Владимиp Югов - Гибель богов Страница 13

- Ну и дурень, гордись! - Мокрушин уже медленнее, без той давней охоты, опустился в свое логово и, поработав немного, заговорил. Отец у него в объездчиках ходил, жили на кордоне. Занимались охраной леса-то всей семьей. Каждый идущий в лес предъявлял документ, выданный на право заготовки дров, ягод, сена.

- При случае-то, - крикнул и Акишиев, - и у нас тоже скоро находили всякого нарушителя.

- Ты что, тоже лесной леший?

- Отец мой перед войной в лесорубах ходил.

- Да-а, тогда время было замечательное. Теперь-то мы все валим да валим... Оглянуться некогда. Голубая тайга!

- Именно голубая.

- Послушай, парень! А чего все же ты к нам махнул? Чего не на БАМ или еще куда?

- Не люблю, когда много слишком скапливается, - засмеялся как-то нехотя Акишиев.

- Понятно. Значит, где-то задело? Высокие материи, как говорится, через себя пропускал, через свою правду? - Мокрушин был, оказывается вот из каких. - Досталось поди за что-нибудь?

- Ну, это ты брось. Громких слов не приемлю, а, если хочешь знать...

- Хочешь знать, хочешь знать! - пробурчал Мокрушин. - Вот так и здесь будешь строить? Заводной, говорю, ты! А мы здесь такие и не иные, понял? Раз на пуп сам возьмешь, два, три. Говорю, не останется тебя...

- Останется! Меня на всех хватит!

17

Теперь Крикун шел по тому же поселку более решительно, чем тогда, когда с грохотом вылетел из собственной избы, Нюша, уже вполне Нюша, задвинула тогда на засов дверь, так и пришлось Крикуну ночевать у своего кореша Ивана Подобеда, пока хозяйничала в его хате, приводя себя в порядок, к отъезду.

Крикун прослышал, что следователь перед отъездом заглянул к директору, Крикун шел тоже к следователю.

Весь поселок, кажется, был сегодня пьян, и Крикуну, чистенькому и доброму в намерениях, неприятно глядеть на такое позорище при высоком районном начальстве. Он брезгливо сторонился пьяных. Но от Васьки Вахнина ему отвертеться не удалось.

- Ты куда, тезка? - спросил его Васька, печальный и впервые опустошенный. - Погоди! Давай пойдем вместе! - Он схватил его за руку. Да погоди ты! Я тебе про межмикрорайонный общественно-торговый центр, Вася, не буду толковать, ты не бойся! Я тебе про бригадира нашего... Ты Саню-то, поди, неплохо знал?

- Знал.

- Дрались мы сейчас за него... Ты погляди, о-оо-о! Шрам видишь на губе?

- Кто это тебе?

- Метляев Колька. В зубы, сволочь, бьет! А ему, - Васька снова стал самим собой, беззаботным весельчаком, - а я ему штаны новые располосовал! Как бритвой писанул!

- Дураки вы!

- Конечно, дураки.

- Иннокентий у вас там один что-то и тянет.

- С виду только, да и кажется это! Послушай, а ты же, говорят, в Нюшку-то солидно втюхался, а?

Крикун вытянул свою руку из цепкой подвыпившей тезкиной ладони.

- Иди, Вася, иди!

- Куда, Вася? Ну куда? Он-то, Саня, ушел. А мы с тобой уйдем? Нет, Вася, от себя не уйдешь... Никуда не уйдешь! Ты и уйдешь, а тебе будет что-то сниться, Саня будет сниться! Скажет: "И аллах с вами!" И будет в одиночку вкалывать. У всех нас он в глазах, Вася, стоит. Метляев-то меня не понял, я ведь только с точки зрения философии, - смысл-то жизни не заключается в том, чтобы "биться" в одиночку. Не понял Метляев, и - в зубы! Я - подхалим! Да мне самому... А-а, Вася! Опять же, если с Иннокентием не поедем, загнусь я, Вася, здесь. Алкашом, Вася, сделаюсь. А Славка, сын? Что я ему скажу? А ей я как докажу? Она в джинсы, и я тоже такие брюки куплю, как у Метляева. Оденусь, пройдусь по этому межмикрорайонному общественно-торговому центру...

- Не пройдешься ты, только грозишься.

- Доеду!

- Не доедешь! Доедешь до первой остановки, врежешься в ресторан, Вася... Да какой там ресторан - в забегаловку, где чернилом торгуют, и пиши - пропало!

- Плохо, тезка, ты рисуешь... Вот Саня по-другому рисовал! Он верил!

- И с Саней вы пили.

- Не по столько. Мы с Саней постепенно завязывали.

- Завязывали, завязывали и завязали хлопца!

- Беда наша общая... Не одного меня вини... Поглядел бы, как дубасились! - Засмеялся тут же: - Так свадьба-то скоро? Чего ты жмешься? Отвалил бы для начала. Ты же башлюгу гребешь лопатой...

- Послушай, парень, - сказал Мокрушин, когда Нюша пошла за вторым, женись ты на ней. Счастлив будешь... Ты заметь, как глядит-то она на тебя.

- Так это поначалу, - усмехнулся Акишиев.

- Нет, не скажи! Так баба глядеть просто не может... А та... Ты, брат, в той ошибешься...

Акишиев молча доедал первое.

- Чего молчишь-то? Чего ты ей должен? Слыхал нечаянно я твой разговор... Пустое! Ты той ничего не должен! А этой, возьми и отдай все.

- Нельзя тоже на несчастье строить счастье.

- Бесполезное говоришь. Не для Клавки это.

- Все равно - человек она.

- Ты, что же? Так на каждой женился?

- В том и беда, что не на каждой.

- Или ты в самом деле святой, или дурак. Гляди, счастье тебе само в руки просится.

- Может, ты и прав.

- Куда и прав! Бери ее! Молодую, в теле... Ты погляди внимательней! Она же для счастья и создана. Наливается, как румяное яблочко...

Нюша занесла второе. Радостная, весело спросила:

- А чего говорили и замолчали?

- Секретничаем, - хихикнул Мокрушин. - Про тебя секретничаем.

Молодой красивый лейтенант сидел у директора за столом и пил чай с черничным вареньем. Подворотничок у него был расстегнут, кобура с пистолетом сдвинута на бок - чтобы не стучала при поворотах, когда лейтенант обращался с разговором к хозяйке дома, которая сидела у лейтенанта почти за спиной.

Крикун постучал и зашел. Директор ему почему-то обрадовался.

- Вася, - сказал. - Проходи, Вася!

Не прошел, и не сел.

- Вы, товарищ лейтенант, всему верите, что Нюша вам наговорила? спросил с вызовом.

- А в чем дело? - Лейтенант отставил чашку, встал, застегивая воротник и поправляя кобуру.

- Дело-то в том, что наговаривает она на себя! Ничего у нее с ним не было. Не было, понимаете!

Все трое они переглядывались - лейтенант, директор и директорша.

- Я что хочу этим сказать? А заступиться за нее некому! Вы и валите все на нее!

- Кто же это, Вася, на нее валит? - усмехнулся директор.

- А вы и валите. Вы! - Он, наконец, присел. - А я даю вам слово, что Нюшу я защищу. Она чистая, и вы ее не троньте и мизинцем!

- А где ты был раньше? - грубо спросила директорша.

- Там, где и все! - Крикун не отвел взгляда.

Директор вздохнул:

- Мы все всегда чуть-чуть припаздываем, Вася.

Директорша иронически усмехнулась и, подойдя к Крикуну вплотную, зло спросила:

- Ты, Вася, всюду распространяешь, что она чистая и незапятнанная, мол, и не жила с Акишиевым, так? А мы и такие и сякие... Так?

- Вера! - крикнул директор.

- Что Вера? Вера, Вера! Я первая? Все мы гнались за ней, все! Вера, Вера! А ты, - она наступала на Крикуна, - что ты-то путаешься под ногами? Жених паршивый! Что же не уберег ее?

- Как не уберег?! Что с ней?! - Крикун теперь испуганно отступал от нее. - Как не уберег?

- У Ротовской травилась она, твоя чистая! - крикнула хрипло директорша. - Артистка из погорелого театра! Ах, ах, ах, мы такие оскорбленные!

- Вера! Вера-а-а!

Мокрушин взял ружье и сказал:

- Я, Сань, пойду побалуюсь. - После сытного обеда бородатый леший раздобрел и, уходя, им подмигнул загадочно. - Часиков через пяток ждите.

- Может, и я с тобой?

- А ее куда? Испужаится еще... Охраняй уж...

...Потом он подсел к ней, и она была рядом. Снова что-то нахлынуло, как там, первый раз, и он приобнял ее, и ему показалось, что плечи ее, на которые он положил руки, вдавились вместе с его рукой. Он почувствовал, что она неподатлива, что она как-то боится его.

- Ты что? - зашептал он.

- Не надо, Саша.

- Чего не надо-то?

- Не надо, миленький.

- Так, а как же ты?.. В прошлый раз-то... Сама же хотела...

- То было, Саша, в прошлый...

- А теперь, значит, отрезала, не любишь, значит? - Он ерничал. - Про того Мослова, или Мосолова, вспомнила? Или как его по-другому?

- Сашенька, что же ты говоришь-то? Я люблю тебя, одного тебя... Но не надо, Сашенька... Ты сам будешь ругать себя... Замучаешь себя...

Он долго молчал.

- Все, завязано! - сказал приобнимая. - Не надо. Действительно, Нюша, не надо...

18

Лишь на четвертый день они догнали воду - слишком много времени потеряли на демагогии, как определил потом, признавая общую вину, Иннокентий Григорьев. Искусственный канал соединился, когда сняли перемычки. Вода из озера хлынула вниз, несколько часов она лила шустро, и три четверти леса, поваленного безалаберно в разных местах лощины, они волоком, по воде, перетащили за сутки. Потом, когда вода в речке упала и озеро "потекло" в сторону реки, работы пошли тяжелее, а последние лесины буквально тащили по грязи...

В те часы была их жизнь неимоверно тяжелой, жестокой и суровой. Они зверски орали друг на друга, и на своего бригадира, кажется, в первую очередь. Это он выдумал им такую программу! Он, ни кто иной. Забыли, как день назад хвалили его, превозносили и делали богом - решил-то он пронблему, можно сказать, полушутя-полусерьезно. Всего день назад он был в их глазах особый, замечательный парень, он упал им в качестве подарка с неба - хозяин, деятель и борец, счастливый человек трудной судьбы. Иннокентий так говорил, подмазываясь, и тот же Иннокентий, когда уловил другое настроение людей, стал потихоньку их уводить в иной бок. Зачем стоило, мол, затевать все это даже без малой механизации? Чужой, злой его голос бил хлестко, и от губительных суждений эти и без того злые люди, пахавшие без передышки почти трое суток, сатанели.