Влада не слышал.

— Так ночь глубокая, — возразил Влад.

— А мы потихоньку, — ответил Борода.

Толстуха пришел домой поздно и по этому поводу поругался с женой.

Жена демонстративно ушла спать в другую комнату, а Толстуха стал думать, как жить дальше.

Большинство его друзей давно оставили службу и ушли в коммерческие структуры. Правда, бизнес не был их призванием, и они заняли нишу телохранителей и сотрудников служб безопасности. Что в девяностые было равнозначно уходу в криминал.

Впрочем, в те годы у многих оперов появилась поговорка: что мы, что они по одной жердочке ходим.

Но Толстуха и тогда не позволял себе таких мыслей. И, наверное, оказался прав. Потому что многие из его коллег защищая интересы денежных людей, первые пару лет держались так же как их работодатели и готовы были размазать по стенке всех конкурентов. Но потом с ними происходило то, что обычно происходит с бандитами. Прыть куда-то уходила. Они становились нелюдимыми, раздражительными. Исчезала гордая посадка головы. А сама голова все чаще была втянута в плечи, взгляд терял сталь и походил на взгляд не столько загнанного, сколько усталого и уже не способного к сопротивлению животного.

Кое-кто начинал искать запасной аэродром, на который можно было бы свалить. И кое-кому это удавалось. Но многие до него не дотянули и пали под пулями киллеров и битами спортсменов, нанятых конкурентами их боссов.

Таким образом, Толстуха не изменил профессии, но при всем этом сидела в нем некая неудовлетворенность. Но не профессией, которую он выбрал когда-то, а отсутствием ощутимых результатов той работы, которой он себя посвятил.

Наверное, поэтому он нашел родственную душу в лице Ходкевича и честно тянул с ним лямку личной борьбы с преступностью.

Рассуждая о жизни и работе, он заснул, а проснулся часов в пять утра. Однако не потому, что не выспался. Все было наоборот. Нет, он не закричал «эврика!», не побежал голым по Сиракузам, то есть Минску. Он просто, не умываясь, вышел во двор, завел машину Ходкевича и поехал к ресторану «Витязь». Как он и предполагал, машины Дражнина там не было.

Толстуха тут же позвонил дежурному и навел справки о месте жительства Дражнина. Оказывается бывший следак жил в Валерианово на улице Пирогова, и опер поехал туда.

Перебравшись в другую комнату, которую Борода называл гостиной, троица уселась на угловой диван. Борода дал в руки Владу гитару, и тот стал ее настраивать.

— Братва, — сказал Юрась, — а я только сейчас понял, что мы дергали смерть за усы.

— Типун тебе на язык, — ответил Борода и ушел на кухню. — Я сейчас вернусь, только посуду в раковину сброшу.

К тому времени, когда он вернулся, Влад уже настроил гитару и тихонько напевал:

Еще земли не тронут сон сигналом трубачаЕще не начал эскадрон рубить сплеча.

— Ну, давай, — сказал Борода, — «…деньжат не густо отвалил».

Влад однако, проиграл вступление и только потом начал:

Деньжат не густо отвалил,Зато шутил, зато хвалил.Что говорить, продюсер деловой,Когда писали договор, сказал,Почти потупя взор,Смотри, дружок, рискуешь головой.

Следующие два куплета этой песни про каскадеров шли в обычном ритме и не так громко, как это было обычно. Все понимали, на дворе глубокая ночь, тут особенно не распоешься.

Но вот текст перешел к кульминации и больше всех опьяневший Юрась заорал дурным голосом, подпевая Владу:

А дальше розовый пробелЯ кувыркался, как хотелМеталл шипел, трещал, краснел, горел.Прости меня, Серега-друг,Кажись, последний это трюк.Он дверь взломал, я выскочить успел.

И тут же по трубе отопления кто-то из соседей застучал чем-то металлическим. Причем так сильно, что, наверное, разбудил тех, кого еще не смог разбудить Юрась. Борода, поморщившись, толкнул Юрася в плечо. И вся троица уже тихо закончила песню:

Когда водою пламя сбил,Внезапно понял: проскочил,Как говорится, всем чертям назло.Лауреат мне руку жал,А доктор плечи бинтовал,На этот раз, как видно, пронесло,На этот раз мне просто повезло.

— Ладно, — сказал Борода, — ложимся спать.

— Я на кухне на топчане, — произнес Юрась и покинул гостиную.

Влад с Бородой переглянулись.

— Там в холодильнике остатки «Метаксы».

— Я отлил граммов сто, — сказал шепотом Борода, — пусть пьет.

— А отлил зачем? — непонял Влад.

— Ему утром надо будет опохмелиться.

Следующий день для Ходкевича начался с визита к нему опера. Тот ввалился к нему страшно возбужденный.

— Знаешь, — сказал Толстуха, — кто сидит у тебя в коридоре перед дверью?

— Сейчас узнаю, — ответил ему в том же тоне следователь.

— Откуда? — не понял ответа опер.

— От тебя, откуда еще, — съехидничал следователь, — у меня другого информатора нет.

— Нашел информатора, — обиделся Толстуха.

— Извини, — сказал Ходкевич, — я хотел сказать, иного источника информации нет. Дак кто там сидит? Неужели Дражнин?

— Правильно, там сидитДражнин.

— Он пришел сам?

— Почти, после профилактической беседы со мной.

— И где ты его раздобыл?

— В его родовом гнезде.

— Говорят, он такой коттедж отгрохал, где-то за городом.

— Да, в Валерианово.

— Ты этот коттедж видел?

— Обижаешь, начальник, я там был.

— Внутри?

— Конечно.

— Но говорят, там у него псарня.

— Там у него табличка «Во дворе злые собаки», но собак нет. Как полагаешь, почему?

— Не знаю.

— Это типичная обманка. Сейчас многие такие таблички вешают, а иногда даже на магнитофон лай собак и рычание записывают. Смекаешь?

— Смекаю. Зови.

Опер открыл дверь. Но в коридоре никого не оказалось.

— Елы-палы. Сбежал.

В этовремя в кабинете зазвонил телефон. Следователь снял рубку.

— Это шеф, — сказал он, зажимая рукой микрофон, — сейчас будет здесь, ты исчезни на время.

Толстуха сориентировался мгновенно, на то и опер. И уже через пару секунд в кабинете его не было.

— Проходи, Николай, — сказал начальник следотдела Дражнину, пропуская его вперед в кабинет Ходкевича.

Ходкевич при виде начальника встал из-за стола, а начальник, отнесясь к этому как к должному, продолжал.

— Вот, Виктор, с нашим бывшим коллегой произошел странный случай. Идет он по парку, и вдруг его хватают какие-то люди, привозят в какой-то подвал и начинают пытать, приняв за представителя конкурирующей банды. И, что самое интересное, пытаются выяснить у него обстоятельства похищения сына нашей, точнее вашей, француженки. Федорычу пришлось сказать, что похищенный находится у него на даче. Его повезли туда, но он, зная особенности расположения местности, убежал от похитителей и явился к нам.

— Он видел похитителей?

— Он все вам расскажет сам. А вы зафиксируйте его показания в объяснительной, поскольку вопрос о возбуждении уголовного дела еще не решен.

Закончив говорить, начальник, не прощаясь ни с Дражниным, ни с Ходкеви- чем, вышел из кабинета. А Ходкевич кивнул Дражнину на стул.

— Давайте уточним все, что вы видели, — сказал Ходкевич и взял в руки лист бумаги, но прежде всего, ответьте мне на несколько вопросов. У вас не сложилось впечатления, что бандиты ошиблись.