Анна Данилова - Солнце в ночном небе Страница 13

...Он заказал еще виски, выпил, поднялся и направился к выходу. Но на самом пороге вдруг остановился, развернулся и подошел вплотную к хозяину-арабу.

– Я все равно буду приходить сюда, понял? Я должен сюда приходить, и не смотри на меня так, словно я должен тебе денег. Я никому ничего не должен!

Он был сильно пьян. Хозяин лишь кивнул головой и проводил своего скандального и проблемного посетителя до двери и даже помог ему открыть ее. Ему-то что до страданий какого-то Юргена, который вот уже год как не может спокойно спать... И которому постоянно кажется, что его мать жива, она – где-то рядом, смотрит на него из темноты...

Как-то в кафе, где они пили кофе и обкурились до дурноты, русская вдруг вспомнила эту историю про Агнес Бернауер и начала выпытывать у Юргена – с чего это свекор Агнес, отец герцога, решил, что она колдунья? Но на это Юрген ответить ничего не мог – он просто не знал. Тогда его русская любовница стала развивать эту тему и вдруг сказала, что и она колдунья и что все женщины немного ведьмы.

Она с аппетитом поедала пирожное, политое шоколадной глазурью, и после каждого проглоченного куска облизывала ярко накрашенные губы. Она была естественна, держалась свободно, так, словно ее в этом городе только и ждали и все было приготовлено только для нее, даже это огромное, как бомба, пирожное. Мужчина с бледным лицом, в сером пальто, читавший газету за соседним столиком (кофе которого давно остыл), бросал на спутницу Юргена осторожные взгляды. Его собака, йодистый пинчер, пригорюнившись под столом и положив морду на лапы, ждал, наверное, когда же хозяин вспомнит о нем и они выйдут наконец из этого прокуренного кафе на свежий воздух. Юрген подумал, что у этого господина в сером пальто шансов обладать такой женщиной, как его любовница, – никаких. Ну абсолютно. Разве что он очень богат... Очень.

– Когда ведьмы надевают чулки, поднимается ветер, хочешь проверить? Я ведь тоже ведьма... – говорила она, ерзая на стуле, словно желая продемонстрировать прямо здесь и сейчас, на глазах почтенных горожан, какие красивые у нее чулочки и как им всем не поздоровится, если она их сейчас снимет, а потом наденет опять, и что произойдет на улицах города: над Штраубингом соберется стая черных туч, поднимется ветер, начнется гроза...

– Глупости все это, – сказал Юрген, зная, что она его все равно не поймет.

Она сощурила свои длинные лисьи глаза:

– Ты думаешь, что если я не знаю языка, то не понимаю, о чем ты говоришь? Ты хочешь обидеть меня... – Она надула губы, и он вдруг понял, что она сказала. Смотрел, как двигаются ее губы, смотрел в ее бездонные раскосые глаза – и все понимал, даже больше, чем она хотела сказать. Может, она и правда была ведьмой?

Конечно, кое-какой набор английских слов, со школы, у нее в запасе имелся, ими она и пользовалась время от времени, когда ей уж очень хотелось, чтобы он ее понял. Юрген, который тоже учил английский и говорил на нем довольно бойко, не всегда, правда, мог понять ее, опять же потому, что произношение, которое прививали детям в русских школах, сильно отличалось от фонетического варианта, считавшегося нормой в немецких учебных заведениях.

...А потом все кончилось. Приторная мелодрама обернулась настоящей трагедией. Юрген отлично запомнил тот вечер, когда он вернулся домой с чувством, что все закончилось, что теперь он свободен. Руки его дрожали, когда он выкладывал из кармана маленький фотоаппарат, где последний кадр запечатлел башни герцогского замка и красивую молодую женщину, показывавшую ему язык. Ветер трепал ее волосы, он говорил – холодно, ей надо бы надеть капюшон, она может простудиться, нельзя вести себя так легкомысленно... Стемнело, она стояла на мосту, и волосы ее, разметавшиеся по плечам и трепетавшие на сильном холодном ветру, были почти черными, как и глаза. И Юргену вдруг показалось, что зрачки ее глаз наливаются теплым малиновым светом, наливаются какой-то страшной, непонятной силой... Они в тот вечер бродили из бара в бар, пока не набрались так, что уже не чувствовали ни холода, ни ветра. И удивительно, что он, Юрген, которому всегда было наплевать на всех своих женщин, напомнил ей о капюшоне.

– Мне очень нравится эта история про Агнес. Представляешь, какой-то старый козел решил избавиться от своей незаконной снохи, банщицы, ты же сам говорил, обвинил ее в колдовстве. Да кого угодно в то страшное время можно было обвинить в колдовстве! Но ведь колдуньи не тонут. Это всем хорошо известно. Именно так и проверяли женщин, подозреваемых в колдовстве. Бросали в воду: если утонула – значит, не ведьма, а если не тонет – сам понимаешь...

Сама-то она утонула, его даже приглашали в морг – опознать тело... Значит, она не была ведьмой...

Да, конечно, может, он и ошибался, и слова, которые она говорила ему на мосту, были совершенно другими, но он слышал имя – Агнес, видел ее лицо, ее глаза и почему-то подумал, что она говорит именно про это – про воду, про ту черную и ледяную дунайскую воду под мостом...

Она попросила его сделать снимок, но он сделал ролик. Фотоаппаратом. Короткий, но выразительный. Хотя была уже почти ночь. Но Юрген был уверен, что ролик получится, как и последний кадр.

– Юрген? Где она?

Мать смотрела на него такими глазами, что ему стало не по себе. Он грубо ответил, что не знает.

– Ее нет. Она не пришла ночевать. Люлита звонила... – застонала мать.

– Мама, она – шлюха! Она вернулась в ресторан, в котором мы были вчера, и села за столик к мужчине, который преследовал нас все эти дни.

Он говорил чистую правду.

– Что было потом?

– Думаю, она с ним и ушла. У него собака... Возможно, он был очень одинок. А она... эта ваша гостья... Она может свести с ума самого добропорядочного мужчину. Она – ведьма. Она как Агнес...

– Ты слишком много пьешь, Юрген. Ты разрушаешь свою семью. Посмотри, что стало с твое женой, с Сабиной! У нее бессонница, ты знаешь, что она уже не может спать без таблеток? Тебе не жаль ее? А твоя дочь, Керстнер? Где она пропадает целыми днями и ночами? На очереди твои младшенькие...

– Заткнись! – Он замахнулся на мать. – Я все знаю!

И он подошел к ней вплотную.

– Я все, все знаю! Знаю, как ты поступила со всеми нами, что ты обманула нас... Ты – тоже ведьма, все вы, бабы, ведьмы, и я вас ненавижу!

– Юрген, ты сам во всем виноват. Я всю жизнь жила только для тебя...

– Заткнись!!!

– Нет уж, выслушай меня! Я отдавала вам почти все, что зарабатывала в магазине, я работала на твою семью, Юрген. На чьи деньги ты купил квартиру, где вы сейчас живете? Молчишь? Да, я оформила магазин и свой дом на Люлиту. И теперь я спокойна, что, когда девочки подрастут, им будет, где жить...

– Но ты же любишь Сабину, почему ты не отдала все ей?

– Сначала я так и хотела сделать, но потом подумала... Она – твоя жена. И все сделает, как ты ей скажешь. Подпишет любую бумагу. Отдать ей – все равно что отдать тебе. И я бы отдала, бог тому свидетель, но ты поспешил со своими разговорами о доме престарелых. Люлита рассказывала мне все эти годы о том, как живется старикам. И сколько было случаев, когда их насильно определяли туда. Я хочу пожить спокойно в стенах родного дома, рядом со своей верной подругой. И я вынуждена была обезопасить себя. Из-за тебя, Юрген, из-за твоей ненасытности, жадности и жестокости! Сколько денег ты пропиваешь, не считал? Ты же почти каждую неделю приходишь ко мне и забираешь все мои деньги!

– А тот дом... – Он взял ее за плечи и заглянул в глаза. Но почему-то не заметил в них страха. Мать смотрела на него спокойно, только по лицу ее пошли розовые пятна.

– Я не знаю, о чем ты.

– Дом. Тот дом, твой дом...

– Я не понимаю.

– Все ты понимаешь! – Он вдруг почувствовал такой прилив ярости, что сжал кулаки. – Я... Я ненавижу тебя! Ты – моя мать, но я – ненавижу тебя. И знаешь почему? Потому что ты мне постоянно лжешь, с того самого момента, когда ты все дни стала пропадать на Линденштрассе. Я видел, видел документы! Ты лгала мне.

– Юрген, мы всегда были с тобой как чужие.

И вдруг она обмякла, и он едва успел подхватить ее. Последние ее слова были:

– Где она?

...А через час явилась Люлита. Встревоженная, позвала свою подругу:

– Ульрика, ты где?

Юрген вышел из темной комнаты, где на кровати лежала мертвая Ульрика Хассельман, и сказал, что мама умерла. Люлита так посмотрела на него, что он в который уже раз за этот день испугался этого убийственного женского взгляда. Его словно зарезали ножом. Люлита молча упрекала его за смерть матери.

– Юрген, у нее было слабое сердце...

– Зато у тебя, старая ведьма, сердце в порядке! И вообще все в порядке, – зашипел он, давясь слезами. – Ты обокрала нас, ты разрушила нашу семью! Змея, что ты шипела ей в уши, за что она отдала тебе магазин и свой дом?

– Я все верну твоим дочерям, когда придет время, – она ответила так быстро и уверенно, словно давно ждала этого вопроса. Ни один мускул не дрогнул на ее бледном лице.