Диана Кирсанова - Созвездие Козерога, или Красная метка Страница 16

– Симу! Позовите Симу! – крикнул он, трясясь всем телом, завидев на лестнице первое попавшееся живое существо – семилетнюю девочку с ранцем за спиной, возвращавшуюся из школы.

– Симу! Где Сима? – продолжал он спрашивать и после того, как сердобольные бабки, слетевшиеся на крик с дворовых лавочек, уложили недужного мужчину в постель и закутали ему ноги ватным одеялом.

За Симой пришлось бежать Людмиле – без присутствия своей доброй феи Михаил решительно отказывался что-либо предпринимать. Серафима примчалась сразу, едва успев накинуть на голову легкую косынку. Прибежала – и тут же принялась хлопотать, устраивать, договариваться, не внося, тем не менее, в свои действия ни капли паники или суеты. На третий день во двор дома въехал черный катафалк, гроб с покойницей аккуратно погрузили и увезли на кладбище. В свой последний путь тетя Нюра уходила в полном одиночестве: единственный сын, зажмурившись и изо всех своих слабеющих сил тряся взлохмаченной головой, упорно отказывался даже выйти попрощаться с матерью. И не пустил на кладбище Серафиму.

– Останься здесь, останься! Ты мне нужнее, мне! – твердил он, вцепившись в ее руку.

– Я останусь, Миша. Я здесь, не бойся, – спокойно говорила Сима, ласково поглаживая по голове это жалкое существо.

В тот день она впервые не вернулась на ночь к себе в общежитие. А наутро, бледная, не выспавшаяся, с синими кругами под глазами, пришла к Людмиле и ткнулась головой ей в плечо:

– Люся! А я замуж выхожу…

– Даже не буду спрашивать, за кого! – гневно засопела Людмила. – И охота тебе, Симка, всю свою жизнь на эдакую мокрицу положить! Такая ты деваха красивая – и так по-дурному себя губишь. Дура, – сказала она уже помягче, отстраняя Симину голову и заглядывая в ее безмятежные, хотя и очень усталые, глаза.

– Да не ругайся ты на меня, Люсенька, – только и ответила Сима, обнимая подругу. – Зачем нам все это, разговоры всякие… Мне с Мишей спокойно, а он без меня не может.

– Да на кой он тебе сдался-то, Симка?!

– Жалко его, – мягко улыбалась девушка.

– Тьфу!

Свадьба, если это можно было назвать свадьбой, состоялась месяца через два. К дому Чечеткиных подъехало такси, в него, подняв ворот пальто, дабы уберечься от ноябрьской непогоды, забрался Михаил, на соседнее место легко села Серафима, а сиденье рядом с водителем заняла Людмила – она исполняла роль свидетельницы.

С процедурой регистрации было покончено за считаные минуты. Торжественно разряженная тетка, в чью обязанность вменялось обрушить на «брачующихся» целый камнепад казенного напутствия, была обескуражена поспешностью, которую проявили молодожены. Долговязый сутулый жених с черной бородкой, в явно не новом костюме, болезненно морщась, поставил в книге регистрации закорючку и сразу же отошел к стене, чтобы присесть на один из стульев, предназначенных для гостей. Там он и сидел все время, вытираясь платком, пока маленькая невеста, то и дело откидывая со лба чуть вьющиеся пряди светло-русых волос, тщательно расписывалась везде, где ей указывали.

– Все? – спросила она, вскинув на регистраторшу спокойные голубые глаза.

– Да, – сказала работница загса. И, спохватившись, начала было гулко произносить положенные поздравительные фразы. Но невеста, мягко улыбнувшись, почти сразу же решительно ее перебила:

– Простите, но мы очень спешим. Спасибо!

И, взяв за руку жениха, ушла по ковровой дорожке вниз, ни разу даже не оглянувшись на застывшую, как башня, даму в парчовом платье с поздравительной папкой в руках.

На этом месте рассказчица вдруг поднялась с табурета и, ни слова не говоря, скрылась в комнате. И скоро вернулась. В руках у нее был плотный лист старой, почти двадцатипятилетней давности, фотографии:

– Вот! По дороге из ЗАГСа я все-таки заставила их зайти в салон сфотографироваться. Это первая фотография молодой советской семьи Чечеткиных! И знаете, девочки, боюсь, что она же – единственная.

Я с любопытством потянула на себя большой, почти альбомного формата, цветной снимок. Вот Людмила – надо же, четверть века тому назад она была почти что стройной девицей, хотя и с такими же крупными руками и ногами, как и сейчас. А Михаил Чечеткин именно такой, каким я и представляла его себе по Люсиному рассказу – высокий снулый мужичок с черной бородкой и вытаращенными глазами, которые на таком бледном лице казались очень уж черными. А Сима… кроме того, что она действительно была в те годы очень юна, каковое впечатление подчеркивал и совсем девичьего покроя костюм с плиссированной юбочкой чуть выше колена – кроме этого, о ней почти ничего нельзя было сказать.

– Никогда, никогда я не говорила, что это красивая пара, – со вздохом констатировала Людмила, пододвигая к себе фотографию. – И никогда я не предсказывала этому браку счастливой судьбы… Но я ошиблась! – неожиданно вскинула она голову. – Ошиблась! Серафима очень изменилась, как только у них пошли дети!

Сима забеременела на второй год супружества и носила ребенка очень тяжело, с частыми приступами головокружения и тошноты, с изматывающими ночными кошмарами, утренними отеками, когда руки и ноги выглядят надутыми, как у куклы. Она сильно подурнела за эти несколько месяцев, а за неделю до родов даже уже не могла ходить – но жалоб от нее Люся не слышала, а больше Серафиме жаловаться было и некому.

Танечка родилась на удивление здоровой – пухленькая черненькая девочка с тугими ручками-ножками. В два года она довольно резво бегала по двору и даже, пыхтя, самостоятельно забиралась на второй этаж к тете Люсе, стоило той поманить девочку с балкона яблоком или шоколадкой. А вскоре Танечка и вообще на короткое время поселилась у Людмилы – с той самой ночи, как такси вновь увезло Симу в родильный дом, и до того дня, когда Танина мама вернулась обратно с еще одним кружевным свертком в руках. С Ритой.

И Таня и Рита с раннего детства обещали вырасти удивительными красавицами и начинали выполнять это обещание совсем скоро. Это было тем более удивительно, что внешность девочки унаследовали отцовскую: обе черненькие, густоволосые, с огромными темными глазами, но – в отличие от Михаила – румяные, круглолицые и очень живые. Дворовые мальчишки, а потом и одноклассники просто не давали сестренкам проходу.

Денег в доме постоянно не хватало. Две трети в году отец Тани и Риты по-прежнему проводил на больничном, а на лекарства и припарки для него уходило очень много средств. Для ухода за мужем и детьми Серафиме требовался свободный график работы, поэтому она ушла из конструкторского бюро и устроилась социальным работником в ближайший собес. Стала, так сказать, профессиональной сиделкой для пенсионеров и инвалидов своей округи.

– Вернее, не то, чтобы сиделкой, – пояснила Людмила. – А просто в большинстве своем это люди одинокие, каждому что-нибудь надо – то в магазин сходить, то за лекарством, то письмо детям написать, окна помыть, проветрить… Такая работа. Ничего, конечно, хорошего, но Сима говорила – «зато, мол, я сама свой день могу планировать».

– Подождите, Людмила! – Ада впервые прервала рассказчицу, легко дотронувшись до пухлой Людмилиной руки. – Вы сказали, что Сима очень изменилась, когда родила? Давайте-ка на этом поподробнее. Как изменилась, в какую сторону, почему?

– Ах да! – спохватилась Людмила. – Да-да, это самое интересное! Когда я узнала, что Симка забеременела в третий раз, то удивилась ужасно! До того и подозревать было невозможно, что она хочет стать многодетной матерью – какая там многодетность, уж очень небогато они жили, да и Михаил ни о чем, кроме свого драгоценного здоровья, не думал, он и девочек-то замечал только тогда, когда надо было в аптеку или на рынок за свежими «витаминами» сбегать! А тут – встречаю я Симу, она с работы новой как раз возвращалась…

В тот апрельский день Людмила караулила подругу на своем балконе чуть не с самого обеда: она хотела первой сообщить Симе о неприятности, которая случилась в ее отсутствие. И, как только в тени деревьев мелькнула синяя Симина косынка, Люся загрохотала по лестнице вниз, стремясь перехватить уставшую женщину на самом подходе к дому:

– Сима, послушай, что скажу-то, Сима, – задыхаясь, сказала она, как только настигла подругу. – Таню твою в милицию забрали!

Такая новость в отношении ребенка, а уж тем более двенадцатилетней девочки, заставила бы остановиться любую мать. Но Серафима как будто не только не услышала, но и не заметила Людмилу. Маленькая женщина медленно шла по тропинке двора, опустив голову так низко, что Люсе совсем не было видно ее лица, и слабый ветерок играл выбившимися из-под шелкового платочка светлыми волосами.

– Сима! Ты слышишь меня, Сима?!

– Не кричи, – вдруг сказала Серафима очень строго. Она подняла голову и глянула на Людмилу такими неожиданно счастливыми, яркими и влажными глазами, что весть о скандальном событии мгновенно застыла на Людмилиных губах.