Наталья Андреева - Стикс Страница 16

Зоя осталась лежать в постели, но он знал, что, когда вернется, на столе будет завтрак и крепкий кофе, и чистое полотенце она подаст ему на руки, с улыбкой заглянув в ванную комнату. И скажет:

— Какой же ты красивый, Ванечка! Почему ты такой красивый?

Меньше всего он хотел в себе сейчас этой красоты. К чему? Отчего? Был бы он жигало, альфонс, живущий за счет женщин, или киноартист, тогда пригодилась бы. А так красота его — вещь совершенно бесполезная. Женщины никогда не были самым важным в его жизни, он это чувствовал. Просто радовался, наверное, что все так легко, что не надо какими-то особыми усилиями добиваться их любви к себе, не надо тратить на это драгоценное время. Это было для удобства — его красота. А сейчас потеряло свою актуальность. Зоя будет с ним и так. Всегда будет. Она ему нужна. А до остальных сейчас нет дела. Он страшно занят. Вот сейчас должен добежать до парка, сделать несколько кругов, потом серию гимнастических упражнений и вернуться обратно. Опять же не для красоты, для дела. И плевать, что женщины смотрят, а потом сплетничают друг с другом. Может быть, думают, что это он нарочно: бежит, красиво бежит, старательно. Но он-то точно знает: для себя, не для них. Хотя спинку все равно выпрямил, бежать стал ровнее, дыхание, со свистом рвущееся из груди, постарался сдерживать. Ничего не поделаешь: природа. Инстинкт.

— Смотрите, смотрите: Мукаев!

— Хорошенький какой! Прямо Шварценеггер! Который Арнольд.

— Куда ему, Арнольду! Наш-то Ваня был силен по женской части. До того, как память потерял.

— А остальное?

— При нем, видишь?…

— Мукаев, гляньте!

— А-а, тот, которому память отшибло?

— Значит, девоньки, свободный. Раз жену не помнит.

— Он, говорят, теперь не пьет, не курит.

— И женщинами не интересуется?

— Ха-ха!

— А на вид, так все в порядке.

— А на ощупь?

— Подойди да проверь.

— Ха-ха!

Краска бросилась в лицо. Хорошо еще, что бежит. Эта краска не от стыда, а оттого, что как следует, разогрелся. Откуда их столько взялось в такую рань? Суббота же! На рынок идут. Вот попал. Ну и попал! Провинция. Забыл уже, что это такое. Вот сороки! Как соберутся вместе несколько баб, так одного мужика непременно заклюют!

— Здравствуйте! — поздоровался на всякий случай. Знает он их?

— Доброе утро.

Замолчали, улыбаются, разглядывают очень внимательно. В парк, скорее в парк! А вслед чей-то томный вздох:

— Повезло Зое…

Ему не повезло. Кто его таким родил? Как кто? Мама! Он вдруг вспомнил о матери. Как-то нехорошо получилось. Почему она кажется такой чужой? Почему, когда плохо, тянет не к ней, а к Зое? Надо бы сходить, проведать. Как она там, с новым мужем? Хотя почему это с новым? Муж у нее только один, он же новый, он же старый. Может, потому и неприятно видеть сына, который напоминает о плохом. О том, каким образом появился на свет. Но все равно: надо бы сходить. Спросить у Зои, где живет, и сходить.

Он вытер лицо, сняв с себя потную футболку. Оглянулся: не видит ли кто, что снял? Какой он, к черту, Шварценеггер! Еще работать и работать! Не для них, для себя.

Полдень и дальше

…Когда сел завтракать, Зоя стала торопливо одеваться.

— Ты куда?

— В гараж, за машиной.

— По-моему, я должен пойти.

— Ты кушай, кушай. Я сейчас.

Когда он через час вышел с сумками из дома, Зоя послушно уступила место за рулем. Он сел в «Жигули», неуверенно тронул рычаг переключения скоростей:

— Разве это так? Странно! Черт, похоже, что все забыл!

— Знаешь, давай-ка я, — сказала Зоя. — Ты еще не совсем здоров.

— Хорошо. — Он пересел на место справа от водителя. В конце концов, дороги-то не помнит. Где она там, их дача?

Ехали они с полчаса. Сначала по шоссе, потом по неровной проселочной дороге. Песок да сверху немножко щебенки. Хорошо, что дождей в этом году было мало по весне, а конец мая и начало июня выдались просто очень жаркими. Деревенька, куда они приехали, была небольшой. Дома старые, бревенчатые, новых современных построек и щитовых светленьких домиков по пальцам пересчитать. В основном везде темные от времени и дождей бревна, облупившиеся наличники, над первым этажом не мансарды — чердаки. Сверху — маленькое окошко в домике, похожем на скворечник.

Возле одного из таких домов они с Зоей и остановились. Он замер от восторга: настоящий деревенский дом! Родина. Он всегда помнил, что это его родина. Когда же бывал в деревне? В детстве? Надо бы у матери спросить.

На крыльцо под козырьком, покрытым зеленоватым, замшелым от времени шифером, вышла женщина лет шестидесяти (он догадался, что теща), радостно охнула, захлопотала:

— В дом проходите, в дом! Давно ж не виделись! Толя! Гости к нам! Толя!

Вышел и Зоин отец, буркнул что-то неразборчивое, подал руку. Он почувствовал, что родители жены не очень-то его жаловали. Из сада выбежали Головешки, еще больше посмуглевшие на солнце, увидев его, замедлили шаг, подошли степенно. Он нагнулся, поправил сбившиеся банты: один розовый, другой голубой. Точно помнил, что с розовым — Маша, та, что хорошо соображает в математике.

— Как дела? — улыбнулся. — Купаться пойдем?

Вот тут они оживились, две хорошенькие, смуглые девчонки. Он достал гостинцы из сумок, стал раздавать. Они, как всегда, не ссорились и, несмотря на то что и шоколадок, и прочих сладостей было по две штуки, причем все совершенно одинаковое, все равно разворачивали каждую конфету и делили пополам. У него сердце отчего-то заныло. Как будто в детстве был сильно обделен. Чем?

Теща пригласила обедать, выставила на стол бутылку водки. Он вспомнил, что зовут ее Анна Максимовна. Зоя говорила: Анна Максимовна и Анатолий Львович. Тесть разлил по рюмкам прозрачную жидкость:

— Ну, со свиданьицем!

Зоя выпила, закашлялась, он чуть глотнул и поставил рюмку на стол. Поймал удивленный взгляд тещи. Пусть. Не хочется. Гадость, определенно: водка — это гадость. Обед был простой: жареная картошка, салат из огурцов-помидоров, селедочка, посыпанная сверху зеленым лучком. Но ел он с аппетитом и все время оглядывался. Знакомый с детства деревенский дом: потолки высокие, русская печь, беленная известкой, в печи чугунная заслонка, пол из широких, толстенных досок.

— Жарко сегодня, Анна Максимовна, -улыбнулся. -Печь-то давно не топите, должно быть?

— Да, жарковато, — кивнул тесть, потом кашлянул: — Как со здоровьицем, Иван… кхе-кхе?…

— Поправляюсь, — коротко сказал он.

— Оно, конечно. Поберечься надо. Мать, а мне рюмочку еще можно?

— Да ну тебя! — махнула на него кухонным полотенцем теща. — Рюмочку! С рюмочки все у тебя и начинается! Иди вон лучше в огород, шланг налаживай. Поливать вечером будем.

— А чего его налаживать? Шланг как шланг, — подмигнул тесть. — Бери да поливай. Мотор, однако, барахлит. Смазать бы надо.

— Я тебе сейчас смажу! Полотенцем по загривку. Зять не пьет, и ты помолчи.

— Может, я чем помогу? — поинтересовался из вежливости. В моторах он ничего не понимал, это точно.

— Идите уж на речку! Девчонки заждались.

— Да-да. Пойдем, Зоя?

Она вышла первой, он же задержался в сенях и, прикрывая дверь, услышал глухой тещин шепот:

— Зятька-то, Толя, как подменили. Стал как человек. Ишь: Анна Максимовна! Уважительно. А то все мать да мать. Может, и наладится у них…

Он и сам вдруг поверил, что все наладится. И отчего-то записал себе в календарь и этот день, как день шестой. Хотя ничего важного он не сделал. Приехал с женой к детям, привез продуктов, пошел с ними на речку купаться, до шести часов лежал под солнцем, чувствуя, что на глазах смуглеет, учил девчонок плавать. Маша и Даша, визжа, висели у него на шее, барахтали ногами в воде. Он смеялся, брызгался, как мальчишка, в шутку затаскивал их поглубже, где было больше, чем по шейку, зорко в это время следя, чтобы девчонки не захлебнулись. Держал Головешек в воде под смуглые худые животы, и руки были удивительно сильными, словно из железа. Потом выжимал их черные, промокшие косички и объяснял, как легче научиться плавать. Зоя молча сидела на берегу, в темных очках. Когда девчонки убежали играть в песок с другими детьми, он снял с нее эти очки и увидел, что плачет.

— Что-то случилось? Я делаю что-то не так? Зоя?

— Где ж ты был все эти годы? — тихо спросила она.

— Где был? Как где? С тобой.

Она покачала головой. Солнце светило ярко, и он впервые очень внимательно разглядел Зоино лицо. Сказал вдруг с удивлением:

— А у тебя разные глаза! Один карий, а другой голубой! Надо же!

— Ой! Некрасиво как, да? — Она схватилась за темные очки.

— Нет, что ты! Очень оригинально! Никогда раньше такого не видел! Не надо, не надевай… А почему ты не купаешься?

— Старая уже. Стесняюсь. И плаваю, как лягушка.

— Да? А у меня, кажется, великолепный кроль! Смотри!