Леонид Словин - Теннисные мячи для профессионалов Страница 12

— Только здесь, за столом. Подождите, я сама принесу.

Получив словарь, Денисов быстро нашел упоминавшиеся в рукописи обозначения:

«Коринф — г. и порт в Греции, на п-ове Пелопоннес, на Коринфском канале. Адм. ц. Нома (адм.-терр.ед.) Коринф 21 т. ж. (1971)».

«Коринф — др.-греч. полис (в 6 км от совр. Коринфа). Основан дорийцами ок. 10 в. до н. э.; кр. торг.-ремесл. центр соперничал с Афинами, славился изделиями из бронзы и керамикой…»

Он никогда не пренебрегал этим правилом.

«Если пострадавший перед гибелью вспоминал о сумчатых или саблезубых тиграх, — заметил Сабодаш, — Денисов начинает интересоваться животным миром Австралии или Южной Африки».

Об Аполлоне в словаре сообщалось так же кратко:

«…в греч. мифологии и религии сын Зевса, бог — целитель и прорицатель, покровитель иск-в. Среди изображений А. др.-греч. статуи (известны в римских копиях): «Аполлон, убивающий ящерицу» и «Аполлон Бельведерский»…»

Останки храмов Аполлона в Коринфе и Дельфах словарь не упоминал, статьи «Дельфы» не оказалось. Ссылка содержалась в другой статье — «Дельфийский метод», которая, однако, уже никакого отношения не имела ни к Анастасии, ни к Ланцу:

«…от назв. др.-греч. г. Дельфы, известного своим оракулом, метод прогнозирования путем орг-ции системы сбора экспертных оценок, их математико-статистич. обработки…»

Дальше читать он не стал. «Кабалу» оставил на следующий раз. В рукописи были еще цитаты Джека Лондона, Брэдбери; эпиграф принадлежал сказке Ершова…

Денисов вернул словарь.

— Фамилия отдыхающего — Ланц — ни о чем вам не говорит?

Библиотекарша безотчетно потянулась к карточкам:

— Нет. — Что-то в тоне Денисова заставило ее насторожиться. — И в должниках тоже.

— Может, вспомните лицо? — Он показал фотографию. -Он интересовался Джеком Лондоном, Брэдбери.

— Если не записан, как же он мог подойти к стеллажу? Нет, не знаю. — Она вернула снимок.

«Не каждый, — подумал Денисов, — придет сюда снова…»

— В Коктебеле есть еще библиотеки?

— И довольно много. В пансионате, на турбазе. И еще поселковая. В Доме культуры.

У столовой Денисов увидел Мацея, поэт шел завтракать -серьезный, с корявой бородкой, трубкой и непомерно большим животом.

— Решил с утра не работать, — Мацей словно оправдывался. — Такая стоит погода… — Он будто чувствовал вину за собственную бездеятельность. — Позавтракаю, пойду на пляж. — На Мацее были шорты, сорочка из крупноячеистой сетки, детская шапочка с козырьком. Видимо, он был достаточно известен — шедшие мимо почтительно с ним здоровались. — А вы?

— Бродить.

— Рекомендую сходить в бухты Мертвая, Тихая… — Он показал правее горы Волошина. — Полуостров Хамелеон.

В столовой показались несколько мужчин, Денисов узнал высокого блондина, занимающегося йогой на пляже, — на нем был джинсовый костюм, затемненные, в металлической оправе очки. Мацей извинился, двинулся навстречу коллегам.

Денисов прошел вдоль набережной, привычно расставляя в памяти приметы встречных, все происходящее в это время вокруг.

Было тихо, несмотря на то, что в загонах за деревянными заборчиками, у моря, двигались, лежали, стояли тысячи людей; два звука царили на набережной, пока Денисов небыстро шел к турбазе, — гудение приближающегося к причалу катера и плеск мокрого песка о ведро, оставленное на берегу спасателями.

Курортное утро набирало силу. У пляжей женщины в белых халатах проверяли санаторные книжки; мелькали пестрые купальники. Спасатели, вчетвером, перевернули шлюпку, потом принялись окатывать ее из ведра. Быстро, почти на глазах выросла очередь за мороженым. Последним стоял пожилой мужчина с отвисшим животом, дряблыми мускулами, в черных трусах; задумчиво смотрел перед собой в чей-то затылок.

— Письма, которые не востребованы?! Ничего не знаю! -На турбазе с Денисовым говорила другая женщина-регистратор, не та, что накануне. Она тоже словно чуточку придерживала себя. Возможно, на всех на них влиял поток туристов, направлявшихся в Коктебель.

Пока выясняли, у окошечка уже стояло несколько человек.

— Поговорите вот с кем… — Она назвала фамилию, которую он не расслышал. — Завтра. С утра. Сегодня ее не будет.

— А как насчет невостребованной почты?

— Телеграммы здесь, остальная почта в третьем корпусе…

Туристы протягивали руки с путевками, звонил телефон, в регистратуре, кроме дежурной, был кто-то еще. «Муж? Ребенок? Подруга!» Человек сидел тихо и что-то спрашивал — дежурная нервничала.

— Все, — Денисов простился.

Снаружи административный корпус напоминал универсальный магазин средней руки, застекленный, в два этажа. С тротуара от входа можно было видеть вверху прижатые к стеклу носы ребят и пыльную обувь покупателей.

Высохшие листья ириса окаймляли главную и все боковые, отходившие от нее аллеи турбазы и в какой-то мере весь розыск Анастасии и Ланца в целом. Ланц писал: «Ирис», -произносит она мягко, делая ударение на первом слоге, и с тех пор для меня нет нежнее слова…»

Денисову все-таки удалось, хотя бы частично, проверить то, что наметил.

Письма для отдыхающих в пансионате «Голубой залив» оставляли в вестибюле столовой, там же происходила запись на железнодорожные и авиабилеты.

Ящики для корреспонденции отличались размерами — в третьем корпусе турбазы он был самый просторный, но и в нем конверты втиснуты были вплотную.

Денисов просмотрел все. В числе отправителей и получателей ни в пансионате, ни на турбазе Ланц не значился. Один раз сердце его дрогнуло, но только на долю секунды -фамилия адресата начиналась с «Лан», однако оказалась женской — Лановая.

Денисов свернул с центральной улицы. Первые невысокие холмы начинались сразу за Домом культуры. Денисов поднялся на вершину, отсюда была видна дверь в читальный зал, розоватая черепица крыш, кладбище.

В читальном зале был перерыв.

«Библиотека, платная стоянка автомашин, невостребованные письма… — На розыске было еще рано ставить точку. -Что-то можно все же извлечь из рукописи…»

Он достал уже изрядно потрепанные страницы:

«В другой жизни мы будет вместе с детства…»

Некоторые мысли автора были навязчивы, бесконечно варьировались, нигде, впрочем, полностью не повторяясь:

«Идем в горы. Анастасия называет любимые места, но ничто уже не может ничего изменить. Она стесняется показаться со мной. Все катится к чертям. После ужина она уходит спать. Я приношу ей второе одеяло. В ее жизни нет места для меня! Как унизительно она разговаривает:

— Я искал тебя…

— Меня многие ищут.

Как прощается:

— Пока! — на мое «целую!».

Или:

— Чава-какава! — Ничего серьезного между нами!»

Денисов поднялся, постоял.

На кладбище внизу, когда Денисов проходил к нему, было тоже безлюдно, тихо. Юркие ящерицы, облезлый кладбищенский кот. Ржавые каркасы венков. За небольшой оградкой внимание его привлек крест, вделанный в островерхую треугольную оправу. Денисов подошел — похоронена была мать поэта:

«Елена Оттобальдовна Кириенко-Волошина. 1849-1923».

Ланц писал:

«Утром просыпаюсь в твоих хоромах бездомной голодной собакой, какой и был до нашей встречи. Содержит ли наша жизнь некий урок, который будет подведен в конце? Соединятся ли конец и начало?»

Денисов взглянул вниз. На секунду между кипарисами мелькнул красный кузов пикапа, там шла центральная улица. Было по-прежнему тихо и пусто. Саманно-желтая сухая выгоревшая трава. Зной. Легкое качание стерни.

На клумбе у Дома культуры краснели цветы, проходя, Денисов не сразу их узнал. Потом вспомнил: «Герань…» С чьей-то легкой руки цветы объявили мещанскими. Изгнали со всех подоконников. Так же быстро однажды перестали говорить «Будьте здоровы», если человек чихал.

Снова появился пикап, у кладбища завернул к кому-то во двор.

Читать все подряд было трудно, тем более что главное Денисов знал твердо — эссе Ланца не могли впрямую помочь ни установлению личности автора, ни обстоятельств, предшествовавших его гибели.

«Отца я не помню, мне не в чем его винить.

С грудным молоком получил я рабскую кровь, тщеславие, убогое представление о подлинных ценностях. Как и мать, завидовал тем, кто добился успеха, так любители с завистью смотрят на профессионалов и пытаются быть как они. Я не избежал этого. У матери моей была единственная радость — денно и нощно заботиться, чтобы я был сыт и здоров, и одет, если не лучше, то не хуже многих. А, оказывается, нищенствовала и голодала душа…»

Денисов оторвался от рукописи.

Он не сразу заметил: молодая, с сумкой через плечо женщина уже несколько минут возилась с ключами у двери в читальный зал. Пора было спускаться.