Владимир Кашин - Тайна забытого дела Страница 14

— Обычная умственная деятельность.

— Обычная? Не совсем. Смею вас заверить: наша работа близка к творческой.

Суббота пожал плечами.

— Вы заметили, — невозмутимо продолжал Коваль, — что я немного перефразировал Добролюбова. Неизвестность для нас действительно темное царство. И мы обязаны озарить его лучом истины. Истина, дорогой Валентин Николаевич, для нас дороже всего на свете. Ничто не может с нею сравниться. Она прекрасна. И именно в этом смысле наш поиск близок к поиску научному, и мы испытываем те же муки, что и художник, который ищет образ в мире прекрасного, то есть муки творчества. Потому что мы тоже стремимся к прекрасному, а это прекрасное в нашем деле, как я уже имел честь вам докладывать, — истина. И только она! И во имя истины мы жертвуем всем, решительно всем, тем паче авторским тщеславием. Что же все это означает в практическом преломлении? А то, что завтра же утром я отправляюсь в Центральный архив Октябрьской революции, — Коваль пристально взглянул на Субботу. — Кое-какие любопытные подробности я уже обнаружил в архиве нашего министерства. — И, заметив, как насторожился следователь, добавил: — Выводы делать пока еще рано. Мой поиск находится сейчас на первой стадии и направлен на изучение жертвы. В начале двадцать третьего года велось следствие по делу некоего Андрея Гущака, участника ограбления банка Внешторга. Не тот ли самый?! Естественно, меня это очень интересует.

Суббота безнадежно махнул рукой.

Сперва он радовался, когда узнал, что комиссар подключил к делу Гущака самого Коваля. Потом у него возникли сомнения: столкнувшись с конкретными рассуждениями подполковника, он заподозрил его в педантизме. А теперь ему стало ясно: Коваль просто-напросто затягивает расследование. Можно подумать, оперативник с луны свалился и не знает, что милиция тоже должна соблюдать известные сроки.

— Спасибо вам, Дмитрий Иванович, за гостеприимство.

— Это вам спасибо за помощь в саду.

Скрипнула калитка. Коваль не заметил, как у Субботы заблестели глаза. Во двор вошла Наташа. В коротеньком цветастом платьице, загорелая, со взлохмаченной прической и пионерским галстуком на груди, она была похожа на школьницу.

— Какими ветрами?! — радостно воскликнул Коваль. — Не знакомы? — Он обернулся к Субботе: — Наташа.

— Я на несколько минут. Приехали за настольными играми. Привет, Валентин Николаевич, — она подала гостю руку. — Мы уже давно знакомы, — бросила отцу.

— Познакомились на теннисе, — объяснил Суббота. — В нашем клубе.

Подробности значения не имели. Тревожное чувство охватило Коваля. Так вот кто этот неизвестный, которого Наташа не показывает и который скоро станет для нее авторитетом большим, чем отец! Все существо подполковника почему-то запротестовало против этого неожиданного выбора дочери. «Дочь прозевал!.. Впрочем, может быть, так только кажется. В конце концов, неплохой парень…»

— А я думал, куда это вы пропали, — говорил тем временем Наташе Суббота.

— На клубный корт выйду в сентябре. А пока приезжайте к нам в лагерь. Там есть где сыграть, — ответила Наташа, направляясь в комнату. — Буду рада, Валентин Николаевич.

— Я пошел, Дмитрий Иванович, — сказал Суббота, провожая взглядом Наташу.

Так и не объяснив Ковалю, что привело его сегодня в гости, следователь вышел в сад, открыл калитку и исчез. Подполковнику все-таки хотелось думать, что приходил Суббота по делу, чтобы, так сказать, проверить себя…

9

Два дня подряд ездил Дмитрий Иванович на бывшую окраину города, где испокон веку находились штабы, военные училища. Район этот стал теперь как бы ближе: город после войны разросся, старые улицы и площади влились в него и стали полноправными кварталами, оснащенными современным транспортом.

Коваля интересовали не военные учреждения — он ездил в модерновое высотное здание из железобетона и стекла, которое было видно далеко-далеко — зеленоватыми огнями светились его окна во всю стену, — в Центральный архив Октябрьской революции.

В материалах Министерства внутренних дед подполковник нашел только упоминание о каком-то Гущаке, одном из мелких атаманчиков, которые расплодились во время гражданской войны, как мыши в урожайный год. Был ли это тот самый Андрей Гущак или какой-нибудь его однофамилец, установить не удалось. И подполковник возлагал теперь надежды на Центральный архив, где хранилась вся документация тех далеких времен.

Надежды его, однако, не оправдывались. Шел второй день работы в архиве. Коваль просмотрел целые горы подшивок, разных бумаг, пожелтевших и уже таких ветхих, что, казалось, вот-вот рассыплются.

От бумаг этих пахло плесенью и пылью. Казалось, с годами они потеряли всякую связь с жизнью. На многих из них уже выцвели чернила из бузины, отдельные слова было почти невозможно прочесть, и Коваль подумал, что недалеко то время, когда придется читать эти документы с помощью экспертизы.

Бумаги эти были чрезвычайно интересны сами по себе, вне связи с делом Гущака. Коваль с увлечением вчитывался в приказы по главмилиции республики, по губмилициям, окружным и уездным, напечатанные или написанные от руки на клочках оберточной бумаги. Они красноречиво рассказывали о времени, когда не хватало не только оружия или хлеба, но и бумаги, а пишущая машинка со сломанными буквами была только в республиканской главмилиции.

Маленькие эти листки свидетельствовали об отчаянной смелости и неколебимой вере в светлое будущее не очень-то образованных, простодушных, кристально честных парней с милицейской повязкой на рукаве домотканой рубахи. «Захватив в плен милиционера, атаман спрашивал свою жертву: «Коммунист?» — читал Коваль. — И, услышав утвердительный ответ, приказывал: «Расстрелять!»

Картину за картиной развертывали перед Ковалем эти бумаги, статьи из старых газет, волнуя его так, словно и сам он был участником исторических событий.

«26 марта трагически погиб один из наиболее энергичных и самоотверженных работников милиции т. В. Я. Дыдыка. В течение двух дней он выслеживал опасного бандита Василия Ящука, который за ряд тяжелых преступлений был приговорен к расстрелу, но сбежал из-под стражи. На второй день т. Дыдыка заметил бандита среди пассажиров трамвая. Не доезжая площади, напротив гостиницы, Ящук выпрыгнул из вагона. За ним бросился и т. Дыдыка. Бандит и помощник начальника милиции района столкнулись лицом к лицу. «Руки вверх!» — приказал т. Дыдыка, наведя на преступника револьвер. Бандит, который держал руки в карманах, якобы выполняя приказ, выхватил руки из карманов. В правой руке у него был маузер. Одновременно раздались два выстрела. И помначрайона, и бандит были тяжело ранены. Товарищ Дыдыка упал. Ящук пытался бежать, но за ним устремился с оружием в руках постовой милиционер. Убедившись, что деваться некуда, бандит пустил себе пулю в висок.

Погибший т. В. Я. Дыдыка — член партии с 1921 года. Во время деникинщины организовал в своем уезде партизанский отряд. Потом был председателем волревкома, а в ряды милиции вступил в 1922 году. Похороны товарища Дыдыки состоятся сегодня, 27 марта 1924 года».

А вот документы за тысяча девятьсот восемнадцатый, девятнадцатый, двадцатый, двадцать первый годы…

Коваль просматривал материал за материалом. Мелькали заголовки:

«Об организации борьбы с бандитизмом».

«Четыре милиционера и семь железнодорожников приняли бой с бандой в пятьсот сабель».

«О борьбе Киевской губернской милиции с бандитизмом с 5 по 20 февраля 1921 года».

«О награждении работников милиции орденом Красного Знамени за мужество и храбрость».

«О ликвидации бандитизма в Одесской губернии».

«Арест шайки «Черная рука».

«Преступное гнездо в подвалах».

«Дело банды Кися».

«О ликвидации банды под Харьковом».

И встали перед глазами подполковника далекие бурные дни…

Черные осенние поля. Глухие хутора на опушках непроходимых лесов. Группа милиционеров, затерянная среди этих полей и лесов, среди похожих на крепости кулацких усадеб с высокими заборами и тесаными воротами, за которыми рвутся с цепей разъяренные псы. Идут молодые ребята — первые красные милиционеры, — идут вылавливать бандитов, взимать с кулаков продналог, хорошо зная, что кто-то из них, а может быть, и все с вырезанной на спине звездой или со вспоротым животом, набитым зерном, навеки останутся в этом жирном черноземе…

Коваль думал о том, какого памятника заслуживают эти скромные, часто неизвестные или просто забытые защитники революционного порядка и закона! Много всяких музеев, а вот такого, который рассказал бы новым поколениям об этих подвижниках, нет. Печать, кино, радио, хотя и пропагандируют деятельность милиции, но эта хроникальная популяризация порой не продумана и вызывает интерес не к милиционеру, а скорее к преступнику. А вот такой музей, с правдивыми, кровью написанными документами, действительно мог бы стать воспитателем молодежи. Подполковник снова и снова просматривал папки с документами.