Ли Ванс - Расплата Страница 14

— Ты предсказываешь будущее? — спросил я.

— Иногда.

— Это еще одна вещь, которой ты научилась в колледже, пока я был слишком занят, читая «Джорнал»?

— Это один из навыков, которые я приобрела дома. Моя мать ведьма, а отец принц. Я пошла в него, но могу колдовать, если к этому меня побуждает мой дух.

Я не знал, смеяться или нет.

— Дай-ка угадаю, — предложил я. — В моем будущем ты видишь кризис сознания.

— Ну, это рабочее предположение.

— Так что же еще ты видишь?

— Двоих детишек и дом в пригороде. Отпечатки пальцев, измазанных арахисовым маслом, на брюках от твоего костюма.

— И?

Она пристально всмотрелась в мою ладонь.

— Кота, которого ты не любишь. Пушистик или Пушок. Он будет мочиться в твои ботинки для гольфа.

— И все? — Я притворился разочарованным.

Катя легонько провела пальцем по моей линии жизни, заставив меня вздрогнуть. Я наклонился к ней, вдыхая ее аромат, и понял, что пьян.

— Трудно, — заявила она. — Может, станет легче, если позолотишь ручку.

Я вытащил из кармана монету в двадцать пять центов и вложил ей в ладонь. Катя подержала ее на большом пальце и ловким щелчком отправила на мостовую.

— В ней полно примесей. Если хочешь услышать хорошие новости, нужно платить по-настоящему.

— У меня есть пара золотых, — заявил я, чувствуя, что у меня голова идет кругом.

— Так попробуй еще раз.

Я поднес ее руку к своему лицу и прикоснулся губами к ложбинке.

Катя задумчиво хмыкнула:

— Похоже, это сработало.

— И как насчет хороших новостей? — глухо спросил я.

Она нежно похлопала меня по ладони.

— Девушка.

— Как она выглядит?

— Это ты мне скажи, — предложила Катя, поднимая голову.

Я колебался, меня охватило смущение. Одно долгое мгновение Катя ждала ответа, а затем встала, выпустив мою руку, и застегнула куртку.

— Поздно уже. И я слишком много выпила. Попрощайся за меня с Андреем.

Порыв ледяного ветра вырывает меня из воспоминаний, когда двери поезда открываются на высокой платформе у Сто Двадцать Пятой стрит. За моей головой что-то с глухим стуком ударяется об окно. На крыше напротив платформы кучка детей. Они швыряют снежки в поезд. Я делаю резкий вдох, когда вижу, как парнишка бежит вперед, с размаху бросает снежок и резко останавливается за полметра до края крыши. Двери закрываются, и дети начинают возбужденно подпрыгивать, хлопая друг дружку по открытым ладоням. Жаль, что мне не двенадцать лет. Когда поезд набирает ход, я смотрю на часы. Катя просила меня приехать к часу. Я, похоже, буду раньше.

Как я и предполагал, и Андрей, и Катя сразу же понравились Дженне, хотя огромные амбиции Кати, которые она и не пыталась скрыть, иногда просто шокировали мою жену. «Может, ты был бы счастливее с такой девушкой, как Катя, — дразнила она меня иногда, когда я работал дома допоздна. — Она-то уж считала бы твою работу важной. Она-то не просила бы тебя пойти в постель и погладить ей спинку». Однажды я совершил ошибку, упомянув подначки Дженны в присутствии обеих женщин и заявив, что Дженна думает, будто Катя и я стали бы хорошей парой. Повисло ледяное молчание, а когда мы приехали домой, Дженна устроила мне скандал.

Становится темно — это поезд заходит в туннель под Парк-авеню. Хотя я прекрасно знаю, что моя встреча с Катей будет болезненной, я внезапно понимаю, что очень хочу с ней увидеться.

9

Я убиваю полчаса, бродя по городу, заходя в магазины и сразу же выходя из них, часто меняя направление и в целом чувствуя себя законченным параноиком. Если люди Тиллинг следят за мной, они ведут себя слишком профессионально, чтобы я их заметил.

Когда я приезжаю в компанию «Терндейл», Дебра, секретарь Кати, уже ждет меня в холле. Дебра, крупная девушка со Стейтен-Айленда, любительница пофлиртовать, неожиданно глухо бормочет приветствие, без единого слова проводит меня через пункт охраны и смотрит исключительно на индикатор этажей, пока мы поднимаемся в лифте. Нетрудно догадаться, о чем она думает. Будь Дебра моей соседкой, она наверняка выбрасывала бы свой мусор на мою лужайку.

Дизайн сорокового этажа очень напоминает английский загородный дом, превращенный в музей — полы из темного дуба, искусственно состаренные ковры, картины старых мастеров из знаменитой личной коллекции Терндейла. Я отдаю пальто и шляпу страдающей анорексией секретарше, помещаю зонтик в керамическую китайскую вазу и следую за Деброй через сменяющие друг друга яркие, похожие на галереи, коридоры. Мы проходим мимо пустого конференц-зала и попадаем в полуоткрытое пространство, в котором доминируют два слишком больших кабинета со стеклянными стенами. Ближайший к нам кабинет не освещен; на металлической пластинке сбоку от двери выгравировано имя: Уильям Терндейл.

В дальнем кабинете я замечаю Катин силуэт на фоне снежных вихрей; она повернута ко мне на три четверти, а ее взгляд устремлен на запад, в сторону Гудзона. На ней синий шелковый пиджак поверх белой блузки и узкая черная юбка. Черные волосы сколоты сзади, открывая длинную белую шею и сапфировые сережки-гвоздики в ушах. Одной рукой Катя трет нижнее веко — привычка, от которой, как я помню, она раньше старалась избавиться. Странная смесь горя, вины и тоски сдавливает мне грудь, когда я смотрю на Катю. Дебра открывает дверь в кабинет, и я нервно сглатываю, боясь, что голос выдаст меня.

— Эй.

Я автоматически делаю шаг к Кате, как только она бросает на меня взгляд через плечо, но она поднимает палец и хмурится, указывая на гарнитуру, которую я не заметил. Катя снова отворачивается, а я неловко киваю, чувствуя себя дураком.

Она холодным профессиональным тоном консультирует кого-то по вопросам инвестиционных стратегий, а я брожу по ее кабинету, отчаянно стараясь успокоиться. Мое внимание привлекает набор фотографий в серебряных рамках. Фото по центру несколько лет назад было на обложке журнала «Форбс»: Уильям Терндейл сидит за столом в кресле, а позади него, положив руку на спинку в позе очевидного наследника, стоит Катя. Да, она бесспорно талантлива; но все равно странно, как ей удалось проработать двадцать лет с таким непростым начальником, как Уильям, да еще и неуклонно подниматься по служебной лестнице и стать его первым заместителем.

Между другими снимками, на которых Катя изображена рядом с чопорными белыми парнями в деловых костюмах или спортивной одежде от Ральфа Лаурена, засунута маленькая черно-белая фотография ее и Андрея в возрасте пяти или шести лет, похожих как две капли воды. Они сидят на скамье в парке вместе со своей матерью, за ними видны голые ветви деревьев. Все трое тепло укутаны. Андрей и миссис Жилина держатся за руки и прижимаются друг к другу; Катино печальное лицо повернуто к камере вполоборота. Вскоре после нашего с Катей знакомства Андрей рассказал мне правду о своих родителях. Отец оставил семью еще до их рождения, и мать никогда о нем не говорила. Она и Катя многие годы плохо ладили, поскольку обе были слишком упрямы. Одна из самых приятных вещей, которые Катя говорила о матери, — это то, что та была ведьмой.

— Я сегодня вспоминала Корнуолл, — говорит Катя, и смена тона привлекает мое внимание. Я оглядываюсь и вижу, что она уже сняла гарнитуру и с силой прижимает ее к бедру, продолжая смотреть в окно на реку. — Ту ночь, когда мы поехали домой из паба.

Десять лет назад я и Дженна провели несколько дней после Рождества с Катей и Андреем в арендованном коттедже на юго-западе Англии. Одним сырым поздним вечером мы ехали из паба в старом «лэнд ровере» Андрея. Катя была за рулем. Мы уже почти достигли вершины холма, как вдруг посреди узкой проселочной дороги увидели корову, спускающуюся нам навстречу. Катя ударила по тормозам и крутанула руль. Нас развернуло на сто восемьдесят градусов, шины лопнули, а затем машина несколько раз перевернулась, и все окна одновременно разбились. Перевернувшись в последний раз, «лэнд ровер» снова стал на колеса в считанных сантиметрах от перепуганной коровьей морды. Двигатель все еще работал. Охваченные паникой, мы заговорили все разом и выяснили, что никто из нас не получил и царапины. Мы испуганно замолчали, а дождь заливал в салон и блестел на осколках ветрового стекла, покрывающего наши волосы и одежду подобно драгоценным камням. Я начал смеяться. Через секунду ко мне присоединилась Катя, а затем Андрей и Дженна. Домой мы ехали, распевая песни. Мы опьянели от счастья, из-за того что остались в живых.

— Нам повезло, — говорю я.

— Мне так понравилось, что ты засмеялся, — отвечает Катя. — Это был один-единственный случай за всю мою жизнь, когда я чувствовала себя по-настоящему неуязвимой. Я хотела, чтобы чертова машина еще разок перевернулась.

Я вспоминаю, что чувствовал то же самое: ничто не может навредить нам и все мы всегда будем молоды, здоровы и счастливы. Катя поворачивается ко мне лицом, и боль в ее глазах пронзительно напоминает мне ту, которую я каждый день вижу в зеркале. Я подавляю желание подойти к ней, боясь получить отпор. Уронив голову на грудь, я сжимаю пальцами переносицу и тайком смахиваю слезу.