Казимеж Квашневский - Гибель судьи Мрочека Страница 13

— Слушаю вас.

Гольдштейн покачал головой и ничего не ответил.

— Это касается моего последнего вопроса?

— Да… Вы спрашивали, не заметил ли я чего непривычного, необычного, — поправился быстро, — в поведении Стася… то есть судьи Мрочека.

— Да, спрашивал…

— Ну вот… а разве это может иметь какое-то значение?

— Говорите, говорите. Иногда вещи на первый взгляд малозначимые становятся… — он смолк, а затем продолжил. — Ну, что ж там такое было?

— Э — э, мелочи. Мы ужинали, как вы знаете, поочередно то у него, то у меня. У нас общая, то есть была общая прислуга. Так уж повелось. Просто хотели меньше забот ей доставлять, чтобы не бегала из дома в дом, разнося одно и то же блюдо. Наконец, мы оба не гурманы… Но не в этом дело. Накануне его смерти ужинали мы у Мрочека. Как только я вошел, услышал запах гари. Сразу сказал ему, потому, думаю, не заметил сам, а может, искра с сигареты куда упала… Но он объяснил, что тянет из печи. «Сжег сегодня хорошую кипу своего прошлого, — так дословно и сказал. — Кипу бумажного хлама. Не хотел, чтобы Тадек…» И махнул рукой. Больше не добавил ни слова, ну, а я, конечно, и не допытывался. Тадек — это племянник. Как видите, все это совсем незначительно. Но я подумал, что, может, вы спрашиваете о чем-то похожем.

— Интересно…

— Я думаю, речь шла только о том, чтобы племянник, который будет жить у него, случайно не наткнулся на бумаги, которых, может, не должен был видеть. Наконец у каждого из нас есть какие-то личные дела, в которые не хочет посвящать других. Пусть даже и не важные, не большие тайны. Вы же знаете людей. Часто мелочь может превратиться в самую большую тайну.

— А какие это могли быть бумаги? Может он обмолвился об этом хоть словом?

— Нет, не скажу вам. Никогда за время всего нашего многолетнего знакомства, лучше сказать, даже близкой дружбы, он не говорил мне о каком-либо деле, которое считал бы тайной. Может, какая-то давняя мимолетная любовная история?

— Может… — Желеховский вздохнул, покачал головой. — Пожалуй, никогда уже не узнаем об этом… Как бы то ни было, но узнал от вас о двух вещах. Во — первых, что завещание сделано недавно. Когда именно это было?

— Недели две назад. Дата проставлена на документе.

— Ну, не трудно проверить…

— А во — вторых, пан капитан?

— Во — вторых — уничтожение бумаг, которые не должны были попасть в руки родственников. Значит, и завещание, и сожжение совершено более или менее одновременно. Мне важно узнать, погиб ли судья трагически, случайно, или…

— Или… — повторил Гольдштейн.

— Или, например, имело место самоубийство?

— Самоубийство? Станислав?! Это исключено! Он был не таким человеком, чтобы кончать самоубийством! В конце концов, чего б это он должен был так поступить?

— Этого я не знаю. Я почти уверен, что все произошло так, как считают все в городке. Однако не до конца. Мрочек был судьей, через чьи руки проходили все важнейшие преступления в нашем повяте. Чтобы убедиться, была ли его смерть не случайной, должен провести тщательное и кропотливое расследование. Например, судью кто-то мог шантажировать…

— Глупости!

— Может, и глупости. Но даже у совершенно добропорядочных людей, у сильных натур есть свои психологические, так сказать, закоулки. Мрочек мог вынести ошибочный приговор, а эта ошибка стала для кого-то трагедией… Могла накатить на него волна слабости, что-то заставило прибегнуть к обману. Не знаю. Ничего сейчас не знаю. А там, где не выяснены истинные причины, ой — ой — ой, сколько возникает этих «может»! Теперь мне важно одно: подтвердить, что это был несчастный случай. Если так, с чистой совестью смогу закрыть это дело… Попрошу вас никому не рассказывать о нашем разговоре. Я доверил вам свои сомнения, надеясь, что как друг покойного вы поможете мне. Вы знали его лучше, и, наверное, я еще буду обращаться к вам не раз. Не хочу, чтобы это вас удивляло. И не хочу, чтобы весь город узнал о моих сомнениях.

8. Чтобы никогда не вернулся из моря!

Доктор Ясинская, развевая полами незастегнутого халата, миновала длинный белый коридор и задержалась перед стеклянной дверью с табличкой «Заведующий».

— Прошу… — пропустила вперед Галину. Мрочек вошел последним и неслышно прикрыл дверь. — Садитесь.

Немного помолчали.

— А тут неплохо… — чтобы нарушить молчание, сказал Тадеуш, — даже и не думал, что у вас такая большая больница.

— У нас есть все необходимые отделения. Уже много лет воюю, чтобы покончить с практикой отсылки тяжелобольных в воеводскую больницу. Повятовая больница должна, я считаю, не только выполнять функции амбулатории и родильного дома… но сейчас не об этом речь… Хотела б еще добавить: если решите остаться у нас, будете иметь вполне приличные условия работы. Думаю, что наши кабинеты и операционные залы оборудованы не хуже некоторых варшавских. Но, вероятно, к этой теме мы еще вернемся… — Она улыбнулась впервые за все время их знакомства. Но тут же стала серьезной, продолжив: — То, что должна сказать, носит частный характер. Скрывать ничего не намерена. Я двадцать пять лет уже проработала врачом и только дважды нарушила установки, принятые в нашей работе. Подчеркиваю — установки, а не врачебную этику, поскольку уверена, что оставалась верна ей всегда — и в этих обоих случаях тоже. Первый из них произошел почти двадцать лет назад, а второй — два дня назад…

Она замолчала и закурила. Ни Галина, ни Тадеуш не отозвались ни словом.

— Оба эти случая касаются меня и… вашего дяди.

— Моего дяди?

— Да. Должна начать со времени, когда мы все только что сюда прибыли. Я приехала чуть ли не самой первой, была еще молодой, чрезвычайно увлеченной своими обязанностями. Теперь почему-то не слышно, чтобы молодым специалистам доверяли полностью и восстановление, и оборудование, и руководство таким немалым хозяйством. А тогда не хватало врачей… Ваш дядя прибыл вскоре после меня. Он мне понравился: характер имел, может, и несколько суховатый, но в ту пору хаоса показался мне совсем не ординарным.

Благодаря таким людям, как он, можно было поверить, что здесь, наконец, воцарится порядок и законность.

Она замолчала, глубоко затянулась и погасила окурок. Галина, сидя напротив, заметила, что, не смотря на спокойствие, с которым Ясинская начала свой рассказ, рука, поднятая над пепельницей, отчетливо подрагивала.

— Словом, медработников нужной квалификации не хватало, и нечего было и думать, что так быстро их пришлют. Пришлось подыскивать среди здешних девушек, желающих работать в больнице, организовывать для них курсы и самой преподавать, хотя я и не имела достаточной практики. Но больные не ждали, требовали помощи. Среди отобранных мной девушек была одна, такая замечательная девчушка, откуда-то из захолустного приморского села. Оказалась врожденной медсестрой. Ассистировала мне при операциях, даже тяжелых, жила у меня, и вскоре я уже испытывала к ней не только доверие, но и дружеские чувства. В конце концов, мы были почти ровесницы… Однажды девушка, о которой я рассказываю, приходит ко мне и говорит, что приехала к ней младшая сестра, которой необходимо со мной встретиться. Ей семнадцать, уже пятый месяц как беременна. Пока могла, скрывала, а когда поняла, что невозможно дальше сохранять это в тайне, поехала к старшей сестре. В селе, где они родились, внебрачный ребенок считалась большим позором, чем кража или убийство… Поэтому девушка чуть не сошла с ума от отчаяния. Призналась, что хотела покончить жизнь самоубийством. Я попыталась убедить ее — не помогло. Обе сестры умоляли о спасении. Конечно, я не имела права, но, обследовав девушку, решила, что операция может пройти благополучно: пациентка молодая, здоровая. К тому же я была уверена, что другого выхода нет… И все-таки было уже поздно. Я чувствовала себя обязанной перед старшей сестрой и знала, что из-за моего отказа может произойти трагедия, поэтому решила оперировать. Иначе бы никогда такого себе не позволила… Опять замолчала.

— Умерла? — спросил Мрочек.

— Да. Вы врач, так что знаете больше других, что при таких обстоятельствах случается совсем непредвиденное. Операция была несложной, но девушка не пробудилась от наркоза. Сердце не выдержало. Честно говоря, все еще не понимаю, в чем дело. Сколько раз анализировала затем ход операции и не находила ответа. Обследовала ведь девушку перед этим так тщательно. А пациентка умерла во время операции, которую делать я не имела права… Ваш дядя как раз тогда поселился по соседству со мной. Нам, приезжим, предоставлялось здесь право выкупа земли и зданий, которые остались свободными после войны. Дяде вашему достался уже последний домик — он прибыл немного позже других, да и то лишь чуть ли не по настоянию Городского совета решил обзавестись собственным жильем. Это был самый заброшенный домик, дядя собственноручно ремонтировал его. Поскольку мы были самыми близкими соседями, то и подружились…