Олег Игнатьев - Воздушный колодец Страница 14

Самая большая комната скорее напоминала будуар парижской куртизанки восемнадцатого века, нежели спальню современника, работавшего на пляже спасателем, вернее, числившегося им. Работать он там никогда не работал, а вот страховым агентом, если верить найденным в его столе бумагам, был. Тимонин даже съязвил, что из страхового агента не может не выйти со временем политик или горлохват. Так говорят американцы. Глядя на снимок хозяина дома, он согласился с Климовым, что этот вполне способен был убить. Угольно-черные глаза — раньше он таких не видел — испепеляюще смотрели на людей. «Вряд ли мы с Тимониным, — подумал Климов, — ошибаемся». Подержав снимок Храмцова, он повернул его к свету. Волосы уложены искусно, словно их только что коснулся ветер: едва откинул прядь со лба и чуть пригладил на висках. Лоб, скулы, подбородок — точно выточены из твердого гладкого дерева. «Красив», — с неприязнью решил Климов. Видимо, на пляже, где от жары и скуки изнывали разномастные девицы, томно выгибал спины и перекатываясь по песку, равных ему не было.

— Недурно-с, — брезгливо оглядел спальню Тимонин и своим наметанным глазом еще раз пробежал по всем углам: лимонное муаровое покрывало, зеркало на потолке…

— Все это придает пикантный колорит нашему делу, — поделился с ним своим ощущением Климов, имея в виду золоченую мебель, стилизованную под изысканные вкусы восемнадцатого века с его альковами и атмосферой всеобщего флирта.

Фотоснимок Храмцова он приобщил к материалам следствия.

На телевизоре, на подоконнике — вразброс — валялись порнографические журналы: «Два, умноженное на два», пресловутый «Плейбой», затрепанный, с надорванной обложкой «69»… Казалось, в спальне до сих пор возбуждающе пахло лотом, винным перегаром и горячей плотью.

Другая комната, служившая, должно быть, кабинетом, была обвешена коврами, кинжалами в серебряных ножнах, старинными гипсовыми и бронзовыми статуэтками. В углу торчало изваяние Христа, распятого на примитивно сбитом шершавом кресте из кавказской чинары. По его бокам в стену были вколочены два крюка из красной меди грубой ковки, на которых раскачивались кандалы не кандалы, вериги не вериги, но что-то гремяще-цепное, напоминающее атрибуты святой инквизиции. Вместо люстры под потолком висели три отделенных человеческих черепа, закрепленные между собой золотой проволокой, пропущенной через затылочные отверстия.

Тимонин щелкнул выключателем, и в мертвых глазницах вспыхнул свет.

Зрелище было не для слабонервных. Тетка закрестилась и запросилась домой. У нее, видите ли, свинья должна опороситься. Это в июле-то месяце!

В третьей комнате, отделанной в ярких тонах, одну стену занимал просторный книжный шкаф. Между стеклами были зажаты фотографии рок-музыкантов, погибших от наркотиков, — Брайана Джонса и Джимми Хендрикса. Средняя полка ломилась от пластинок известных супер-групп: «Лед Зеппелин», «Дип пепл», «Юрай Хип». Под альбомом ансамбля «Скорпионе» Климов обнаружил паспорт на отечественный дельтаплан. Удивился, хмыкнул, сунул на место.

Четвертая комната имела сходство с гостиной, зато пятая напоминала монастырскую келью или камеру для смертников в средневековом замке: несколько вонючих тюфяков, брошенных на пол, и колченогая лавка вдоль стены. Узкое оконце в венецианском стиле забрано решеткой.

Колорит довольно мрачный.

Если зажечь свечи в такой конуре и нечаянно обернуться, собственной тени устрашишься.

Стойкая вонь клоаки и пятна на полу свидетельствовали о том, что здесь частенько собирались наркоманы.

Климов гадливо отпихнул ногой один из тюфяков. Под ним оказался лаз в подпол.

Спустившись по довольно удобной лесенке, они попали в кинозальчик. Кроме нескольких кресел с темно-вишневой обивкой и раздвинутой софы, другой мебели не было. На одной стене висела рыболовная сеть с пенопластовыми поплавками, а противоположная светилась — от потолка до пола — вырезками из полулегальных западных изданий.

Разглядывая их, можно было заразиться отвращением к женщинам.

Выбираясь из подпола, Климов лишний раз убедился, что особняк, действительно, является подпольной киностудией. Здесь снимались сцены, рассчитанные на непритязательные вкусы тех, кто платит, не торгуясь.

Дактилоскопист набрал работы и уехал.

Климов с Тимониным еще прошлись по комнатам.

Камин, овальное зеркало в золоченой раме… Зеркало в оправе из розового дерева…

Как много зеркал, отметил Климов. Похоже, этот тип любил себя патологически. Не зря на одном из кинжалов начертан девиз: «Если все в этом мире приводит к могиле, то пусть ведет меня к погибели — любовь».

К роскоши и сексу, иронически добавил про себя Климов, натыкаясь взглядом на фотографии голых красоток. Тот, кто мечтает понравиться всем, не понимает себя.

Трехцветные канделябры соседствовали с изумительной красоты часами петербургского мастера и современной радиоаппаратурой. В спальне было два телевизора. Казалось, владелец этих вещей, этого своеобразного замка и подпольной киностудии одновременно жил в самых разных столетиях и был непрочь заполучить все безделушки мира. От индийского пузатого божка до африканской маски.

Нашлась и фотография убитой. Несмотря на то, что глаза у нее были грустными, улыбка все равно оставалась прелестной.

Почему на этом снимке она выглядела печальной, трудно сказать. Климов помнил ее смеющейся.

Сравнивая жгучий, почти ненавидящий взор Храмцова с открытой улыбкой его «невесты», он подумал, что между ними была пропасть и Комарницкая в порыве чувств, впервые охвативших ее душу, зависла над бездной их несхожести. Да скорее всего, она и не чувствовала никакой бездны. Любила и все. Мир большого курортного города, из которого бежал Костыгин, поначалу должен был увлечь Комарницкую своей новизной, мнимой радостью общения с различными людьми. После застойной тишины станицы, недавно переименованной в районный центр, после крика петухов и пыли, поднимаемой в сухое лето бурями, дыхание близкого моря, чистый, за ночь вымытый асфальт центральной площади и улиц, разноцветье электрических огней на шумной набережной, театры, теплоходы, рестораны, весь этот столь отличный от провинциального простора и скучного быта сиятельный мир должен был показаться ей уютно- праздничным, роскошным, идеальным. Новое всегда представляется интереснее того, с чем мы уже знакомы.

В такие моменты даже чужое богатство принадлежит тебе, а все неразрешимые проблемы не стоят выеденного яйца. Мир кажется нам верхом совершенства, каким бы он ни был. Так не предъявляют претензий к найденной под ногами брошке. Вот, видимо, почему он, Климов, чувствовал чужеродностъ Комарницкой в обстановке храмцовского особняка, а она сама этого не ощущала. А может быть, наоборот: слишком стала чувствовать и понимать? Стала угрожать разоблачением? Ведь ссора, как показал глухонемой, вышла нешуточной.

Глава 18

Утром прилетел Гульнов.

Костыгина он нашел в одной из глубоких пещер, полузадохнувшимся от нехватки воздуха, где тот фотографировал ярчайшие по цвету сталагмиты.

Оживленный вид Андрея говорил о том, что мотался он в Горно-Алтайск за чудаком, а не за убийцей. Он даже высказал сомнительную мысль, что большая внутренняя культура и редкий талант всегда оставляют возможность стать изгоем, подчеркнул тем самым свое особое расположение к Костыгину. О том, что яблочко от яблоньки недалеко падает, он уже не вспоминал. По его мнению, Костыгин — человек долга и удивительного трудолюбия, а трудолюбие само по себе вырабатывает умеренность в желаниях и, как заметил он, эти два свойства хорошо дополняют друг друга.

— А чем он объясняет свой отъезд из города? Такой внезапный? — спросил Климов, внутренне радуясь тому, что Андрей уверен в невиновности Костыгина.

— История простая, незавидная: поссорился, вернее, получил от ворот поворот. Та, в которую он был влюблен, отказалась выйти замуж.

— Комарницкая? — автоматически задал вопрос Климов, хотя подспудно понимал, что речь должна идти о ком-то другом. Поинтересовался по привычке, подчиняясь служебному правилу все уточнять и перепроверять. Может, это наиболее соответствовало его педантичной натуре, отчего он сам начинал уставать.