Виталий Листраткин - Знак Зверя Страница 14

Ах, королева... Я могу говорить этак часами, лишь бы это было вам хоть чуточку нужно... Полувзгляд, полузнак, и я у ваших ног, подобно преданному цепному псу. Что может быть приятней, нежели служить вашему божеству, быть неизменно-преданной табуреткой где-то чуть справа от трона, жадно ловить секунды, мгновения, когда на меня снизойдет ваш царственный взгляд...

Как странно... Я до сих пор помню глаза всех женщин, которых я когда-то любил. Серые, зеленые, карие...Цвет неважен, важно то, можешь ты их чувствовать или нет.

Ей-богу, я чувствовал ее! Иногда даже ощущал, насколько она рядом - десять, сто метров, тысяча, миллион...

Любовь - кровь... Самая простая, до сблева, до отвращения избитая частотой применения рифма. Но по жизни они действительно стоят совсем рядом. Я сам не раз видел "цинки", в которые упаковывались тела тех, кто не смог пережить свершившегося факта замужества доармейской подруги. Не все из них действительно стрелялись, некоторые просто начинали бездумно лезть в самое пекло, откровенно желая смерти, играя с ней... И почти все находили.

А я стал играть по приказу. Как сейчас помню, из недр ротной канцелярии выкатился вполне уверенный слух, что всю нашу бригаду практически целиком отправят в Афган. Там, видимо, дела обстояли совсем уж говенно, раз в ход пошел последний аргумент - элитный спецназ.

Но лично я к слуху отнесся вполне спокойно, даже с необычно-восторженным интересом. "Вот классно! - сказал я сам себе. - Пришло время доказать, на хрена вообще существуют армия и я", хотя где-то глубоко в душе я прекрасно понимал, что мое восторженное настроение - не более чем пацанство, желание поиграть в войнушку. "Тра-та-та! Вовчик, ты убит!"

Но в Афган мы попали не сразу. Сначала две недели напряженных тренировок в лагере под Ташкентом. Для акклиматизации к сухому и жаркому воздуху, научно говоря. Но скоро мы вновь грузились на транспортный борт.

В этом полете я поймал себя на мысли, что опять повторяюсь в иллюзиях, которые я питал, сидя в плацкартном вагоне совсем еще зеленым призывным салагой.

И действительно, настоящий Афганистан неприятно огорошил меня своей серой заунывностью. Жара, пыль, грязные засаленные афганцы, болтающие на непонятном и оттого подозрительном языке - все это вкупе здорово напрягало.

К тому моменту, когда колеса шасси нашего самолета коснулись аэродромной бетонки, бойня уже достигла той стадии, когда практически любой местный афганец рассматривался как дух, в любой момент готовый подсунуть тебе гранату и на твоих же глазах вырвать кольцо. Эта патологическая ненависть нагнеталась и поддерживалась во всех людях одетых в армейском хэбэ советского производства. И для аборигенов мы стали врагами номер раз, интервентами, посягнувшими на их бесплодную гадскую землю.

Я всегда, э-ээ... мягко говоря, недолюбливал мусульманских догматиков за их тупую упертость, но это были наши, родные, советские... А настоящий задвинутый исламист... Просто маньяк. За прикольную сказку о пребывании в царстве Аллаха этот маньяк отдаст все: семью, друзей, самого себя и свою собственную жизнь. Самые натуральные зомби. Нас учили ненавидеть этих зомби, и я старался быть добросовестным учеником.

Всего несколько дней отдыха, совмещенного с проведением тренировочных засад и нам уже поставили боевую задачу: обеспечить безопасный проход транспортной колонны. Снабжение боеприпасами, медикаментами и жратвой считалось делом наиважнейшим. В горах на пустой желудок и рожок автомата много не навоюешь, а на "вертушках" много не взять.

Группы высаживались с брони, прямо на ходу, блокируя участки вероятного обстрела и пробуя опередить засады противника в тех местах, где "зеленка" опасно приближалась к щебню горной трассы. В такой игре наша первая карта изначально должна быть битой.

Первый выстрел прозвучал неожиданно и почти беззвучно - та самая убойная карта. Пуля, посланная опытной рукой воина Аллаха, попала в одного из молодых. Войдя в тело немного правее правого соска, она вышла через левую лопатку, раздробив кость ко всем чертям. Молодой сразу побелел и скатился с каменной глыбы, на которую только что так шустро взобрался.

Все сразу залегли, афганский снайпер сделал еще несколько выстрелов. Просто так, для острастки. Пауза: карабин перезаряжает. За короткое течение этой паузы спецназовцы рассредоточились за беспорядочным каменным нагромождением, отделяющим трассу от виноградника, в недрах которого и засел снайпер.

Я шел в паре с Ефремовым, сразу за головным дозором, в состав которого и входил раненый боец. При звуке выстрела мы тоже упали, не став отставать от коллектива, но все же ползком подобрались к истекающему кровью молодому. Он был еще жив и цеплялся, царапался за жизнь скрюченными судорогой пальцами. Я осторожно перевернул его лицом к себе и понял, что парню не жить. И действительно, не прошло и минуты, как он умер, умер тихо и быстро, успев лишь прошептать обветренными губами:

- Мама... Как больно-то...

Я впервые увидел смерть так близко. Растерялся, испугался, тряхнул бойца, все еще не веря, что этого здоровенного парняги уже нет. Навсегда нет...

Кто-то положил мне руку на плечо. Я оглянулся: Ефремов. Лицо лейтенанта каменело холодом и ненавистью. Он сказал всего три слова, но сказал предельно ясно и жестко:

- Пойдем. Убьем его.

Я посмотрел ему в глаза и понял, что его настроение полностью совпадает с моим собственным. Да! Именно так! Я поднялся, клацнул затвором автомата и ответно скривил губы в гримасе нервной злости:

- Убьем!

Снайпер опять выстрелил. Пуля звонко щелкнула неподалеку от нас. Ефремов отрывисто скомандовал и все подразделение обрушило на виноградник целое море разнокалиберного огня, под прикрытием которого мы с Ефремовым нырнули в заросли виноградника.

Приблизительно определив траекторию выстрела, я понял, как он будет уходить из зоны обстрела. Самое удобное место - проход в камнях на противоположной стороне виноградника. Я пригнулся и перебежками двинулся внутрь, в глубину виноградных зарослей.

Откуда-то слева короткие автоматные очереди Ефремова. Он тоже просек фишку отхода и теперь гнал духа туда, в проход. Под ногами хрустела ботва прошлогодней лозы, я старался ступать осторожно, ни на секунду не выпуская из виду треугольника в каменной стене. А еще надо было смотреть и по сторонам - кто знает: что там внутри этих поганых колючих зарослей.

Но дух все-таки умудрился появиться внезапно. Я чуть было не пропустил это зрелище, а поэтому начал стрелять еще от бедра, по ходу стрельбы поднимая автомат к плечу. Дух немного замешкался, оступился, одна из пуль попала ему в лодыжку, он упал на колени, опираясь на карабин. "Калашников" неожиданно захлебнулся, опустев магазином, я мгновенно сменил рожок, вскинул автомат, поймал живую мишень скрещением мушки и прицела, он обернулся... Мы встретились с ним глазами, и он понял, что сейчас неминуемо умрет.

Три секунды, четыре, пять... Он смотрел прямо на меня, я видел сквозь прицел его расширенные зрачки, серая кожа подергивалась судорогой нервного тика, он ждал. Восемь, девять секунд...

Дух криво ухмыльнулся и стал подниматься, по-прежнему опираясь на карабин.

Десятая секунда - как команда. Я сжал челюсти одновременно со спусковым крючком автомата. Пули автоматной очереди мгновенно разорвали ему грудь наверное в десяти местах, но я продолжал разряжать рожок до тех пор, пока пыль, поднятая выстрелами не скрыла и каменный проход, и сам труп, бессильно-мертво сползающий вниз.

Все. Я убил его. Именно я - и никто другой. За что? За то, что он убил молодого. И не убил меня. И Ефремова не убил. И еще бог знает кого. Спас. Я. Один.

В раю мне уже не бывать. Это ясно, как божий день. А вот ад мы устроили вечером, когда Ефремов притащил откуда-то празднично блестящую пятилитровую канистру спирта. Но кроме канистры этот психопат приволок еще и тело убитого мною духа.

Теперь этот мертвый дух лежал за палаткой, уставясь в темнеющее облаками небо, все еще открытыми глазами. Его землистое лицо хранило на себе печать насмешливой и даже ехидной злобы.

Я смотрел на свою первую жертву, и чем больше смотрел, тем больше мне становилось не по себе. Что-то странное и страшное было в чертах его лица, даже не азиатского покроя, а скорее европейского. На мгновение мне почудилось, что его глаза внимательно наблюдают за мной, сквозь зрачки забираясь прямо в душу, уже что-то ощупывая холодными скользкими руками...

Голова закружилась. Стремительно и до тошноты. Я даже как будто услышал его голос, такой размеренный и спокойный:

- Вот так, дружок. Познакомились. Теперь я навсегда поселюсь в твоих мозгах, чтобы продолжать жить, жить вместе с тобой...

Над головой откуда-то из недр сгустившихся туч грянул гром, сверкнула молния... Я упал на колени, захлебываясь в своей собственной блевотине и дождевой влаге... Голову вело, еще пара мгновений, и я потерял сознание...