Последнее отражение - Наталья Николаевна Тимошенко Страница 15

оригинал от подделки и почти точно угадать стоимость редкой вещицы, а Стефану доставалась та, что не выносила мозги и умела быть незаметной, когда того требовали обстоятельства. А еще прятала его от осуждающих взглядов знакомых, будто говорящих: четыре года прошло, пора уже забыть. Вот он и делал вид, что забыл. Правда, кольцо так и не снял, но тут уж никакие осуждающие взгляды не могли заставить его это сделать.

Добравшись домой, Стефан скинул туфли, бросил на вешалку пиджак. Собирался взяться за дневник сразу, не сварив даже кофе, но остановил себя: наверное, сначала надо отчитаться перед заказчиком и решить проблему Лу. Дневник, как бы ни хотелось, полчаса может подождать. Или нет?

Немного посомневавшись, Стефан все же вытащил телефон, прошел на кухню, включил кофемашину. Заодно выпьет кофе. Он не спал всю ночь и предыдущий день и знал, что едва ли уснет в ближайшие сутки. Допинг ему был просто необходим. Кофе он не слишком любил, но фруктовый чай не способен придать необходимую бодрость.

Кофемашина зашипела, промывая систему, а Стефан, дожидаясь, прислонился к кухонному шкафу, скользнул взглядом по обстановке. Он жил в этой квартире уже почти три года, но так и не купил сюда ни единой вещи. Все здесь было ровно таким, каким оставили хозяева при сдаче. Раз в неделю приходила домработница, чтобы убраться, да иногда оставалась на ночь Лина. Вот и все люди, кто здесь бывал.

Стефан вспомнил свой дом. Огромный, старинный, построенный еще в начале девятнадцатого века. Сколько денег и любви в него было вложено, как нравилось Стефану в нем жить! И сколько раз он бывал там за последние четыре года, ходил по комнатам, касался кончиками пальцев обгоревших стен…

Кофеварка с особым рвением выплюнула остатки воды и замолчала, давая понять, что готова. Стефан оторвался от стены, подставил большую чашку, нажал кнопку. Лина всегда насмешливо комментировала объемы его чашки, но Стефан не обращал внимания. Он пил кофе не ради вкуса, а чтобы не уснуть.

Пока кофе наливался в кружку, Стефан набрал номер заказчика. Тот ответил быстро, как и всегда:

– Слушаю.

– Добрый день, это я, – отозвался Стефан.

– Добрый день, Стефан. Как ваши успехи?

– Дневник Ордынского у меня.

– Отличные новости. Уже читали? – Голос заказчика звучал ровно, но Стефан понял, что тот действительно рад.

– Пока нет, только домой зашел. Решил сразу набрать, чтобы вы, как обещали, помогли Селене. Она справилась отлично, спасибо, что посоветовали ее.

– В ней я не сомневался, – хмыкнул заказчик. – Конечно, я все сделаю, как обещал. Думаю, к вечеру проблема будет решена. Я сообщу дополнительно.

– И еще, – торопливо заговорил Стефан, пока заказчик не отключился.

– Да?

– Селена говорит, в хранилище был кто-то еще. Охотился за дневником.

Заказчик молчал не меньше минуты, а потом задумчиво проговорил:

– Спасибо, что сказали. Я буду иметь в виду.

Попрощавшись, Стефан сбросил звонок. Он прекрасно знал имя и фамилию заказчика, даже дважды с ним встречался, но предпочитал все равно безликое «Заказчик». Так было почему-то спокойнее. Кофе как раз приготовился, и Стефан, подхватив кружку за ушко, наконец-то смог уединиться с дневником в гостиной, которую давно переоборудовал под кабинет. Точнее, просто принес сюда кучу книг и рукописей, так она и стала кабинетом. Усевшись в удобное кресло, он раскрыл потрепанный временем блокнот и почти сразу ощутил болезненный укол в сердце, как бывало всегда, когда к нему попадало что-то очень старое, за чем не следили и что не берегли. Разве можно было бросать вещь, которой почти двести лет, просто на дно шкафа? Да, это не написанная от руки Библия, которую несомненно нужно беречь, а обычный дневник жившего когда-то человека, но раз уж она попала к тебе, так обеспечь ей условия! Или отдай тому, кто сможет. Но Кузнецов терпеть не мог заказчика, а потому принципиально отказался продавать ему дневник.

Страницы пожелтели, стали хрупкими. Стоило перевернуть одну чуть неосторожно, как края осыпались прямо под пальцами. Стефан переместился с кресла за стол, положил дневник на прохладную столешницу. Вот так будет лучше. Чернила выцвели, но все еще читались, лишь некоторые слова были совсем неразборчивыми. Похоже, Ордынский начал вести дневник весной 1826-го года, сразу после того, как сбежал из Петербурга в Вену.

«15-е марта, 1826

Сегодня прибыл. Город встречает меня прохладой и скрипом каретных колес. Я не чувствую облегчения. Скорее, временное притупление ужаса. На улицах улыбаются, но в глазах читается прищур: чужой. Будто каждый издалека понимает, почему я здесь.

Снял комнату на третьем этаже у вдовы с выражением преподобной инквизиторши. Ходит в чепце и называет меня «mein Herr mit traurigen Augen».

Не спорю, глаза у меня действительно такие. Уезжать – не выбор, а нужда. Петербург остался позади…

2-е апреля, 1826

С трудом выношу немецкий. Он кажется мне языком червей. Вьется, извивается, ломает синтаксис. Учусь слушать. Учусь молчать.

Никак не могу заставить себя заводить знакомства. Все кажется, я здесь временно. Утром проснусь – и домой, в Петербург!

Сегодня весь день читал в библиотеке. Попалась статья о животном магнетизме, переведенная с французского. Примитивно, но занятно.

Скучаю по Муравьеву. Интересно, расстреляли или отправили в Сибирь?

13-е апреля, 1826

Кофе отвратительный.

Пытаюсь писать. Пока не получается. Словно все слова отравлены воспоминаниями.

Сегодня видел странного человека в сером плаще, он читал «Теорию электрической души» и ел яблоко. Глядя на него, впервые почувствовал что-то вроде интереса. Даже улыбнулся барышне за соседним столом. Барышня сверлила меня взглядом и явно ожидала знакомства, но не решился. Не время еще.

28-е апреля, 1826

Письмо из Москвы. Пишет Марья Львовна. Говорит, обо мне ходят слухи. Пусть ходят. Лучше там, чем если бы кто-то пришел и постучал в мою венскую дверь.

Мне предложили выступить в философском кружке. Отказался. Еще не готов. Слишком много всего внутри, слишком мало снаружи. Но рад, что обрастаю знакомствами. Все же такой затворнический образ жизни не мое. Я привык быть в центре, привык быть окружен людьми. Люди, их мысли, их чувства – то, что меня вдохновляло. Я всегда хотел большего для людей, большего для себя. За это и поплатился. Все мы за это поплатились. Эх…

Все-таки познакомился с барышней из кафе. Зовут Анной. Не говорит по-русски, но мой немецкий достаточен для общения. Пригласил на прогулку по городу. Согласилась.

30-е апреля, 1826

Сегодня разговаривал с аптекарем. Зовут Гриммер. У него лавка на углу, где всегда пахнет чем-то соленым и мшистым.

Он говорит о растениях как о людях, а о людях как о призраках.

Сказал, у него есть книги, которые мне «могут пригодиться». Интересно, какие книги может предложить аптекарь человеку, бегущему от прошлого? Честно признался ему, что не интересуюсь подобными темами, но он лишь усмехнулся и пробормотал что-то вроде «это временно». В последнее время мне будто специально попадаются различные статьи о мистицизме, и я читаю их с определенным интересом, хотя раньше лишь смеялся над теми, кто увлекался подобным.

Анна милая, кажется, я ей нравлюсь. Неудивительно: я все еще хорош собой, хоть и чувствую себя на девяносто. Но даже фрау Миллер перестала говорить, что у меня traurigen Augen. В городе с каждым днем все теплее, хочется много гулять. Анна возникает в мыслях все чаще. Неужели оживаю?

Вчера гуляли в парке Бурггартен, и мне показалось, будто весна настала не только в природе, но и во мне самом. Анна надела простое светлое платье и завязала шляпку лентой. Без лишних претензий, но с каким-то врожденным изяществом, которому не научат в пансионах. Я не мог налюбоваться. Мы шли вдоль аллей, усыпанных первоцветами, и я вдруг вспомнил Петербург, детство… Забыл, что я беглец. Забыл, что у меня больше нет имени на родине. Было так хорошо, что не хотелось возвращаться».

Стефан оторвался от дневника, потер глаза большим и указательным пальцем. Приходилось сильно вглядываться, чтобы различить полустертые надписи, но он не мог пропустить ни слова. И потому, что боялся упустить важное упоминание о зеркале,