Валерия Вербинина - Сиреневый ветер Парижа Страница 15

– Хорошо, — сказал Саразен. — Я согласен.

Глава восьмая

Я попытался встать, но если и мог чем-то пошевелить, то только мозгами.

Я забыла свое имя.

Я проснулась оттого, что в дверь кто-то стучал. Я попыталась подняться, но тут комната ходуном заходила перед глазами, и на некоторое время я потеряла ощущение того, где я нахожусь.

Это был бред, щедро украшенный галлюцинациями. Так, кровать, на которой я лежала, почему-то превратилась в болото, в котором я отчаянно барахталась, чтобы не утонуть. Потом мне почудилось, что в окно влетают листья разорванной книги, облепляют меня со всех сторон, забиваются в нос, в рот, мешая дышать. Сердце скакало, как перепуганный заяц. И внезапно все кончилось. В дверь больше не стучат, но мне от этого не легче. Я никак не могу вспомнить, как меня зовут.

Я кое-как сползаю с кровати на пол, вижу сумку, открываю ее и при виде металлического блеска пистолета вспоминаю все. Какую-то долю секунды я чувствую облегчение, потом на меня накатывает волна страха. Меня бьет озноб, и я стискиваю зубы, чтобы не закричать.

Я пытаюсь рассуждать. Это всегда полезно, даже если вы собираетесь через две минуты отдать богу душу… Вчера мне вкололи какую-то дрянь. Интересно, для чего они это сделали? Чтобы я не пришла в себя, пока все не кончится (а уж тогда-то я бы точно была мертва), или, может быть… Может, там было что-то еще, ведь остались две точки от уколов. Один укол, скажем, чтобы я лежала тихо, а другой… Например, скополамин. Звучное слово само выпрыгивает из моего мозга. Наркотик правды. Конечно, это не обязательно был тот скополамин, о котором я читала в детективных романах. Могло оказаться и какое-то его производное, значительно хуже. А я-то еще гадала, откуда они могли знать, что ни одна душа в Париже, кроме Дениса, не хватится меня… Наверное, они задавали мне всякие вопросы, и я покорно на них отвечала. Но теперь важно не это. Важно то, что, если эти приступы будут повторяться часто, пока этот яд в моей крови…

Я теряю нить мысли, она ускользает от меня. Вдруг мне все становится безразлично. Я как душа, витающая над своим телом… Губы мои кривит идиотская улыбка. Мне все равно, что со мной случится, когда и как. Я ничего не боюсь… Но нет, боюсь, и еще как!

Итак, душа все-таки вернулась в тело, потому что вернуться ее заставил страх. Это скверно донельзя — вот так трястись, когда ты ровным счетом ничего не сделала и ни в чем не виновата. Совершенно ни в чем. Разве что больше, чем дозволяют приличия, похожа на одну особу по имени Вероника Ферреро.

Вчера у меня были самые определенные намерения относительно того, как мне следует поступить. Первое: отослать письмо симпатичному Миртилю, который ведет это дело, и изложить в общих чертах, что произошло. В письмо я вложу как доказательство паспорт сеньориты Ферреро. Второе: я немедля отправляюсь в наше посольство. Третье…

Третье — мне хочется есть. Два кофе и ватрушка вчера вечером — этого слишком мало.

Я хочу выйти — и коленом стукаюсь о тумбочку, которую сама же приставила к двери. Она дьявольски тяжелая, и, оттаскивая ее на прежнее место, я сама удивляюсь, как я ухитрилась вчера ее переместить. Ух! Наконец-то. Руки у меня свободны, а между тем я не уверена, что так и должно быть. Ну конечно! Сумка. Куда же я без тебя, сокровище мое!

Я выхожу в коридор и нос к носу сталкиваюсь с…

Его бы следовало назвать хозяином, но я, по правде говоря, не знаю, владеет ли он этим прибежищем для не обремененных деньгами постояльцев. Может быть, он менеджер, но в данной обстановке это слово как-то не звучит.

– Уже десять часов, — хрюкает он. — Вы слишком долго спали. Еще немного — и вам пришлось бы платить за две ночи. Вы собираетесь оставить комнату за собой?

– Я подумаю над этим, — говорю я, глядя ему в глаза. — Скажите, где у вас почта?

– Прямо по улице, потом направо.

– Merci.

– И решайте насчет комнаты побыстрее, пожалуйста! — кричит он мне вслед. — Я не могу держать ее целую вечность!

Умыв в ванной комнате на этаже лицо и руки, я думаю, воспользоваться мне или нет туалетной водой моего двойника. А вдруг это вовсе не туалетная вода, к примеру? В детективном романе она могла бы оказаться чем угодно.

«Чушь, — решительно сказала я себе, вытирая лицо бумажным полотенцем. — Это всего лишь туалетная вода, по запаху чувствуется. Но я не хочу ею пользоваться, потому что… потому что мне противна даже мысль об этом».

Через минуту я уже иду по улице. Пистолет тычется мне в ребра — даже сквозь сумку я чувствую его. Почта и в самом деле расположена справа, но зато слева — чудесный магазинчик, где полно всякой вкусной еды. Я чувствую, что мне не устоять, и захожу внутрь.

В конце концов, инспектор Миртиль немного подождет. Тем более что я еще понятия не имею о том, что буду ему писать.

«Дорогой месье, со мной приключилась небольшая неприятность. Вы знаете, я так похожа на одну особу, наверняка вам известную, что она не остановилась перед тем, чтобы убить ни в чем не повинного человека и захватить меня. Я думаю, мне срочно следует застраховаться во избежание непредвиденных осложнений, а вы как полагаете, месье?»

Обычно в детективных романах пишут: «В магазинчике не было ни души». Кассир, понятное дело, в счет никогда не идет — но я так не думаю. В моем же случае, помимо кассира — точнее, кассирши, молоденькой девчушки с торчащими в разные стороны смешными коротенькими косичками, — налицо были два посетителя: молодой опрятный парень с гладким глуповатым лицом и повадками маменькиного сынка и резвая старушенция преклонных лет с фиолетовыми волосами.

Я взяла апельсиновый сок, и тут мне в голову пришла одна идея. Старушка выбирала краску для волос, ведь магазинчик был почти что универсальный, и одними шампунями в нем было уставлено несколько полок. Я тоже подошла к стеллажу с красками и стала изучать боевой раскрас девушек на коробках. Старушка благожелательно улыбнулась мне.

– Вы тоже этим интересуетесь? — спросила она.

Клянусь, я едва не прослезилась, услышав этот голос. Просто нормальный человеческий голос, очень приятный, очень теплый. Очень человечный. На мгновение мне даже стало не так одиноко.

– О, я, да, — неловко ответила я.

Она оценивающе вертела две коробки, на которых были изображены волосы, до того высветленные, что, кажется, дальше уже просто некуда.

– Как по-вашему, что мне больше пойдет: «Платиновая вамп» или «Золотистая мечта»? — спросила она.

– Конечно, вамп, мадам, — улыбнулась я. — Даже не сомневайтесь.

– Вы очень добры, — промурлыкало это хрупкое создание и застенчиво улыбнулось.

Конечно, мне нельзя было терять бдительности. Но я ни секунды не допускала, что может произойти такое…

Воспитанный маменькин сынок уже некоторое время маячил у меня за спиной. Я обернулась, чтобы попросить его поддержать мое мнение, и вы знаете, что сделал этот прекрасный молодой человек? Нет, вы ни за что не догадаетесь. Он просто достал пистолет и выстрелил в меня.

Глава девятая

Что бы там ни говорили, но и полицейскому случается порой рассуждать, как всем прочим людям. Однако с его стороны это, конечно же, ошибка.

Поль-Анри-Никола Саразен, которого любящие коллеги за глаза называли Лысый Череп и Бешеный, пребывал в гневе.

– Идиот! — орал он, потрясая кулаками перед лицом бледного и донельзя перепуганного молодого человека, изо всех сил стремившегося вжаться в спинку вертящегося стула. — Желторотый…!..…,…!

Лероке, сотрудник Саразена и один из его наиболее преданных помощников, укоризненно покачал головой. Шеф, судя по всему, завелся надолго, и Лероке открыл утренний выпуск газеты, демонстративно развернул ее перед собой и отгородился от окружающего мира. Он наткнулся на захватывающе интересную статью о футболе, и вскоре вопли Саразена перестали достигать его ушей.

– Зачем ты это сделал, скажи на милость? — простонал Саразен, исчерпав запас ругательств, которых нормальному человеку хватило бы на месяц, а то и больше. — Чего ты этим хотел добиться, а?

– Я узнал ее! — пискнул молодой человек. Это был тот чистенький и опрятный юноша, которого Вероника Бессонова заприметила в магазине и про себя назвала «маменькиным сынком», только теперь у него под глазом красовался внушительных размеров синяк, а на скуле была свежая ссадина, залепленная пластырем. — Это Вероника Ферреро, террористка. Я подумал…

– Не произноси при мне этого слова! — крикнул Саразен, угрожающе выставив указательный палец. — Думать, между прочим, имеют право только люди, имеющие мозги! Кто тебе вообще сказал, что это она?