Кэрри Гринберг - Темная Прага Страница 13

— Виктория, успокойтесь, — строго произнесла она и обратилась уже к мужчине. — Ах, мистер Дженинкс, мне кажется это большой ошибкой! Конечно, я люблю всех этих сирот, но Виктория совершенно неуправляема. Она сбегала из приюта пять раз!

«Да, сбегала, — огрызнулась Вик, правда ей хватило ума сделать это мысленно, — и уж точно не от хорошей жизни!» Миссис Коллинз была ее главным и единственным врагом, и, засыпая по ночам, она видела, как та горит в геенне огненной. Ад в ее воображении был все время разным, и страдания миссис Коллинз девочка представляла себе весьма красочно.

Хотя нет, она не была ее единственным врагом; ее настоящим врагом был тот… то чудовище… Виктория стиснула зубы, чтобы не выдать своих мыслей.

— Хм, это, конечно, не характеризует ее с лучшей стороны, — спокойным и безразличным голосом ответил мужчина, — однако у меня есть поручение относительно этой юной мисс, и я намерен его выполнить.

Он протянул миссис Коллинз конверт и, пока та быстро пробежала его глазами, вкратце пересказал его содержание, чтобы вести в курс и девочку.

— Я представляю интересы леди Сэнж в Англии, сама она давно не живет здесь. Не далее как вчера мне пришло письмо от нее, в котором она сообщила, что только сейчас узнала о родственнице, живущей в сиротском приюте. Она попросила меня незамедлительно найти мисс Викторию и отправить ее к ней в Прагу…

— Постойте-постойте, — прервала его миссис Коллинз, — да, я прочла ее письмо, но я не понимаю, какое отношение эта леди из Австро-Венгрии имеет к моему приюту и моим сиротам!

— Леди Сэнж является двоюродной бабушкой мисс Виктории, — невозмутимо ответил поверенный, — возможно, девочка ее знает под именем Вероники.

— Бабушка Вероника! — воскликнула Вик и, не удержавшись, подпрыгнула на месте.

Она бы бросилась обнимать этого мужчину, но его холодный и непреступный вид ее очень смущал.

О, конечно же, она знала бабушку Веронику! В семье она была известна именно под таким именем, никто не утруждал себя называть фамилию ее мужа, которого родители Вик считали недостойным человеком, «погибшем при невыясненных обстоятельствах».

Лишь однажды Вероника покинула Континент, чтобы навестить своих родственников на Альбионе; Вик тогда была слишком мала, чтобы запомнить ее, но общее впечатление было очень положительным, да и дома о ней всегда отзывались с теплотой и любовью, хотя и считали дамой строгой и консервативной. Сейчас это письмо было словно манна небесная, неожиданно упавшая на отчаявшуюся сироту.

— Эта леди Сэнж… Неужели она узнала только сейчас о смерти родителей Виктории? — недоверчиво спросила миссис Коллинз, снова пробегая глазами письмо.

— Я не обладаю никакой информацией по этому поводу. Мне лишь известно, что леди Сэнж надеется увидеть свою внучатую племянницу как можно скорее и ждет ее в Праге.

— Виктория, поднимайся в свою комнату, мне нужно поговорить с мистером Дженинксом.

Следующие полчаса были самыми длинными в жизни Вик: она беспрестанно ходила по комнате, нервничала, злилась и мечтала оказаться в кабинете миссис Коллинз, который до этого казался ей ужаснейшим местом на земле. Туда ее приводили, когда девочка совершала очередной «проступок», как это называли воспитательницы; Вик, стояла в холодном темном помещении, где горела обычно только настольная лампа, а миссис Коллинз смотрела на нее осуждающе, поджав губы.

— Виктория, вы снова разочаровали меня!

После этих слов обычно следовало наказание, больше похожее на инквизиционные пытки в средневековой Испании.

Но сейчас в кабинете двое взрослых, серьезных и совершенно чужих человека решали ее судьбу. Виктория упала на колени и принялась неистово молиться.

Молитвы ли, рассудительные ли речи мистера Дженинкса — что-то помогло, и через несколько дней Виктория покинула Gleam of Hope, чтобы направиться в долгое путешествие на Континент. Мистер Дженинкс позаботился о ее путешествии — правда, не считая нужным дальше беспокоиться о ее судьбе, так как у него появились другие проблемы, кроме волнений о судьбе безразличного ему ребенка. Он посадил ее на паром, следующий через Ла-Манш, договорился о поезде от Гавра до Парижа и от Парижа до Праги и отправил телеграмму леди Сэнж с информацией, когда предполагается приезд девочки.

Путешествие не было долгим, но за это время случилось ужасное: после длительной болезни бабушка Вероника скончалась. Она чувствовала скорую смерть, и именно из-за этого выписала свою дальнюю родственницу из Лондона, чтобы та была с ней в последние дни жизни, и было кому передать свое скромное имущество.

Конечно, Виктория не знала об этом, когда, преисполненная радужных надежд, ехала в поезде в Австро-Венгрию. Ей представлялись картины из будущего: вот она встречает Веронику Сэнж. Вот та видит свою внучатую племянницу, и ее суровое, словно высеченное из камня лицо преображается улыбкой. Вот они едут в открытом экипаже до ее поместья, разговаривая обо всем на свете. Поместье большое, заполненное солнечным светом, оно совсем непохоже на мрачный дом для сирот с холодными комнатами, где девочкам приходилось делить одну кровать на двоих, а то и троих.

Но Вероника Сэнж умерла. И в ее завещании не было ни слова сказано про Викторию. Вместо нее упоминалась совершенно другая родственница, которая теперь владела поместьем недалеко от Праги.

А Вик так и осталась на вокзале — ее никто не встретил, у нее не было ни денег, ни вещей, ни надежды на другую жизнь.

10 июля 1666 года, Франция

Поместье Сен-Тьери, недалеко от Реймса.

Было уже одиннадцать часов — то время, когда все порядочные люди успели уже не только проснуться, но и завершить свою основную работу — будь то уборка фамильного поместья Сен-Тьери, работа ли в полях или виноградниках, или хотя бы вышивание очередного полотна — чем занималась сейчас мадам Нанетт де Сен-Тьери. Эту работу она считала самой тяжелой, какую только может позволить себе женщина ее положения. Впрочем, стоит отдать ей должное, встала она еще на заре и успела побывать на утренней службе в Нотр Дам де Реймс, куда ее доставил быстрый экипаж.

Нанетт сидела в тени высокого дуба, который рос тут с незапамятных времен, однако и он не спасал ее от изнуряющей жары. Такая жара нередко бывала в этих краях в июле, когда воздух словно застыл, и ничто не могло сдвинуть его с места, а солнце, казалось, обосновалось на небосводе навечно.

Жара не способствовала хорошему настроению мадам, а плохое ее настроение обещало поставить весь дом с ног на голову. Слуги старались быть особенно учтивыми, лишь бы не попасть в немилость к хозяйке. Вообще, попасть в эту самую немилость было проще простого, Нанетт отличалась суровым нравом, была вспыльчивой и истеричной. Если в молодости это в каком-то роде играло ей на руку, то сейчас, в свои неполные сорок, она превратилась в весьма вздорную особу, и называть ее так в лицо не позволяли только приличия высшего общества. К слову сказать, дочь характером пошла в нее…

Нанетт раздраженно отбросила в сторону свою вышивку, к ней тут же бросилась ее служанка, Мария, чтобы подобрать его, а так же поднести мадам зонтик от солнца. Никакого загара — правило любой уважающей себя дамы, а Нанетт продолжала следить за своей внешностью — закрашивала седые волосы хной, привозимой специально для нее с берегов Африки, никогда не забывала про пудру и «мушки» и не жалела средств на косметику.

— Почему Анна еще не спустилась? — резко спросила Нанетт, когда они вошли в дом со стороны террасы, — мы собрались в Реймс, и я не намерена ждать ее вечно!

Анна отбежала от окна, откуда наблюдала за матерью, и забралась обратно в постель, что бы притвориться дремлющей. И когда Мария наконец поднялась в комнату, девочка представилась ей мирно спящей, словно ангел. Однако Мария знала этого «ангела» с самого рождения, и прекрасно представляла себе, на какой спектакль способная эта избалованная девица, лишь бы все шло так, как она хочет!

Поэтому без лишних слов она отдернула легкие тюлевые занавески, впуская немилостивое полуденное солнце в комнату. Анна бы и дальше продолжила изображать из себя la Belle au bois dormant,[3] если бы Мария просто не сдернула с нее одеяло.

… — Я никуда не собираюсь идти! — Анна сидела в одной ночной сорочке на постели с обиженным выражением лица, пока служанка доставала ее платье для выхода в город.

— Ваша матушка рвет и мечет, и если вы сейчас же не спуститесь, она устроит невиданный скандал.

— Подумаешь! — Анна уже успела привыкнуть к скандалам матери и попросту их игнорировала.

— Вы должны поехать! В конце концов, такие покупки нельзя совершать без вашего ведома. Свадебное платье не…

— К черту свадебное платье! — воскликнула Анна, вскакивая с постели, — и саму свадьбу к черту! Я же сказала: не-хо-чу!