Мария Спасская - Безумный поклонник Бодлера Страница 12

Я открыла сумку и в первый раз за эту ночь заглянула в нее при нормальном освещении. Внезапно обнаруженная мною пачка денег была на месте, но окровавленного ножа не оказалось. Не было и «Самсунга» последней модели, с которым я не расстаюсь ни при каких обстоятельствах. Во всяком случае, навскидку найти смартфон не удалось. Чтобы не светить перед Вовкой деньгами, я деловито попросила:

– Сделай одолжение, набери мой номер, что-то аппарат не могу найти.

Левченко покладисто достал из черной форменной куртки с желтой надписью «security» простенький дешевый аппарат и протянул мне.

– Сама набери, вдруг номер запомню. – Он усмехнулся с детства знакомой улыбкой и покраснел до корней волос. – Буду тебе названивать, а муж станет ревновать. И не забудь удалить потом номер из памяти.

Я с удивлением посмотрела на Льва. Он что, серьезно? Мы же тогда были детьми и играли во влюбленность. Похоже, он до сих пор продолжает эту игру. Набрав свой номер, я выслушала, что абонент не может ответить на вызов, и принялась жать на кнопки, набирая номер матушки. Ее номер тоже не отвечал. Это было по меньшей мере странно, ведь мама, так же, как и я, никогда не расстается со своим смартфоном. Тогда я позвонила ее подружке. Уж Галина-то наверняка снимет трубку! Но и мамина любовница не торопилась откликнуться. Что за черт? Это уже совсем ни на что не похоже. Хотя чему я удивляюсь? Лучано решил основательно испортить нам жизнь. И, судя по всему, у него это получается. Пронзительный телефонный звонок прорезал ночную тишину, и я с удивлением посмотрела на телефон Льва. Аппарат в моей руке, по которому я продолжала дозваниваться Галине, гудел долгими гудками и, следовательно, звонить не мог. Мы с Левченко переглянулись и уставились на лежащую на столе сумку, которую я отложила в сторону, когда начала звонить матери. Устав шифроваться, я вытряхнула все, что в ней было, на стол и только тогда увидела розовый аппарат с огромными клавишами из тех, которые покупают маленьким детям. Глядя, как я недоверчиво разглядываю надрывающийся телефон, Вовка спросил:

– Это твой?

Я отрицательно мотнула головой и протянула:

– Впервые вижу.

– Так и будешь сидеть? Или ответишь?

Двумя пальцами я взяла розовый кусок пластика, издающий тревожные звуки вызова, и нажала алую клавишу с пиктограммой зеленой трубки, символизирующую прием.

Не говоря ни слова, я слушала тишину на том конце провода. Когда раздался глуховатый мужской голос, я подумала, что схожу с ума.

– Здравствуй, Кира, – внятно проговорила трубка.

Я молчала, пытаясь понять, откуда я знаю этот баритон. То, что я раньше его слышала, не вызывало никаких сомнений. Лучано? Не похоже. Он плохо говорит по-русски. Разве что кого-то попросил. Мое молчание не смутило собеседника, и незнакомец ровным тоном продолжал:

– У меня к тебе претензии, Кира. И они настолько серьезны, что я намерен лишить тебя жизни.

Именно потому, что неведомый собеседник говорил очень спокойно, я ему поверила. Поверила сразу и навсегда. Таким тоном не лгут.

– Но ты можешь откупиться. Одно слово – да или нет?

– Да, – не раздумывая, выпалила я. Несомненно, я разговариваю с тем самым психом, который убил Артурчика и упек меня в острог. Такой ни перед чем не остановится! Без раздумий отдам ему все, что угодно, лишь бы он оставил меня в покое.

– Я готов обменять твою жизнь на цветы, которые ты должна будешь забирать из указанных мною мест. Ты будешь получать инструкции, а уж насколько верно их истолкуешь – зависит только от тебя. Ты мне отвратительна, Кира, и удачи желать я не буду, но если выполнишь нашу договоренность – слово свое сдержу. Обещаю, что, если все пять цветов окажутся у меня, ты уйдешь живая и невредимая. А если поймешь, за что тебя наказывают, получишь новый загранпаспорт, приличную сумму денег и полную свободу передвижения по миру. Ну что, по рукам?

– По рукам, – прошептала я.

– Вот и отлично!

Я медленно опустила трубку, в которой уже слышались короткие гудки. Что за цветы, на которые этот ненормальный собирается менять мою жизнь? Как я узнаю, где их искать? И как пойму, что это именно то, что ему нужно?

– Кира, все в порядке? – Вовка тронул меня за плечо, выводя из прострации.

Я повернулась к приятелю и медленно кивнула головой.

– Да. Конечно. Разумеется. В порядке.

И тут я заметила, что друг держит в руках пожелтевший от времени листок, вырванный из какой-то книги.

– Что это?

– Стихи.

Лев усмехнулся и снова залился жарким румянцем.

– Забавные. Про лесбиянок. Я не очень-то смыслю в стихах, но, кажется, эти хорошие. Похоже, кто-то из зарубежных классиков написал.

Я знаю только одного человека, обожающего классическую поэзию. Чертов Лучано.

– Где ты их взял?

– Ты же сама из сумки вытряхнула…

Я выхватила листок и принялась его внимательно рассматривать. Стихотворный текст шел только с одной стороны. На обратной стороне страницы красовалась гравюра в стиле Дюрера. Перевернув листок, я пробежала глазами стихи. «Окаянные женщины».

Глаза их за море уходят, как скитальцы,Задумчивы они, как стадо на песке,А ноги льнут к ногам, и к пальцам жмутся пальцыИ в дрожи горестной, и в сладостной тоске.

Вот эти влюблены и чувств своих не прячут,Любовь ребячьих лет читая по складам.В дубравах, где ручьи стрекочут и судачат,Робеющая страсть блуждает по кустам.

А те, как две сестры, походкой величавойСтупают между скал, где привидений ройСвятой Антоний зрел и груди грозной лавойВалились на него, терзая наготой.

Другие, на менад измученных похожи,В пещерах, где от смол – и чад, и ярый пыл,Зовут тебя, о Вакх, вопя от жаркой дрожи,Чтоб ты им совести укоры усыпил.

А вон и те, кто, бич под тихой рясой пряча,Любя наперстный крест, одни в тиши ночной,Одни в глуши лесной, одни во тьме незрячей,Сливают слезы мук с блаженною слюной.

Вас, дев и дьяволиц, страдалиц и чудовищ,Люблю вас, нашу явь презревшие умы!Вы с бесконечности взыскуете сокровищ,Вы, богомолицы, и вы, исчадья тьмы!

То плачете, а то кричите в исступленье,О сестры бедные! Душа за вас скорбит!За муки хмурые, за боль неутоленья,За сердце, где любовь, как пепел в урнах, спит[2].

Дочитав до конца, я шумно выдохнула и подняла глаза на Левченко, потрясенно протянув:

– Вот дьявол! Здесь есть Интернет?

Володя с сожалением покачал головой.

– Проблемы с подключением. Мастер придет только в понедельник.

Вот так вот. Если не везет, то не везет во всем.

После беседы с Альфонсом чета Опиков пристроила Шарля в Школу права и наконец-то вздохнула с облегчением, полагая, что юноша взялся за ум. Между тем Бодлер нашел себе таких же праздных друзей среди обитателей пансиона Байи и Левека, прозванного «Домом высшего образования», куда принимали юношей из состоятельных семей и вопреки чаяниям родителей предоставляли им полную свободу. Запрет был лишь один – никаких женщин в стенах пансиона. В остальном же студиозусы вольны были распоряжаться собой как им заблагорассудится. Молодые люди проводили время за бутылочкой вина и обсуждением прочитанного и увиденного в театре, мало заботясь об учебе. Шарль сколотил кружок, прозванный «Нормандской школой», по причине преобладания нормандцев среди его членов, и вместе с приятелями с упоением предавался горячей юношеской дружбе и сочинительству сатирических произведений, высмеивающих какую-нибудь знаменитость. Об учебе в Школе права он даже не вспоминал. Присылаемые родителями деньги Шарль тратил на дорогую одежду, шившуюся у лучшего портного, дешевых шлюх и безумные кутежи с друзьями. От небрежно одетых товарищей, мало внимания уделяющих собственной внешности, Бодлер отличался странным покроем костюма, угрюмым взглядом и надменными манерами. Шарль смотрел на друзей сверху вниз, ибо считал себя истинным денди. Дендизм юноша назвал последней вспышкой героизма в мире упадка и строго выполнял им же самим придуманные ежедневные ритуалы. Шарль объявил себя жрецом и жертвой культа собственного «я», при этом Бодлер не столько следовал кодексу денди, сколько играл в него. Юноша не был готов признаться даже самому себе, что его дендизм проистекает от робости. Да, он стремится одеваться с подчеркнутой элегантностью и старается выглядеть безупречно как днем, так и ночью, но это только потому, что боится быть застигнутым врасплох чужаком, который может подумать, что Шарль нечистоплотен. И частые омовения носят скорее ритуальный характер. Так Шарль стремится очиститься от скверны, которая прилипла к нему в борделях. При этом Бодлер старательно закрывал глаза на то, что истинному денди присущи воинственный дух, мужественная повадка и спортивная осанка, свидетельствующие об аристократической строгости, а не женоподобные ужимки, какими обладал он сам. И совершенство туалета в глазах истинного денди заключается как раз-таки в его идеальной простоте, а кудри, рюши, плиссированные манжеты и розовые перчатки, которые не снимая носил Шарль, истинный денди, несомненно, посчитал бы проявлением дурного вкуса. Несмотря на это, заносчивость молодого человека приобретала масштабы откровенного вызова. В своем сумасбродстве юный поэт порою доходил до крайности. Чтобы поразить приятеля, он как-то выкрасил волосы в зеленый цвет и в таком виде отправился в гости. Но друг, давно привыкший к выходкам Бодлера, до самого конца их встречи делал вид, что не замечает в том ничего необычного, чем здорово вывел Шарля из себя. В общем, стоит признать, что, пользуясь занятостью отчима, молодой человек пустился во все тяжкие. Вернувшийся из командировки в Париж генерал Опик немедленно пригласил пасынка в кабинет для разговора.