Диана Кирсанова - Созвездие Овна, или Смерть в сто карат Страница 15

Серое утро медленно светлело. Дом санитарки Чернобай (вернее, полдома, ибо наша подследственная являлась хозяйкой только одной его половины) оказался стоящим на самой окраине, там, где городская черта сливается с холмами и редколесьем. Крепкое деревянное строение затесалось в череде частных домов, которую еще не подъели ширящиеся новостройки; но стандартные многоэтажки на этих туземцев уже поглядывали с аппетитом, и совсем скоро, как можно было прочитать в главной газете нашей мэрии, цивилизация раскатает непрезентабельные домишки по бревнышку.

Пока же не подозревавший о своей скорой печальной участи сруб весьма дружелюбно выставил нам навстречу челюсть маленького, с резной деревянной крышей крыльца. Мы загрохотали по настилу ступенек и не слишком деликатно забарабанили в дощатую дверь.

– Эт-та что еще за визитеры? – послышалось сбоку.

Вопрос задала тетка в перевязанной на груди крест-накрест клетчатой шали и большой старой куртке. С ведром, откуда торчали плети пожухлой ботвы, она стояла в центре разбитого рядом с домом небольшого огорода и смотрела на нас из-под козырька приставленной к глазам ладони.

– Здравствуйте! Нам бы Надежду Чернобай увидеть.

– Я это. А вы кто?

– А мы… мы из газеты, – Антошка пребольно толкнул меня в спину. – Пришли к вам интервью взять, тема, к сожалению, невеселая, но…

Приятель запнулся, удивленный неожиданной резвостью тетки. Услышав слово «интервью», она подпрыгнула чуть ли не на полметра, выронила ведро и, собрав в горсть подол длинной юбки, из-под которой выглядывали здоровенные резиновые ботфорты, зашлепала к крыльцу. По ее тощим ногам захлопали голенища сапог.

– Интервью? У меня? Из Газеты? – слово «газета» она произнесла как бы с большой буквы. – И фотать будете?

– Да, – к моему удивлению, подтвердил Антошка.

– И напечатаете? А когда?

– Ну… это зависит от того, насколько интересную информацию вы нам предоставите…

Надежда уже стояла возле нас как-то очень близко и заглядывала Антошке в лицо быстрыми живыми глазками.

– Я вам эту… как ее? Информацию предоставлю очень интересную, – торжественно поклялась она и, сдвинув с головы шаль, быстро загрохотала дверной щеколдой. – Проходите в комнату, я сейчас! – крикнула Надежда, скрываясь впереди нас в темноте дома. Мы сделали первые осторожные шаги (очень неловкие, если судить по стуку и звону, сопровождавшим каждое наше движение, – невидимая утварь сыпалась на нас со всех сторон) и остановились в нерешительности.

– А свет можно включить? – крикнул Антошка в темень.

– Сейчас…

Под белым потолком вспыхнула лампочка. Стало видно, что надо взять слегка вправо и по связанному из лоскутных лент половику пройти в, как видно, парадную комнату – вход в нее был обозначен кокетливыми рюшами вышитых занавесок.

– Проходите, я сейчас!

Мы несмело потопали по дорожке и расположились в комнатке, обстановкой своей напоминавшей спаленку девицы на выданье: в центре сдвинутого к окну стола лежали пяльцы с натянутым рисунком для вышивания, тумбочка служила плацдармом для батальона баночек и флаконов различного рода косметики, а на этажерке высилась стопка глянцевых женских журналов. Один из них, раскрытый на странице с заголовком «Что будет модно в этом сезоне», лежал на подлокотнике старенького кресла. Все та же цветная дорожка вела в соседнюю комнату, наверное, спальню – судя по доносившимся до нас звукам, хозяйка находилась уже там и готовилась к выходу в свет, роясь в шкафу и все время что-то роняя.

– Зачем ты пообещал, что ее будут фотографировать? – прошептала я.

– Затем, что ей этого очень хотелось. Не поняла, что ли?

– Поняла, но где мы возьмем фотоаппарат?

– Придумаем что-нибудь…

Наконец она выплыла к нам – невысокая, стареющая женщина с тощими руками и плоской грудью, в каком-то ужасно нелепейшем платье из блескучего органди, с лентой в волосах, завязанной возле уха в плоский бант, и губами, накрашенными так ярко и неровно, что они казались наклеенными на это худое лицо.

– Я готова, – объявила она с неловкой и от того особенно жалкой манерностью.

– Мгх-м… Сначала нам бы поговорить…

– А о чем говорить-то?

Странно было наблюдать, как менялась Надежда, пока мы объясняли цель нашего визита. Глаза ее погасли, черты лица как бы выгнулись книзу, острые плечи ссутулились, отчего сквозь легкую ткань платья проступили бугорки позвонков – произошедшая с женщиной метаморфоза походила на ускоренное увядание какого-то диковатого цветка.

– Так вот о чем вы… А я думала…

Трудно было судить, на что надеялась Надежда, но героиней очерка о похищении трупа она становиться не хотела – это было ясно однозначно. Я, чувствуя, как сердце царапнула жалость, сочувственно спросила у поникшей женщины:

– Вам действительно так важно попасть в газету? Почему? Расскажите, может быть, мы придумаем что-нибудь…

Надежда посмотрела на меня снизу вверх, не поднимая головы. Машинально она подняла к голове руку и потянула за ленту – розочка банта дрогнула и распустилась, скользнув к коленям, женщина мотнула головой, и на шею и плечи упали редкие волосы с вплетенными в их русый цвет неровными седыми прядями.

– Я думала, что вы напишете что-то хорошее… А ОН увидит – уж я бы постаралась, чтобы увидел…

Ну, конечно, тут оказался замешан ОН – мы еще не знали имени того, кто являлся тайной целью желавшей «пропиариться» Надежды, но уже было ясно, что дело упирается в Любовь. Что тотчас и подтвердилось из рассказа санитарки, который она начала сперва нехотя, но продолжила, постепенно оживляясь и даже дополняя обрисованную ею картину убедительной жестикуляцией.

…Их было две подружки: Наденька и Верочка, и они с детства жили в этом доме на две семьи – еще с тех пор, когда нынешний «частный сектор» не входил в городскую черту и считался чем-то средним между городом и деревней. Верочка и Наденька родились в небогатых семьях, были ровесницами и всегда держались вместе – вместе в школу, вместе из школы, даже от мальчишек отбивались сообща, выработав себе почти беспроигрышную тактику тарана: это когда, прижимая к себе тяжелую сумку с книгами, несешься прямо на одного из обидчиков, прыгаешь ему чуть ли не на голову и, оседлав его сверху, начинаешь методично бить его по чему попало мешком со сменной обувью, ухватив последний за специально пришитую для этих целей веревочную петлю.

Девчонки слыли боевитыми, и пацанва за очень короткое время поняла, что связываться с ними себе дороже; скоро мальчишки стали задирать других девчонок, а Верочка с Наденькой под руку проходили мимо, гордо подняв головы с закинутыми на спину косицами, на которые уже никто не решался посягнуть. Кажется, между слившимися в сиамской дружбе подругами никогда не могла бы пробежать черная кошка; но это случилось, и прав оказался тот, кто лучшим средством против женской дружбы назвал мужчину.

– Вера-Надежда, Надежда-Вера, а где же ваша Любовь? – восклицала, глядючи на подружек, бессемейная соседка тетя Шура из дома напротив – она томилась своим одиночеством и частенько проводила время, наблюдая за передвижениями обитателей улицы через высокий штакетник покосившегося забора.

– Бродит где-то, теть Шура! Боится к нам без оружия подходить! – весело кричали девчонки и, обнявшись, скрывались за общей калиткой.

И вот настал день, когда выбежавшая на минутку из дома за хлебом Наденька увидела рядом с теть Шурой незнакомого молодого человека. Принц это был или не принц, но развевающиеся на ветру ленточки бескозырки, охватывающие мощный торс полосы тельняшки и романтическая наколка в виде якоря на нарочито выставленной поверх забора широкой кисти – все это вмиг сложилось в Надином сердце в заветное слово «Любовь». Именно так – это была та самая Любовь с первого взгляда.

– Племянник ко мне переехал, – довольно похвасталась тетя Шура. – Родители на Север, на заработки подались, так Николаша из армии решил прямо ко мне…

Наденька комкала в потной ладошке капроновую сетку-авоську (она уже забыла, что ей надо бежать в булочную) и разглядывала Николашу, стараясь, чтобы бушевавший в груди пожар не перекинулся на лицо и не выдал бы парню ее вдруг возникшую тайну. Девушка знать не знала, что у глупой и болтливой тети Шуры есть племянник, да еще какой! – точь-в-точь срисованный с афиши местного кинотеатра, когда там показывали геройский фильм про матроса Железняка. Наденька враз устыдилась своего коротенького пальтишка и заштопанного на видном месте чулка; она потопталась на месте, не зная, что сказать и что сделать для того, чтобы постоять рядом с парнем еще немного, и, ничего не придумав, побрела обратно домой, чувствуя спиной лениво-равнодушный взгляд списанного на берег матроса.

Вечером она закрылась в кладовке, служившей ей чем-то вроде будуара: на площади три на два метра Наденька разместила свою кровать и туалетный столик, сооруженный из перевернутого и покрытого салфеткой фанерного ящика. Никогда еще мордочка пятнадцатилетней Надюши не подвергалась такому тщательному изучению; забравшись на кровать с ногами, девушка детально рассматривала в зеркале нос, губы, глаза, брови и подбородок в истовом желании найти ответ только на один вопрос: можно ли ее назвать симпатичной?