Андерс Рослунд - Дитя мрака Страница 14

Огестам что-то записал на листке из папки.

— Допрашивал ты, Свен?

Свен Сундквист держал в руке блокнот, тот, что обычно застревал в наружном кармане куртки.

— Охранник — человек пожилой, работает в больнице почти ровно сорок лет. Доктор значительно моложе. Совсем молодой специалист общей практики. Оба признают, что трогали тело, когда нашли его. Но не более, я уверен. Ни один из них не имеет к ней отношения. Оба просто оказались в неподходящем месте, увидели смерть, к которой не имели касательства.

Прокурор снова что-то записал в своей папке. Он знал, что Свен Сундквист собаку съел в своем деле, имеет большой опыт ведения допросов, все полученные ответы впоследствии подтверждались расследованием.

— Ну а сейчас самое интересное. Крантц успел занести данные в компьютер. И уже получил результат.

Эверт Гренс по-прежнему стоял посреди комнаты.

— Отпечатки на теле и на обеих сторонах двери принадлежат мужчине, об этом свидетельствует их величина, причем этого мужчину никогда не задерживали, не допрашивали, ни в чем не подозревали, в наших базах данных его нет. Мы не можем установить его личность. — Он показал на папку в руках Огестама. — Однако мы семь раз имели с ним дело. — Гренс выхватил папку из рук прокурора. — Эти отпечатки встречаются в семи нераскрытых делах. В большинстве пустяки — мелкие кражи, самые давние совершены несколько лет назад. Но все в окрестностях Фридхемсплан. Я хочу сказать, в окрестностях больницы, где найдена мертвая женщина. — Довольный, он огляделся вокруг. — Кражи сплошь в общественных зданиях. Гимназия Святого Георгия, Фридхемская школа, церковь Святого Георгия, школьное ведомство, даже склад Государственного полицейского управления. Кражи на продовольственных складах «ИКА» под Хантверкаргатан. Кражи на армейских складах, военные запасы на глубине двадцати пяти метров под землей, в районе «Вестермальмсгаллериан». Семь краж в разное время — и ни разу не найдено следов взлома. Никаких повреждений. В общей сложности двадцать четыре двери с идентичными отпечатками пальцев, и открывали их ключами. Точь-в-точь как дверь в больничном кульверте.

Крупная фигура беспокойно металась по комнате, то и дело на что-нибудь натыкаясь.

— Общественные здания. Товарные склады под Хантверкаргатан. Армейские склады под «Вестермальмсгаллериан». Я совершенно уверен, кто-то орудует под землей. Кто-то имеет доступ не к одному универсальному ключу, но ко многим. К разным ключам, которыми в принципе можно открыть двери любого общественного здания и которые предназначены для военных и для спасательной службы.

Гренс демонстративно повернулся к прокурору:

— До сих пор он довольствовался кражами. Их расследования требуют ресурсов, но не делают сенсации в газетах, а потому иной прокурор вообще ими не интересуется, дела просто лежат на столе, дела последней очереди, материалы для бессмысленной статистики. Но теперь он пошел дальше. Теперь речь идет о вероятном убийстве. И его мы, надо полагать… будем расследовать дальше?

Гренс смотрел на прокурора, пока не получил ответ:

— Эверт, мне это неинтересно.

Ларс Огестам едва заметно качнул головой. Вот мерзавец, пытается провоцировать. Противостояние, опять давний, дурно пахнущий классовый подход, к которому до сих пор прибегают пожилые комиссары, сталкиваясь с молодыми прокурорами.

Но ему сейчас не до этого.

— Зато хотелось бы знать, Эверт, что ты имеешь в виду, говоря «орудует под землей».

Она лежала на больничной койке в подвальном коридоре. Ей за сорок, лицо частью объедено. От нее пахло сырым дымом, как от лесного пожара.

— Подземный Стокгольм так же велик, как и наземный. Там множество помещений, где можно исчезнуть. Тысячи входов, в иные вполне проедет грузовик. Окрестности Фридхемсплан — громадный клубок туннелей, соединенных с другими туннелями, которые в свою очередь соединяются с третьими, и так далее… отпечатки принадлежат тому, кто знает эту систему и имеет ключи от нее.

Она как бы смотрела на него, так казалось, ее глаза как бы спрашивали, что она здесь делает.

— Орудует под землей, Огестам. Этакий чертов Горлум из другого мира, о котором мы ни хрена не знаем. Дай нам несколько дней. По крайней мере, мы теперь знаем, где искать.

Свен Сундквист и Херманссон до сих пор молча сидели на потертом диванчике для посетителей. Ларс Огестам убедился, что им нечего добавить к сказанному, и предложил сделать небольшой перерыв. Открыл одно из окон, и зима, поджидавшая снаружи, проскользнула внутрь приятным холодом. Он посмотрел на заснеженный внутренний двор. Гренс прав. После нескольких месяцев скучной будничной рутины ему хотелось чего-то другого. Он устал от наркоманов, бьющих стекла автомобилей, от женатых мужчин, уверяющих, что проститутка, которой они только что заплатили, это подруга и отсасывала добровольно. Нынешнее утро совершенно иное. Убийство женщины, брошенные дети. Да, это цинично. Вслух никто такого не скажет. Но именно так обстояло для каждого прокурора, для каждого комиссара полиции, для журналиста, для секретаря социального ведомства — для кого угодно, в каких бы кругах этой преисподней он ни вращался.

— Продолжим?

Следующая папка, такая же тонкая, как и первая. Он пробежал глазами текст с тем же чувством, с каким писал все это несколько часов назад. С убийствами он сталкивался и раньше, но это… десятки детей, бессмыслица какая-то, словно чья-то злая шутка.

— Марианна?

Херманссон кивнула. Ларс Огестам сел, приготовился писать, надеясь, что прямо сейчас осознает: они существуют.

— Сейчас эти сорок три ребенка находятся здесь, в нашем здании. В бассейне. Двое представителей социального ведомства и четверо коллег из отдела общественного порядка сидят на краю бассейна. Комбинезоны детей отправили в прачечную на Флеминггатан, наверно, там уже заканчивают стирку.

Херманссон молода, но голос ее порой звучал едва ли не по-стариковски, с умными людьми так часто бывает. Поначалу Огестам запротестовал, когда Гренс сказал, что она возглавит одно из расследований, но очень скоро забрал свои протесты обратно. Как выяснилось, она вполне компетентна.

Она подытожила сделанное за четыре часа, минувшие с тех пор, как Гренс и Сундквист отправились в больницу Святого Георгия.

Она закончила допрос пятнадцатилетней девочки, которая сообщила, что ее зовут Надя, и очень беспокоилась за своего шестимесячного сына. Потом Херманссон побеседовала с мальчиком, которого Гренс собирался допрашивать, но в связи с новым вызовом оставил наедине с переводчиком. Этих двоих она считала неформальными лидерами группы.

Истории их были во многом похожи.

Оба из Бухареста. Дети улицы, чьим домом были туннели, парки, чердаки, а то и помойки, — отбросы, каких у нас, в Швеции, нет. Девочку била дрожь, она потела, причмокивала — абстинентный синдром, как и у других. Херманссон описала ее руки, свежие шрамы от членовредительства, но ни следа инъекций. Она до сих пор не уверена, каким наркотиком пользовались дети, но, по крайней мере, можно исключить те, которые вводят шприцем.

— Я ничего не понимаю. — Свен Сундквист, обычно спокойный, встал, возвысил голос: — Мне только что сделали укол от столбняка, потому что десятилетний мальчик укусил меня, когда я попытался отобрать у него тюбик с клеем. Пришлось задерживать дыхание, чтобы не чуять вонь мочи и немытого тела. Я видел, как обдолбанные девятилетки несли не менее обдолбанных трехлеток вверх по лестнице, ведущей в этот коридор. — Он повернулся к Огестаму: — Ларс… я не понимаю. И даже не знаю, хочу ли понять.

Свен единственный здесь имел ребенка. Мысленно он снова вернулся домой, к Юнасу, цеплялся за сына, как и рано утром, когда впервые увидел этих безмолвных ребятишек, которые пялились на него. Все его тело ныло от злости на тех, кто нарушил главное и естественное условие жизни: никогда не бросай своего ребенка.

— Простите.

Он сел. Марианна Херманссон чуть заметно улыбнулась ему:

— Молчание, Свен. Или скорее страх. Страх перед людьми в форме.

Напряженное лицо мальчика во время допроса.

Он часто с тревогой смотрел в сторону коридора за запертой дверью, и она долго не могла понять, чего он хочет.

— Им довелось столкнуться с безжалостной румынской полицией. Они научились держать язык за зубами. Шведская полиция или румынская — кто боится, не видит разницы.

Потом она поняла почему.

Один из полицейских в форме вошел доложить, что медики прибыли и готовы начать осмотр.

Мальчик вздрогнул, сжался в комок.

Попытался спрятаться, хотя его стул стоял посреди комнаты.

Она стыдилась этой картины, но не могла от нее избавиться: испуганный зверек бросается наутек, когда шаги людей нарушают лесную тишину.

— Ты открывал окно… может, откроешь еще раз? — Марианна Херманссон посмотрела на Ларса Огестама: — Душно здесь.