Олег Рой - Капкан супружеской свободы Страница 15

– Разве такое бывало? – рассеянно спросил Соколовский, которому в этот миг слова «нам суждено быть вместе» не показались ни напыщенными, ни опасными.

– Еще как бывало! Ты казался мне холодным, как лягушка, занудным и очень-очень старым… Но я все равно полюбила тебя. Я думала еще тогда, что у тебя должно быть два дома: один – где ты спишь, обедаешь, хранишь вещи, разговариваешь со своей женой, а второй, настоящий – где сияют огни сцены, где ты владеешь умами и душами и где рядом с тобой – я. Глупо, правда? Но ведь в конце концов все так и вышло. Мне хотелось вдохнуть в тебя новые силы, помочь тебе идти дальше, изменить твою судьбу – и попробуй только сказать, что мне это не удалось!

Он слушал ее лепет рассеянно и отстраненно, едва заметно касаясь рукой ее груди и ощущая сейчас такую близость к этой женщине, какой ни разу не чувствовал раньше. Лида никогда прежде так открыто не говорила ему о том, что любит, и это всегда было на руку Алексею: ведь, кроме искренней страсти в постели и новых ролей в театре, он ничего не мог дать ей. Понимая, что его собственный семейный очаг выстроен раз и навсегда, что он не может – а главное, не хочет – ничего менять в нем, режиссер и радовался, и боялся того, как развивается его связь с актрисой. Но хотя Лида ни разу в жизни не произнесла слова «брак» по отношению к ним двоим, его мужского опыта и самомнения вполне хватало для того, чтобы знать наверняка: то, что он тоже не заговаривает об этом, разочаровывает и обескураживает женщину, заставляет ее сомневаться в себе, своих чарах, своей необходимости этому человеку и, следовательно, охлаждает ее чувства к нему.

До сих пор Соколовскому это было почти безразлично. Он твердо был уверен в том, что никогда не оставит жену… потому что считал, что и Лида никогда не оставит его, и он ничего не теряет в отношениях с ними при всех своих рокировках. Однако теперь, после разговора в аэропорту, о котором Лида так и не обмолвилась больше ни словом… и после того, как она вчера играла… и после всех этих взглядов, которые, казалось, воровали ее у него… нет, теперь он больше ни в чем не был уверен.

И, вновь принимаясь ласкать это нежное, послушное тело, продолжая слушать ее сладкий и жаркий шепот, ее откровения в теплом оранжевом зареве восходящего и заливающего всю комнату солнца, все эти милые пустяки, о которых женщины обычно говорят в постели, Алексей вновь – уже второй раз за минувшие дни – позволил себе опасную и нелепую игру в сравнения. Он думал о том, что Ксения давно уже стала для него больше другом, нежели женой; что рядом с ней, назубок зная все линии и все желания ее тела, он ощущал себя путником, идущим давно проторенной дорогой – родной и знакомой, но не обещающей впереди никаких открытий. С Лидой, конечно же, все было иначе; она была таинственна и неизведанна, словно terra incognita, и, изучая рельефы ее бархатистой кожи (впадинка здесь, волнующий изгиб там и крошечная родинка на неожиданной выпуклости – о, как же она прекрасна!), он вел себя как восторженный первооткрыватель единственной оставшейся в мире непознанной страны.

И дело, конечно же, было не только в ее телесном совершенстве. Слишком простенькой оказалась бы задачка, если бы ему пришлось выбирать между Ксенией и Лидой, как между содержанием и формой, душой и телом, привычными домашними тапочками и вдохновляющей, непредсказуемой свободой. Увы! Беда была в том, что он все еще не мог оставаться равнодушным к женским чарам жены – он по-прежнему любил и хотел ее, – и при этом, как мальчишка, восторгался независимостью, умом и обаянием Лиды.

Ах, если бы я все-таки был по-настоящему свободен, со страстным отчаянием думал Соколовский, предаваясь бессмысленным и оттого даже приятно меланхоличным мечтам. Не развод, конечно – о нет! – невозможно нанести такой удар своим домашним, но вот как-нибудь иначе: вот если б иначе сложилась жизнь и он встретил Лиду раньше или если бы Ксения вдруг встретила и полюбила другого, дав ему тем самым желанную свободу, да мало ли что бывает!.. И, не ведая, что творит, погружаясь в эти бездонные мечты, как в глубины прекрасного Лидиного тела, Алексей застонал от счастья и взмолился только о том, чтобы никогда не потерять женщину, которая была сейчас с ним рядом.

Итак, это действительно был настоящий триумф. Он убедился в том, просматривая перед завтраком утренние газеты, которые попросил у портье и которые оказались полны лестных упоминаний о его труппе. «Русские раскрывают Зонтик над Венецией» – этот заголовок бросился ему в глаза сразу же, как только он открыл полосы, посвященные фестивалю. Ему хватило знания итальянского, чтобы понять эту фразу, но перевести весь текст статьи он, конечно же, не сумел. Зато отлично смог почувствовать тот эмоциональный призыв, то сексуальное напряжение, которые, казалось, исходили от лица Лиды, снятого крупным планом в момент финальной сцены спектакля. Это была единственная фотография на странице, и надо признать, что редактор не ошибся, выбирая ее в качестве иллюстрации: драматическая красота актрисы, ее яркое, фактурное обаяние и эффектный даже на черно-белом типографском снимке взгляд как нельзя лучше передавали магию театра и праздничную фееричность Венецианского фестиваля.

Когда Алексей спустился к завтраку, труппа, уже собравшаяся за столом (не было только Лиды), встретила его аплодисментами. Он шутливо раскланялся перед друзьями, похлопал им в ответ, напоминая, что это общая заслуга, и, легко отвечая на шутки и прибаутки, с наслаждением вонзил зубы все в ту же «континентальную» ветчину, сиротливо приютившуюся на тарелочке рядом с поджаренными хлебцами.

– Ты уже видел газеты? – спросил его помреж Володя, бесшумно отхлебывавший кофе и с увлечением перелистывавший шуршащие страницы, покрытые мелким итальянским текстом.

– Разумеется, – ответил Соколовский. – Только понял, конечно же, не все – лишь общую тональность замечаний.

– А замечаний практически и нет, – вмешался в разговор Иван. – Мы уже нашли нескольких добровольных переводчиков и выслушали в их исполнении столько дифирамбов!.. Пишут, например, что «Зонтик» – это шедевр камерности и лиризма; что наш спектакль, рассчитанный на минимум декораций и действующих лиц, производит гораздо большее впечатление, чем вычурные и дорогостоящие постановки… как, например, у поляков. И еще…

Молодой актер просто захлебывался от восторга, явно ощущая себя на вершине успеха. Но Володя Демичев не дал ему договорить, воспользовавшись секундной паузой, которую Иван взял, чтобы перевести дух.

– Да, поляки, кажется, не оправдали всеобщих надежд, – задумчиво протянул он. – А им ведь прочили если не победу, то, во всяком случае, новый прорыв в театральные выси. Между прочим, Алеша, это всем нам урок: нельзя почивать на лаврах, нельзя останавливаться на достигнутом. Кому многое дано, с того много и спросится… А не то недолго и разочаровать публику.

– Ну, до этого нам пока еще далеко, – с набитым ртом пробормотал Леонид Ларин, зорко обводя взглядом собравшихся за столом. – У нас пока, напротив, – сплошной зефир в шоколаде. Вон, видали: Алексей Михайлович, пишут, чуть ли не режиссер десятилетия. Умеет, мол, выстроить каждую сцену так, что у зрителя холодеют руки от восторга и замирает сердце… – Он процитировал эти слова до такой степени торжественным тоном, с таким едва уловимым итальянским акцентом и юмором (хотя не пользовался при этом никакими специальными комическими приемами), что все за столом засмеялись, а Соколовский лишний раз подумал: нет, не зря все-таки я держу Лариных в труппе – дар перевоплощения у них обоих просто выдающийся. – А Лиду нашу так и вообще превознесли до небес. Смотрите… где это? А, вот, нам же переводили этот отрывок: Лидия Плетнева – восходящая звезда русской сцены… темперамент Софи Лорен в сочетании с неотразимой надменностью Греты Гарбо… искрящийся коктейль из теплоты и льда… Нет, ну вы подумайте только!

– Да уж, – встряла в его высокопарную речь жена, чуть недоуменно поводя изящной маленькой головкой. – Лидуша действительно оказалась на высоте. А кстати, где она? – И Елена невинно уставилась прямо в глаза своему режиссеру. – Вы случайно не знаете, Алексей Михайлович, может, она еще спит?..

Соколовский бросил на Ларину подозрительный взгляд. Собственно говоря, в самом ее вопросе, может быть, и не было ничего особенного, но тон, которым он был задан, – слегка фамильярный и подчеркнуто целомудренный – указывал на то, что фраза, как и обычно у этой женщины, была с подтекстом. Однако Лена смотрела на Соколовского так кротко и будто бы уважительно, что любая нервная реакция с его стороны выглядела бы просто глупо. На воре шапка горит, весело подумал про себя Алексей и ограничился тем, что безразлично пожал плечами в ответ на ее вопрос. И черт с тобой, беззлобно решил он, говори потом, что хочешь… Не все ли ему равно?