Александр Зорич - Танцы втроем Страница 13

Двери кабины с обеих сторон открылись. Никто, однако, не выходил.

Я услышал, как лязгнули задние створки грузового отсека. Одновременно до меня донесся срывающийся крик Золотарева:

– Никому не двигаться, бросить оружие!

Понятно: охранники, почувствовав неладное, достали пушки и теперь Золотарев один против троих.

Я мгновенно оказался перед открытой дверью кабины со стороны Сапегина. Мне в грудь глядел черный зрачок сапегинского пистолета. "Магнум", кошмар лос-анджелесской полиции. Мои стволы, в свою очередь, были наведены на Сапегина.

– Бросай, Боря, свою волыну, – спокойно сказал я.

Лицо Сапегина, перекошенное злобой, походило на африканскую маску. В оскаленных зубах дымилась тонкая сигарка. Темные фраерские очки завершали композицию.

– Ты бросай, легавый, – ответил он, отрицательно качнув головой. – Все равно ведь стрелять не будешь.

А Наташа говорила: "Этот трус, это ничтожество…" Что-то твое ничтожество готово ухлопать меня, глазом не моргнув. Не буду я больше с тобой разговаривать, Сапегин, надоел ты мне.

Не задумываясь, я выстрелил ему в лицо из обоих стволов и упал на левый, здоровый бок. В правый отдало так, что потемнело в глазах, дыхание сперло, а по ушам ударил грохот разряженного в пустое место "Магнума".

Я нашел в себе силы быстро подняться и сразу же бросился на помощь Золотареву. Тот, как только услышал стрельбу, наверное решил, что мое дело – хана, и я столкнулся с ним у синего борта фургона, через четыре шага от того места, где пуля "Магнума" выбила в асфальте крохотный лунный кратер.

– Ты как?

Золотарев с перепугу быстро перешел на "ты".

– Никак! – Прорычал я. – Что с теми троими?

"Те трое" стремительно давали деру. Идиоты, их-то дело почти сторона, таким обычно лепят для острастки по два года условно. Ну разве Костику светит что-то вроде соучастия в убийстве, но по-любому простор для действий адвокатов практически не ограничен.

Что-то синее и мигающее показалось слева. Пельшовская тачка с мигалкой. Где он только ее стибрил?

– Володя, я уже устал ждать! – Крикнул Пельш. – Говори, чего делать надо!

– Слава, вызовите сюда какую угодно милицию и ловите Костика, это такой тип с серьгой, – приказал я Золотареву, подталкивая его к машине Пельша.

– А ты?

– А я осмотрю трофеи, – сказал я, потому что все равно бегать уже не мог. И, признаться, совершенно не хотел. В основном я хотел спать.

Я полез в полумрак фургона.

16 мая, 14.44

В ящиках, которые грузили люди Сапегина, ничего не было. Оно и понятно – их паковали сотрудники дома моды и там действительно было шмотье, шмотье и еще раз шмотье. Плюс осветительная аппаратура и прочая ерунда. Но вот у задней стенки фургона нашлось-таки кое-что интересное. Четыре таких же ящика, как и прочие, с фирменными наклейками все того же дома моды "Натали", но внутри каждого вместо вечерних туалетов – аккуратный контейнер в стружках. А внутри контейнеров – статуэтки, раковины, сутра, написанная на листке с дерева, засушенном… И далее по списку. Каждый предмет любовно упакован на свой лад. Как они собирались протащить все это через границу? Наверняка свои люди на таможне. За все заплачено.

За моей спиной кто-то постучал в стенку фургона.

– К тебе можно, Володя?

Я обернулся. Ну да, Булавин собственной персоной.

– Добрый день, Глеб Георгиевич.

Булавин вошел в фургон и заглянул внутрь только что развороченного мной контейнера.

– Красота, – сказал он, вертя в руках расписную раковину.

– Глеб Георгиевич, – начал я, устало опускаясь на один из ящиков. – Хоть раз в жизни объясните мне, что происходит.

– Что происходит? Ничего особенного, Володя. Оперативная группа под руководством майора Шумеева при содействии младшего следователя Золотарева двадцать минут назад задержала преступную шайку в составе пяти человек, занимающуюся нелегальной торговлей антиквариатом. Тебя здесь нет и никогда не было. За провал дела Рубиной я предлагаю тебе на выбор: либо уволиться из Управления…

– Уволиться?! – Не выдержал я. – А вот это?

Я потряс перед его носом кассетой с копией записи разговора в ресторане.

– Что бы там ни было, Володя, – спокойно сказал Булавин, – ты меня не дослушал. Так вот, либо уволиться из Управления, предварительно приняв от Золотарева и благополучно завалив дело Смолича… Мы ведь оба догадываемся, кто палил в него и в тебя той ночью… Либо получить погоны майора, но тогда уж извини, дорогой, придется тебе кое-кого по этому делу осудить и посадить. Потому что даже Золотареву может хватить ума раскопать "сестричку" Воробьевой. Ты понимаешь меня, Володя?

– Понимаю, Глеб Георгиевич. Я беру дело Смолича.

Как не понять тебя, дядька с рожей грибника? Да, говорит он, ты большой молодец и очень хорошо вычислил Смолича. Ты сдал нам Сапегина. Но ведь Смолича кто-то убил? А кто будет отвечать за его убийство? То-то. Выходит, косвенно отвечать должен я.

– Молодец. Кстати, что ты вытворил с Сапегиным и его водителем? К ним прикоснуться страшно – валяются, как мертвые, а крови нет.

Я не без гордости вытащил и разложил перед Булавиным все свои пистолеты – чего тут таиться?

– Вот этот ствол, Глеб Георгиевич, – я указал на пистолет со свинченным глушителем, – был просто заряжен холостыми. Вот этот, – я ткнул пальцем во второй, – боевыми, но мне его, слава Богу, доставать не пришлось.

– А этот? – Заинтересованно буркнул Булавин.

– Тоже холостыми, но в глушителе был один кустарный газовый заряд. Его-то и получили Сапегин с водителем.

– Так значит, они живы. То есть найдется, кому сесть на скамью подсудимых, – как мне показалось, с тенью сожаления буркнул Булавин.

Я не мог больше скрывать своих подозрений и, прямо глянув Булавину в глаза, отчеканил:

– Товарищ полковник, у вас есть что-то общее с Сапегиным.

Булавин помолчал, не отводя взгляда. Наконец сказал:

– Володя, я мог бы накрыть тебя матом. Я мог бы рассмеяться тебе в лицо и покрутить пальцем у виска. Но ты умный человек и ты все равно мне не поверил бы. Кроме этого, я совершенно искренне уважаю тебя. Поэтому я скажу тебе правду. И именно потому что ты умный человек, мои слова никогда не пойдут дальше твоих ушей. С Сапегиным наше ведомство имело довольно тесные деловые контакты. Буровская школа – хорошая школа. Сапегин иногда подставлял нам своих конкурентов в сфере теневой экономики, а мы за это делали так, чтобы он не имел проблем в своем бизнесе. Мы кое-кого сажали, вспомни хотя бы дело о фальшивых швейцарских франках, а Сапегин кое-что зарабатывал. Еще десять дней назад Сапегин был нам удобен. Когда произошло убийство Рубиной, он пообещал сдать отделу Шумеева одну большую акулу в обмен на скорейшее обвинение Гретинского. Это было уже верхом наглости и именно поэтому я поставил на это дело тебя. Надеясь, что ты не посадишь зря невиновного. Ты, все-таки, человек честный и добросовестный, поэтому в тебе я не сомневался. Сапегин со своей стороны не то ошибся сам, не то обманул нас сознательно. Большая акула ушла. Это меня разозлило, но ведь и Гретинского сажать не пришлось – так что мы разошлись, как говорится, краями. Потом ты, Володя, залез туда, – Булавин ткнул через плечо отставленным большим пальцем в направлении дома моды, – и всполошил все гнездо. Честно говоря, я не ожидал такой прыти ни от тебя, ни от Сапегина. Ну ты-то ладно, а вот Сапегин, похоже, решил играть по-крупному и предложил мне такую мену: он сам уберет убийцу Рубиной, а я сниму тебя с дела, лишь бы ты не наковырял чего-то основательного. Мена была так себе, но ты, Володя, меня самого сильно разозлил своим лазанием – хорош бы ты был в кабинете Смолича с дыркой в голове – и я согласился.

– А сейчас? Почему не появился Шумеев?

– Потому что я не сомневался в том, что появишься ты. И к тому же ты не прав. Шумеев появился.

Мы вышли из фургона. На почтительном удалении от "Мазды" стояли четыре дешевых гражданских легковушки и РАФ. Конечно, они знали, что первым здесь появлюсь я и не очень спешили показываться. Зачем? А вдруг Сапегин испугался и решил не отправлять сегодня свою китайскую коллекцию? Тогда мои действия всегда можно было квалифицировать как самоуправство, с треском выгнать меня из органов, а то и посадить. И продолжать пользоваться услугами сексота Сапегина с чистыми руками.

16 мая, 16.01

Кононов шел, пошатываясь, по бульвару, декорированному клумбами в чугунных вазах и рассматривал витрины и вывески. Прохожие шарахались от него – мрачного и развинченного одновременно. Какая-то пенсионерка, отойдя на безопасное расстояние, позволила себе словесный выпад – что-то насчет пьяни, шатающейся по городу. Но Кононов не слышал ее. Погода прекрасна, будущее неопределенно. Проходя мимо кофейни с вывеской на арабском, Кононов почувствовал непреодолимое желание отдохнуть. Он помедлил немного, осматривая свою одежду на предмет следов задержания – крови, побелки, грязи. Все, слава Богу, чисто. Лицо случайного прохожего напомнило Кононову лицо Смолича.