Александр Аде - Одиночество зверя Страница 12

Я ему отомстил… Жестоко… Сначала переспал с его прекрасной лицом и телом женой… Она оказалась весьма податлива… Я трахал ее и испытывал величайшее в мире сладострастие – я унижал этого хама!.. А потом она вдруг померла… попала в аварию… И тогда я звякнул ему и прямо врезал, что он рогатый!.. Рогатый скот!.. Я его доконал… уничтожил!.. Сейчас…

Покачиваясь, он вываливается из комнаты и возвращается с портретом женщины, исполненным в сусальной манере посредственного штукаря.

Непроизвольно сжимаю пальцы Королька. С портрета мягкими карими глазами смотрит Лолита, погибшая жена подполковника…

Когда выходим на улицу, говорю Корольку:

– Боюсь, если подполковник узнает правду, то, скорее всего, прольется кровь. Он и художника не пощадит, и сам загремит в тюрьму… Что делать? Не сообщать ему ничего?

– Признаться, я об этом особенно не размышлял… Да, похоже, ситуация скверная. Цугцванг, как выражаются мастера четырех коней.

– Кстати, когда Нинка, я и подполковник явились к тебе, с нами был еще один человек. Высокий. В очках. Похожий на Паганеля. Он стоял в сторонке и молчал… Помнишь его?.. Он советует спустить дело на тормозах… Давай так, Королек. Я сообщу подполковнику, что Константин оказался не причем, а остальными тебе заниматься не хочется… Согласен?

– Одобряю. Выяснять, кто и когда спал с женщиной, которая перестала существовать, – умственный разврат, нечто вроде садомазохизма.

Королек провожает меня до дома, и мы прощаемся. Возможно, навсегда. Стою на крыльце, смотрю, как Королек удаляется, независимо засунув руки в карманы куртки, и не чувствую слез, влажно щекочущих мои щеки…

Автор

Даренка возвращается из института. Темнота. Мокрый снег беспощадно хлещет по лицу. Лицо горит, слезятся глаза. «Ничего, – ободряет она себя, – осталось совсем немного. Вот он, мой дом. Я зайду в свою комнатку, лягу на свою кроватку. И будет тепло-тепло, хорошо-хорошо, сладко-сладко. Терпи, Даренка, идти-то совсем чуточку!..»

Вот и ведущая к дому дорожка. Слева – автостоянка. Справа – там, где в годы ее детства были сараи, – зияющая унылая пустота, за которой, вдали, за сумятицей голых веток, чернеет силуэт детского садика. Когда Даренка была ребенком, эти дровяники пугали ее, но сейчас пустота ужасает ее не меньше.

«Ничего, – шепчет себе Даренка, – вон горят окошки нашей квартирки, баба Настя дома. И светится старый фонарь перед подъездом…»

Через несколько шагов она дойдет до того места, где погибла мама Вера. После смерти матери она какое-то время выбирала другую дорогу, но та была еще мрачнее, противнее. К тому же прежний путь вел прямиком к трамваю, и Даренка, хоть и не сразу, вернулась к старой проверенной дороге. Трусихой она не была.

Вот и сейчас сердце Даренки не екает, когда под подошвами ее сапожек оказывается то самое место, мокрый и грязный от дождя асфальт.

Внезапно – она видит это краем глаза как движение мрака во мраке – со стороны несуществующих дровяников кто-то догоняет ее. Не оборачиваясь, она ускоряет шаг… Этот некто приближается… Вот он – рядом. Кажется, она слышит его прерывистое дыхание…

Вдруг – громкий хлопок… Второй… Звук падающего тела…

Даренка оборачивается – и столбенеет от ужаса.

Метрах в двух от нее лежит человек. Стылая вода хлещет его наотмашь. Он слабо шевелится.

К лежащему подскакивает какой-то парень, Даренка едва различает его во тьме. На его голову, как и на голову Даренки, наброшен капюшон. Парень деловито склоняется над телом (раздается хлопок, чуть заглушаемый шумом дождя) и тотчас растворяется в мешанине воды, снега, мрака и зыбкого света.

Даренка не движется, парализованная страхом. Потом бежит к подъезду, врывается в свою квартирку, как в полубреду стаскивает промокшую куртку, сапоги; не отвечая на вопросы бабы Насти, влетает в свою комнатку, валится ничком на кровать, стиснув ладонями голову…

Королек

В нашей с Фиником спальне еще включен свет. Готовясь ко сну, Финик возлежит на своей постели пузом вверх и наигрывает на гитаре колыбельную самому себе.

Трезвонит мой мобильник.

Погрозив Финику, чтобы затих, подношу сотовый к уху.

– Это Даренка, – кричит трубка. – Приходите немедленно! Меня хотели убить! Быстрее! Быстрее!!..

– Что случилось?

– Так вы не приедете? – упавшим голосом спрашивает она.

– Успокойся и расскажи, что произошло.

– Даже не знаю, как начать… Меня всю трясет…

И все же рассказывает.

– Молодец, – хвалю я. – Умница. Не стала дергаться. Отправилась домой и позвонила мне. Идеальный вариант.

– А вы не хотите приехать! – зло кричит она.

– Мое присутствие ничего не даст, поверь. Поэтому – выпей чего-нибудь успокоительного и отправляйся спать.

– Я не усну! – упрямо заявляет она.

– Баба Настя споет песенку, и ты уснешь. А не получится – зови Коляна.

– Надоели вы все со своим Коляном! – взвивается Даренка.

– Узнаю прежнюю Даренку. А теперь слушай. С этого момента можешь быть спокойна: твои неприятности закончились, практически не начавшись. Расслабься. Дурное осталось позади. Впереди – счастье без границ…

Отключаю трубку – и Финик тотчас принимается беспечно скулить (что у него означает пение), перебирая лапой струны. Потом прекращает скуление и спрашивает, откашлявшись:

– Тебе Рыжая нравится?

– В каком смысле?

– Ну-у… ты как к ней относишься?

– Славная девчонка. Мне кажется, она отогревается у нас после прежних скитаний.

– Ага, – принимает к сведению Финик. – А как, по-твоему, Королек, она будет нормальной женой?

Выговорив последние слова, Финик стеснительно опускает глазки, и его щекастая бородатая физиономия приобретает свекольный цвет.

– Уверен, вы будете отличной парой.

– Ладно, – бормочет Финик, слезая с кровати. – Пойду, погляжу, может, она еще не уснула. Потреплемся.

И удаляется, тяжело топая.

Едва за ним затворяется дверь, дзинькает и дребезжит моя мобила.

– Возле известного тебе дома по Стахановцев, 31-а пристрелили мужика, – меланхолично гудит Пыльный Опер. – Причем ровно на том самом месте, где месяц назад прикончили Веру Усольцеву. А ты, помнится, интересовался ее убийством. Так вот. Паренек, сторож на автостоянке, вроде бы видел, как в подъезд забежала девчонка. В подъезде четыре квартиры. Я и подумал: уж не дочка ли это Усольцевой? А как подумал, так и решил сначала тебе звякнуть, чтобы девчоночку зря не беспокоить.

– Правильно сделал, – одобряю его. – Даренку не трогай, она тут вообще не при делах. А я подскажу, кто такой убитый пацан.

– Что ж, рад буду услышать, – в тусклом голосе опера нет и малейшего намека на радость. – Между прочим, рядом с покойником валялся увесистый молоток, которым мужик, похоже, намеревался Даренку оприходовать… Ну, я весь внимание. Сделай такую милость, объяви, кто этот душегуб.

– Тогда слушай. Я дам тебе адресок одной небедной семейки, в которой растет пацаненок по имени Марик. Как мне представляется, этот хлопец убил Веру Усольцеву и покушался на жизнь ее дочери Даренки. Точнее, не он сам. Для грязной работы он нанял киллера. У Марикиного деда (который, кстати, сейчас при смерти) имеется личный водила. Так вот, наемный убийца – сын шоферюги. Это его тело обнаружили во дворе дома по Стахановцев, 31-а.

– А сколько лет сынишке водилы? – интересуется опер.

– Где-то возле двадцати.

– Милый, ты попал пальчиком в небо, – позволяет себе пошутить опер. – Трупешник – мужик лет сорока, а то и поболее…

Пресный голос Пыльного Опера исчезает, как до него – отчаянный крик Даренки.

Вот оно как, ребята.

А я, признаться, уже сочинил душещипательную историю: желторотый ублюдок Марик заказал свою бывшую няньку, которая души в нем не чаяла. Тискала, целовала, называла котиком, солнышком. А он обхватывал ее шею пухленькими ручонками… До самой смерти Верка вспоминала ненаглядного Марика, точно он был ее сыночком. Фотографии его разглядывала и плакала от умиления. А этот юный мерзавец, узнав, что старикан, возможно, завещал Вере энную часть своего безмерного состояния, прикончил ее – разумеется, не сам, а руками преданного пса, сына личного дедушкиного шофера.

Поучительный сюжетец. Впору предложить Кондору, пускай вставит в свой очередной детектив.

Увы и ах, в жизни оказалось по-другому. Она, эта живая жизнь, легонько дунула – и все мои мелодраматические построения рассыпались карточным домиком.

Что ж, бывает.

Да, ребята, тут ничего не попишешь, облом. В расстроенных чувствах (и от нечего делать) достаю из прикроватной тумбочки фото умершей супруги подполковника, вызвавшей после своей смерти такие огнедышащие страсти.

Зовут ее Лолитой. На героиню Набокова (книжку не читал, но кое-чего о ней слыхивал) эта дамочка вряд ли похожа, да и возраст определенно не тот. Зато есть в ней нечто от прекрасной Лилит, первой подруги Адама (о которой тоже не читал, но кое-какое понятие имею). Древнее и волнующее. Впрочем, есть и современное, гламурно-попсовое, соблазнительно-пошловатое.