Ирина Градова - Клиника в океане Страница 12

– Юбер – настоящий страдалец от медицины, – сказала тогда Сарика. – Он уже непригоден для дальнейшей эксплуатации, поэтому скоро его, наверное, усыпят.

Эти жестокие слова меня потрясли, ведь псу было явно не больше двух лет от роду! С тех пор я стала навещать Юбера каждый раз, когда у меня выдавалось немного свободного времени, балуя его кусочками вяленого мяса, сыра или пирога. Любое подношение Юбер воспринимал с восторгом, и вскоре мы стали лучшими друзьями. Я понимала, что совершаю ошибку, общаясь с собакой, которой в любом случае грозит скорая смерть, но ничего не могла с собой поделать: мое сердце было отдано ему в тот самый миг, как наши глаза встретились. Вот и сегодня, в перерыве между операциями, я решила навестить своего нового приятеля. Наградой за это движение души мне стало его радостное повизгивание и бешеное виляние сильного хвоста, больно ударявшего по моим коленкам. В отличие от остальных обитателей Клетки, содержавшихся в вольерах и террариумах, Юбер свободно бегал по всей территории лаборатории. Поглаживая мягкую холку курцхаара, я рассеянно озиралась по сторонам. Рядом возился с кроликами лаборант – не говоривший по-английски араб, время от времени подозрительно посматривавший в нашу с Юбером сторону: ему, очевидно, было невдомек, что эта тетка из привилегированного сословия врачей делает в обществе трехлапой псины, сто лет никому не нужной? Я уже успела узнать о том, что арабы, в большинстве своем, собак не любят, считая их «нечистыми» животными, поэтому моя любовь к Юберу определенно не вызывала одобрения у лаборанта. Интересно, есть ли какой-то способ оставить пса в живых?..

За обедом и ужином все напряженно всматривались в экран: «Аль Арабия» истерично рассказывала о развитии дальнейших событий на площади Аль Тахрир. Мы услышали о том, что митингующие переместились от телецентра и здания МИДа к одной из резиденций президента.

– Идиоты! – процедил сквозь желтые зубы Имран Хусейн, не отрывая взгляда от телевизора. – Чего они добиваются?!

– Демократии? – равнодушно предположил зам главного Абу-Саед Сафари: будучи подданным Саудовской Аравии, он мало беспокоился о том, что творилось в «неблагополучных» странах.

– Демократии?! – переспросил Хусейн, бешено вращая глазами. – Да откуда ей взяться-то? В Египте нет четкой оппозиции, и ни Барадей, ни Амар Мусса почему-то не участвуют в демонстрациях и прочих беспорядках. Где они, спрашивается, когда подвернулась такая уникальная возможность?

Беседа Сафари и главы службы безопасности о политике сама по себе выглядела невероятной, так как зам главного врача предпочитал не замечать никого, на ком нет белого халата. Тем не менее, похоже, Хусейн пользовался его особым расположением.

– Мубараку следовало бы раздавить их всех танками в первую же ночь! – продолжал шипеть Хусейн. – А теперь что? Банки позакрывались, автозаправки не работают...

Несмотря на волнения, сотрясающие африканский материк, на «Панацее» мы чувствовали себя в безопасности. Однако совсем скоро мне предстояло убедиться в том, что безопасность эта – мнимая.

В каюте стояла удушающая жара. Я не могла спать с включенным кондиционером из-за шума, кроме того, он охлаждал воздух настолько сильно, что к утру у меня зуб на зуб от холода не попадал. Однако и так больше продолжаться не могло – чтобы ночью столбик термометра опустился всего на два градуса и застыл на отметке +34?! Воистину, страсти Господни творятся не только среди людей, но и сама природа как будто решила окончательно уморить надоедливое человечество! Футболка прилипла к телу, и я, вскочив с койки, брезгливо сорвала ее и бросила в корзину для грязного белья, ежедневно опустошавшуюся корабельной прачкой. Проведя под теплыми струями душа минут пятнадцать (мне так и не удалось добиться достаточно холодной температуры воды), я переоделась в другую футболку, натянула джинсы и вышла на палубу. Перед этим я взглянула на часы: половина третьего ночи!

Как и ожидалось, на палубе не оказалось ни души – кому взбредет в голову шляться там туда-сюда в такое время суток? Я оперлась о перила и подставила пылающее лицо морскому ветру. Криков чаек не было слышно – видимо, мы находились слишком далеко в открытом море. Кроме шума двигателей «Панацеи», я вообще ничего не слышала, и от этого мне стало как-то жутковато, словно я осталась здесь совершенно одна и вокруг – ни единой живой души. Глупо, конечно, ведь повсюду на корабле спали люди, а некоторые даже еще и не ложились, так как работали посменно. Наслаждаясь дыханием бриза, я глядела на воду за кормой, всю в пенных барашках волн, вырывавшихся из-под кормы тяжелой махины судна. Но вот на темной водяной глади я заметила яркое пятно света. Оно дрожало и металось, но в целом держалось на одном и том же месте – по правую сторону от меня. Перегнувшись через перила, я измерила высоту: не оставалось сомнений, что свет исходит с нижней палубы. Светили большим фонарем на воду, и я задалась вопросом: зачем это кому-то могло понадобиться? Через минуту я получила ответ: на большой скорости к «Панацее» приближался катер. Я обратила внимание на то, что, подходя к судну, он приглушил двигатели, а огни на нем и вовсе не горели. На носу его стоял человек. С того места, где я находилась, я не видела его лица, скрытого тенью, зато прекрасно рассмотрела блестящий черный автомат, перекинутый через плечо неизвестного. Следовало бы мне вернуться в каюту и забыть о том, что я видела, но моя беда как раз в том, что я никогда не поступаю так, как следует. Определив, где именно находится неизвестный с фонарем, я направилась к лестнице. На пути мне никто не встретился. На нижней палубе шум двигателей казался еще громче, но я почти не замечала его, стремясь поскорее выяснить, что же там происходит в такой поздний час. Наконец я оказалась внизу. Замедлила шаг, боясь обнаружить свое присутствие, и услышала приглушенную арабскую речь. Сколько же там всего народу и почему, что бы они там ни делали, они решили заняться этим в три часа ночи?

Выглянув из-за переборки, я увидела копошившихся на палубе людей – всего я насчитала восемь человек. Они занимались погрузкой, оттаскивая от борта какие-то тяжелые ящики с надписью: «Do not toss!» («Не кантовать!») Возвращаясь к борту, мужчины перегибались через него и с помощью канатов поднимали все новые и новые ящики, и я поняла: вот сейчас, прямо на моих глазах, происходит что-то нехорошее... Допустим, все вполне законно и груз – медикаменты или, скажем, продукты в стеклянных банках, которые могут разбиться от неосторожного обращения. Тогда – почему ночью, втихаря? Люди на палубе явно старались не производить лишнего шума, не включать свет, и все ради чего – чтобы взять на борт то, что вполне можно забрать и при свете дня? Кроме того, каждый ящик тащили по четыре человека сразу, значит, груз очень тяжелый. Что-то тут не складывалось... Эх, если б я хоть немного понимала по-арабски!

Погрузка продолжалась около получаса, и все это время я простояла неподвижно, наблюдая за действиями неизвестных. Затем я услышала, как заработали двигатели – видимо, это катер отшвартовался и поплыл прочь от нашего корабля. Оставшиеся на палубе люди подняли последние ящики и двинулись в сторону лестницы вниз – насколько я знала, там располагался трюм. Вряд ли мне стоит идти за ними и выяснить-таки, что находится внутри, поэтому, выждав немного, я решила вернуться в каюту. Подходя к лестнице, ведущей на мою палубу, я вдруг заметила тень, и она не была моей: та, чужая, тень неподвижно замерла у одной из переборок. Застыв от ужаса, я уставилась в ту сторону, лихорадочно прикидывая – какие у меня пути для отхода. Кто это – один из тех, кого я заметила на палубе во время погрузки? Если так, то почему он не схватил меня сразу?

Тень неожиданно рванулась в сторону и скрылась в той стороне, куда до этого спустились люди с ящиками.

Не дожидаясь сеанса связи с Елениным, я незамедлительно отправила ему донесение по электронной почте. Скорее всего, происшедшее никак не связано с целью моего пребывания на «Панацее», однако это может иметь отношение к Интерполу – вдруг на корабле перевозят наркотики? Случившееся ночью может означать, что капитан судна не в курсе дела... или в курсе, но не хочет, чтобы об этом узнало его начальство в Эр-Рияде... или еще что-нибудь. В любом случае Еленин наверняка захотел бы получить информацию из первых рук.

Спать я легла только в начале пятого, поэтому утром чувствовала себя разбитой. Это уж совершенно непростительно: пациенты не должны страдать по моей вине! Поэтому я провела под контрастным душем четверть часа, а за завтраком влила в себя пару галлонов крепчайшего кофе по-турецки. Вообще-то я его терпеть не могу: создается такое впечатление, что ты жуешь кофейные зерна, запивая их кипятком, но сейчас это было для меня как нельзя кстати. Обстановка в ресторане оставалась все такой же напряженной, телевизор по-прежнему работал.