Татьяна Устинова - Сразу после сотворения мира Страница 13

Федор вдруг оторвал от качалки зад, нагнулся, подобрал выброшенный цветок и опять сунул в зубы.

– Вот я и думаю, кто Степаныча-то убил! Может, та самая сволочь, что и Волка! А нашел бы я ее тогда, может, и Степаныч был бы жив!

Он сбоку глянул на Плетнева, потом на солнце и продолжил:

– Брешут-то всякое! А ты здесь человек новый, не всякому слову верь.

Плетнев кивнул. Он был совершенно уверен, что все это «просто так». Этот мужик точно знает, что егерь не убивал его собаку, а он сам не убивал егеря и никаких вопросов не боится, и сейчас начнется главное, именно то, зачем он затеял весь разговор.

Пожалуй, Алексей Александрович догадывался, о какой именно «брехне» его собирается предупредить этот самый Федор. Если бы не подсмотренный и подслушанный разговор на дороге, не догадался бы!..

Проверяя себя, он поднялся с качалки, по привычке закинул руки за голову – вот нисколько он в своей цивилизации не боялся Федоровой первобытности, – прижмурился на солнце и спросил:

– А я слышал, что Люба, которая здесь убирала, какие-то вещи подворовывала, правда это?..

– Вот это как есть брехня, – тяжело и упорно глядя на него, произнес Федор медленно. – Вот самая распоследняя, гнусная брехня! А тем, кто на нее брешет, я ноги оторву и спички вставлю, ясно тебе? И кто повторять станет…

– Что ж до сих пор не оторвал?

– Не твое собачье дело! – вдруг тихо и грозно сказал Федор, и Алексей Александрович руки опустил – на всякий случай. – Я со своими делами сам разберусь, ты лучше за своими гляди!..

Сам того не зная, Федор попал в точку. За своими делами Плетнев действительно смотрел плохо. Пришлось даже в спешке бежать из Москвы, чтобы они, эти дела, не настигли его и не растоптали остатки… чего? Гордости? Достоинства?.. Прежней прекрасной жизни?..

– Ты Любаньку куска хлеба не лишай, – продолжал Федор так же тихо и грозно. – У нее пацаненок, а у нас тут фиг заработаешь!.. Сроду она ничего ни у кого не брала!

Плетнев хотел сказать, что брать-то, может, и не брала, но чистоту наводит из рук вон плохо, но не стал.

Все же он был трусоват, а Федор грозен.

– Небось, сам полы мыть не станешь, ты вон какой… холеный!

Плетнев уставился на него, а Федор усмехнулся.

– А чего такое? Слово не нравится? У завидовского егеря жеребец был, Алмаз. Чистых кровей и тоже навроде тебя, холеный! Работать ничего не работал, красовался только. Как какая комиссия из города приедет, ну, проверяльщики вроде, так давай жеребца по кругу гонять, и любуются на него. Ну, он три круга сделает, потом его обратно в стойло, и там моют, скребут, мажут чем-то. Целый штат держали, чтоб за жеребцом ухаживать, о как!..

Федор поднялся, пристроил изжеванный цветок себе за ухо, сплюнул в клумбу и сказал без всякой угрозы:

– Так что, если узнаю, что ты на Любаньку брешешь, кастрирую, как того жеребца. Его потом кастрировать пришлось, уж больно прыткий был! Как проверяльщика какого-то сбросил, так и кастрировали! А то знатный был жеребец, чистых кровей! Ну, бывай.

И ушел, а Плетнев остался. Железным голосом проскрипела калитка, брякнула цепь, завелся мотоцикл, поревел немного, и все стихло.

…Что я должен сейчас сделать? Опять дать деру в Москву? Позвонить в службу безопасности, вызвать подмогу? Они приедут и живо растолкуют деревенскому мужику Федору как-там-его-фамилия, как можно, а как нельзя разговаривать с Алексеем Александровичем Плетневым. Позвонить нотариусу, если только он не в Сен-Тропе по летнему времени, отдать необходимые указания по продаже этого чертова дома в деревне Остров, а самому улететь в Монте-Карло?

Вариантов масса, и все очень в духе… холеного жеребца Алмаза, впоследствии кастрированного!..

Какое отвратительное, круглое, гадкое слово – холеный! Сговорились они все оскорблять его так больно, как только возможно! И Оксана с ее бриллиантовыми реками, и Маринка, и вот теперь это чучело огородное!..

– Я больше так не могу, – пробормотал себе под нос Алексей Александрович. – Ну, не могу я!..

– Чегой-то ты там не можешь, Леша?

Озверев, он повернулся на голос, и вот, ей-богу, так и дал бы спросившему по морде, даже кулаки сжал вроде – как-то неубедительно сжал, по-ребячьи, – но ничего из этого дела не вышло. Над забором с той стороны торчала развеселая Валюшка.

– Леш, давай, завтрак на столе, дуй к нам! Мы не садимся, тебя ждем.

– Спасибо, я не хочу, – сквозь зубы пробормотал Плетнев. Руки у него дрожали.

– Да чего там не хочу, я ж тебя не в загс приглашаю, я замужняя! – И тут Валюшка кокетливо захохотала, но вдруг как-то странно перекосилась, ойкнула и пропала с глаз. Послышался какой-то шум и ругательства.

– Я тут на поленнице стояла, – раздалось уже из-за забора, – так она, зараза, возьми и рассыпься! И кто это так поленницу кладет, не руками, а одним местом! Витюш, Витюш, глянь, все развалилось! Леша, ты тут не лезь, в обход иди!

Как будто Плетнев собирался лезть к соседям через забор!

– Леш, давай, шевелись!

Алексей Александрович, специалист в ведении разного рода переговоров, в одну секунду очень отчетливо и раз и навсегда понял, что спорить с Валюшкой не имеет никакого смысла. Она будет приставать до тех пор, пока он не сойдет с ума или не придет завтракать, – и Плетнев пошел завтракать.

В сердцах он чуть не оторвал цепь с калитки, саданул по ней, но звука никакого не вышло, калитка лишь жалобно заскрипела.

– Добрый день.

– Здрасти, – не глядя буркнул Плетнев. Ему некогда было рассусоливать, его ждала Валюшка и сардельки, купленные в Твери задорого!

– Меня Виталий зовут, я Степаныча зять.

Плетнев приостановился.

Молодой мужик, вытирая руки о джинсовые шорты, шел к нему через дорогу.

– Я вас в тот раз не застал, – заговорил он издалека, – вы уехали сразу! А я поговорить хотел.

Плетнев молча смотрел на него. У этого человека вид был вполне городской – плечи и живот абсолютно белые, зато нос и щеки красные, прихваченные солнцем, на ногах вьетнамки. Никто из местных жителей не носил вьетнамок!..

– Вон, в машине копаюсь, – и Виталий подбородком указал на «Волгу», торчавшую задом из распахнутых ворот. – Чего теперь с ней делать, ума не приложу! Говорил ему в тот раз, давай я тебе иномарочку справлю, пусть не новую, зато ездить будет! А он ни в какую! Я, говорит, Витька, всю жизнь на «Волге» отъездил, мне привычнее! Да и запчастей целый воз, куда я их дену? В твою, говорит, иномарку не воткнешь! Так и не купили! А эта три дня ездит, неделю чинится. Три дня ездит…

Плетнев молча слушал.

– А вы… в отпуск, да?

Плетнев пожал плечами.

После холеного жеребца Алмаза все разговоры с жителями и гостями деревни Остров казались ему оскорбительными.

– Я вот что у вас спросить хотел… Да, может, в тень пойдем? У меня от этого солнца вся кожа слезла, и чешусь, как порося…

Следом за Виталием Плетнев зашел на участок Николая Степановича. Первый раз зашел!..

Дом, обыкновенный деревенский, не то что плетневские каменные хоромы, был ухоженным и веселым, и какие-то цветы вовсю цвели в палисаднике, и толстые шмели качались в них, гудели довольными голосами. За домом ровные гряды с зеленью, довольно много, и парник, всего один, никакого коридора, как у его подруги Валюшки. Гамак между старыми яблонями, садовые инструменты составлены возле сарая, все в полном порядке.

Какая-то мысль вдруг пришла Плетневу в голову, некое несоответствие было во всем этом с образом егеря – язви его душу, – что-то показалось ему странным, но что именно, он не смог определить.

– Вы присаживайтесь, – предложил Виталий.

Скамейка возле дома была как будто украдена из парка, с гнутой спинкой, досточка к досточке, на устойчивых ногах, крашена в кастрюльный синий цвет.

– Это все Степаныч плотничал. – И зять вздохнул. – На все руки мастер был! И мужик отменный. А-а, чего там!..

– Лешааа! – заголосили с улицы. – Да что за наказанье! Где ты есть-то?!

– Вас Алексеем зовут?

Плетнев кивнул.

– Что вы хотели спросить?

– Я все понимаю, и менты вас наверняка спрашивали, но я так, на всякий случай… Вы той ночью…

– Я ничего не видел и не слышал, – перебил Плетнев, рассердившись. – Шел сильный дождь, а у меня крыша железная, дождь по ней очень шумит! Я не слышал ни-че-го. И ничего не видел.

Виталий покивал, довольно горестно. Он все вытирал о шорты большие волосатые руки, и вид у него был растерянный.

– Как бы мне этого гада… И, словно назло, ну никто ничего не видел, блин! Будто ослепли и оглохли все! Один он у меня был, понимаете? Никого из родни нет больше.

Плетнев точно помнил, что Виталий сказал – зять.

– А дочь где же? Дочь Николая Степановича? Если я правильно понял…

– Умерла давно, – Виталий перестал вытирать руки и колупнул скамейку. – Одни мы были с дедом, а теперь и его не стало! Мне бы только этого гада…

– Вы бы лучше в правоохранительные органы обратились, – дал ценный совет холеный жеребец Алмаз, и мужик махнул на него рукой.