Елена Арсеньева - Любимая девушка знахаря Страница 16

На Акимкино счастье, пришел он со своим разговором не к недавно прибывшему в Приамурский край начальнику острога, а к инженеру Стрекалову, вежливому, скромному, сдержанному, выделявшемуся среди прочих офицеров и повадками, и изысканным перстнем с расколотым бриллиантом (фамильной драгоценностью) на среднем пальце левой руки. Стрекалов, собственно, открыл кварцевое приамурское золото – назвал месторождение Кремневый Ручей, один руководил его разработкой.

Стрекалов посмотрел на гладкие, чистые самородки, принесенные Акимкою, – и приказал повести его к источнику. Акимка сначала не соглашался: якобы дед заповедовал никому постороннему источник не показывать, иначе тот иссякнет, даже заклятье какое-то на воду наложил, но Стрекалов только плечами пожал, сказав, что, пока своими глазами все не увидит, и разговаривать не станет. Оно, конечно, – инженер в дальневосточном краю много чудес навидался, однако и много пустых баек наслушался от суеверных и доверчивых, словно младенцы, гольдов, а потому верить Акимке на слово отказался.

Акимка в конце концов согласился презреть дедов завет и отвел русского к источнику, страшно петляя и путая дорогу. Стрекалов посмотрел на зловонную пузырящуюся лужицу, покачал головой, но все же опустил туда зажатый в щипцах кремень с золотиной внутри. И – не поверил своим глазам. Он не рискнул коснуться размягченного, словно воск, камня голыми руками – помял его затянутыми в перчатку пальцами и убедился, что ни перчаточную кожу, ни золото странная жидкость не берет, а действует только на кремень. Стрекалов наполнил «едучкой» свою походную флягу и отправился в обратный путь, тщательно примечая дорогу.

Всю ночь инженер наслаждался, «освобождая» золото из каменного плена. К утру «едучки» осталась ровно половина, инженер успел намыть около фунта золота и лег спать счастливый, мечтая о той минуте, как отправится к источнику с гораздо б́ольшей флягой. Однако чуть свет в острог прибежал заплаканный, несчастный, почти неживой от горя Акимка и сообщил, что проклятье деда сбылось: источник в одну ночь иссяк. Стрекалов опять не поверил, ринулся туда по знакомым засекам и убедился, что Акимка не соврал: пузырящейся, зловонной лужицы как не бывало, даже земля в том месте успела просохнуть и растрескаться. Ох, как же проклинал он себя за вчерашнюю недоверчивость! Теперь у него оставалось всего ничего жидкости – ее должно было хватить едва ли еще на фунт. Стрекалов был в отчаянии. И тут инженеру попался на глаза кандальник, обросший бородой, который, стягивая с кудлатой головы шапку, сказал:

– Не огорчайтесь, ваше благородие. Наука химия – великая наука! – И засмеялся, скаля белые от сосновой смолки (ее все местные беспрестанно жевали, спасаясь от цинги) зубы.

Капитан уставился недоуменно, узнав каторжанина Максима Волкова, который был упечен в сии места за «химические фокусы» – создание взрывчатых соединений, использовавшихся бомбистами и прочими боевиками. Волков был светлой головой, но крамольником, бесшабашником и анархистом отъявленным.

Стрекалов принял было привычный начальственный, суровый вид, и тут его словно ударило: а ведь и впрямь – если провести анализ «едучки», ее можно попытаться изготовить искусственным путем! В Санкт-Петербурге имеются великолепные лаборатории. Какое счастье, что у него осталась еще жидкость... Если удастся «едучку» изготовить, в горнодобывающей отрасли вообще, а самое главное – в золотопромышленной произойдет поистине революция.

– Не твое дело, – бросил он Волкову начальственным тоном.

Однако в остроге все новости, даже самые секретные, каким-то непостижимым образом быстро становились известными всем. И точно так же всем сделалось известно, что Стрекалов собрался в Санкт-Петербург, для чего получит в Хабаровке от военного начальства сопроводительный документ на себя и на Акимку, которого намерен взять с собой в благодарность за открытие, которое, очень возможно, дарует стране неизмеримое количество золота. Ехать Стрекалову предстояло в сопровождении стражника из числа конвойных.

Акимка ходил, ног не чуя под собой от счастья, и не переставал намекать Тати, что вернется подлинным нойоном, и тогда она пожалеет, что отвернулась от него, согласится стать его женой.

Тати лишь плечами пожала, с презрением глядя в смуглое, плоское, с узкими глазами лицо Акимки. Она, маньчжурская царевна, могла принадлежать только светловолосому и светлоглазому мужчине. Совершенно как та Марина, о которой рассказывал Максим! Тати уже нашла себе мужа – Софрона, у которого глаза цвета неба, а волосы цвета осенней березовой листвы, и если и собиралась его на кого-то променять, то уж, во всяком случае, не на неприглядного Акимку. Ей хотелось быть женой русского барина, а не гольдского нойона. Ей хотелось жить не в стойбище Сахалян-Ула, а в русской столице!

Конечно, ничего этого Тати не стала объяснять Акимке. Она вообще ни слова ему не сказала – просто посмотрела на него, повела бровями, напоминающими два нежно изогнутых черных лука, – да и пошла прочь, и две черные девичьи косы вились по ее тонкой спине. Таков был обряд в стойбище: девушка носит две косы, женщина – одну. Конечно, Тати нарушала обряд, она ведь уже простилась с девичеством, однако она никогда не отягощала себя истовым соблюдением обрядов и обычаев.

И вот тут-то появился тигр».

– Ничего себе... – произнесла наконец Алёна, вытаскивая из бардачка невесть как попавшую туда руку и собирая с колен бумажки, которые там доселе лежали. – Теперь я всегда пристегиваться буду.

– Да что толку? – проворчал Леший, пытаясь отлепиться от рулевого колеса, в которое врезался грудью. – Условности все это... Черт, вот засели!

– Скажи на милость, зачем ты так резко повернул? – спросила Алёна, с превеликим усилием открывая дверцу и сдвигая сугроб, к которому она приткнулась.

– Да меня этот понтифик за плечо как схватил, как повернул... – простонал Леший, потирая грудь.

– Какой еще понтифик? У тебя что, бред?! – возмутилась Алёна.

– Да, бред. И скажи спасибо, что не предсмертный, – буркнул Леший. – Давай выбирайся, если можешь, мою-то дверцу напрочь заклинило. И беги в деревню, к Феичу, помощи проси.

– Хорошо сказано – беги... – пробормотала Алёна. – Нашел зайчика-пробегайчика. По такому снегу не бежать, а тащиться только можно. Я ж не такой лось, как наш Сусанин. Часа три у меня уйдет. Пока до деревни добреду, пока Феича подниму, пока он подмогу соберет... И три – самое малое, а скорее больше. Я так понимаю, у Феича не больно-то много дружбанов в Падежине. Легко вообразить, что он никого не найдет и придется вызывать автосервис из Нижнего. И что ты будешь делать столько времени? Прыгать по сугробам? Замерзнешь ведь. А если включишь печку, угоришь. Нет, я одна в деревню не пойду, только с тобой. Мне твоя жизнь дорога как память. У меня больше двоюродных братьев, пусть и фиктивных, нету. Так что давай вылезай, пошли вместе.

– Леночек, – теряясь перед ее настойчивостью, вздохнул Леший, – ну как же я машину брошу? Разденут ведь, разуют!

– Кто? – рассердилась Алёна. – Кому твой «Форд» тут так сильно нужен?

– А может, нашему понтифику? – упрямился Леший. – Зачем-то же он нас сверзил под откос! Заманил, главное, как дураков, своим белым тигром...

– Почему ты его понтификом называешь? – удивилась Алёна. – Из-за орла, что ли?

– Вернее, из-за ножика, – прокряхтел Леший, перебираясь по сиденьям к правой дверце. – Да черт с ним, ладно, пойдем к Феичу вместе. Не могу я тебя отпустить одну на ночь глядя. Мало ли что! Видел я, как этот бродяга на тебя косяка давил – так бы и завалил...

– Медведей заваливают, – строптиво возразила Алёна, старательно скрывая, что, против всякого приличия, чувствует себя весьма польщенной, – а меня голыми руками не возьмешь. Но ты прав, Леший, одной мне идти страшно. И за себя, и за тебя.

– Так и быть, пошли вместе. – Леший выбрался из салона. – Все же «Форд» застрахован, а ты нет.

– И вообще, – поддакнула Алёна, – «Фордов» много, а я одна.

– «Форд» у меня тоже один, – тоскливо сказал Леший. – Ну все, тронулись, вознеся молитвы вышним силам. Авось оберегут. Отче наш, иже еси на небеси... то есть на небесех... да святится имя твое...

Алёна скрыла улыбку и сделала самое постное выражение лица.

Добирались они до Падежина не так долго, как опасалась Алёна, – всего какой-то час. Или чуть больше. Никакие злодеи на них по дороге не нападали – может, побоялись, а может, злодеев просто не оказалось в наличии. Так или иначе, они вполне благополучно добрались до дома Феича и постучались в дверь, как те бедные котятки, которые некогда явились просить тетю кошку выглянуть в окошко. В окошко не в окошко, но в дверь Феич выглянул и так вытаращил глаза, что Алёне всерьез показалось: они вот-вот продерутся сквозь лохмы его власов, заслонявших физиономию, и разбегутся в разные углы его замусоренной жилухи, где отыскать их будет очень непросто.