Алексей Макеев - Чисто сибирское убийство Страница 16

Карнавал страстей продолжался. Публика нездорово возбудилась. Крики, истеричный хохот. «Сан Саныч!» – расталкивая людей, гремел по ступеням Шалевич. Пузырь неистово крестился. Косаренко испортил воздух и нисколько не смутился. Лизавета истерично хохотала. Коржак облегченно утирал испарину. Надежда Борисовна недоверчиво качала головой и дышала полной грудью. Юлечка в изнеможении опустилась на ступени, вторично затряслась в рыданиях. «Живой, – как попка повторял Косаренко, – живой…»

Ухватов приоткрыл глаза, обвел мутным взором склонившихся над ним людей:

– Не дождетесь…

– Кто вас толкнул, Сан Саныч? – спросил Максимов.

Очевидно, что старика столкнули. Нехитрое это дело – пробить худое ограждение и пуститься в завораживающий полет.

– Не видел, – облизнув губы, прошептал Ухватов.

– Отстаньте от него! – взвизгнул Марголин. – Неужели вы не видите, Сан Санычу плохо? Вы можете подняться, Сан Саныч? Помогите же…

Желающих подставить плечо оказалось даже с лишком. Вялое тельце схватили под локти и утвердили вертикально. Особых увечий, по всей видимости, у старика не было. Ободранные в кровь руки, шишка на лбу, ребра отбиты. Случись переломы – он кричал бы от боли и терял сознание. Но Ухватов не кричал. Сонно вращал глазами и даже пытался отшучиваться: дескать, при первых признаках немощи необходимо срочно выпить. Повезло ему, конечно, невероятно – траектория полета впечатляющая. Со всеми мерами предосторожности старика перенесли в апартаменты и вызвали «скорую».

Ажиотаж не утихал. Народ нервничал и постепенно выходил из себя.

Охранники шатались толпами, зыркая по сторонам. Косаренко обвинял во всех немыслимых грехах горничную и шарахался от любого, кто пытался к нему подойти. Брызгал слюной, требовал, чтобы его немедленно выпустили из этого вертепа – почему он должен сидеть и смиренно ждать, когда его прикончат?! Шалевич орал, что никто из этого дома не выйдет, уж он позаботится, а если попытается это сделать, то горько пожалеет. И вообще, он арестует всех до единого, бросит в подвал и будет бить до полного изнеможения, пока кто-нибудь да не признается. Оправившись от страха, хохотал, хлопая себя по ягодицам, вор, задавая резонный вопрос: а кто в таком случае арестует и будет бить до полного изнеможения Шалевича с Коржаком, поскольку они ничем не лучше прочих и прекрасно вписываются в потенциальные злоумышленники… Дурдом настоящий. Непаханое поле для практикующего психиатра. Театр абсурда отдыхал и тихо выл от зависти.

В разгар этой клинической суматохи отворились парадные ворота и на территорию «Борового» въехала карета «скорой помощи». В кольце набыченных телохранителей испуганно озирающиеся эскулапы с дипломами и степенями проследовали в апартаменты и двадцать минут спустя вышли. Выяснилось, что Сан Санычу дико повезло: отделался ушибами средней тяжести и небольшим сотрясением. Переломов нет. «Жить будет», – радостно оповестили эскулапы. Но лучше перебраться в больницу – как-никак возраст, организм может не справиться, и вообще, за последствия ручаться никто не будет… К всеобщему изумлению, Сан Саныч отказался ехать в больницу, заявив, что ему и здесь неплохо, постельный режим он обязуется соблюдать, а врачам об инциденте лучше всего забыть, если не хотят неприятностей. Наблюдательный сыщицкий глаз тонко подметил, что бежали медики из дома как тараканы от дихлофоса, а «скорая» сорвалась с места, словно она не «скорая», а болид «Формулы-1».

В 19.0 °Cан Саныч выгнал из апартаментов лизоблюдов и бесполезную охрану, капризно заявив, что жаждет видеть Максимова.

Сыщик вошел в полумрак, исполненный живейшего участия в судьбе человека. Ухватов лежал на кровати, обложенный подушками, и с укором смотрел на сыщика.

– Что ж вы так лажанулись, Константин Андреевич? – произнес он слабым голосом.

Максимов устыдился – в голосе старика не было ни угрозы, ни превосходства.

– Да ладно, не отвечайте, – улыбнулся Ухватов. – Я шучу. Придвигайте кресло, присаживайтесь. Выпить хотите?

– Хочу, – откровенно признался Максимов.

– Так налейте – коньяк в баре. И про меня, старика, не забудьте – несколько капель в теперешнем состоянии в гроб не загонят…

По мере неторопливой беседы выяснилось следующее. Без десяти минут четыре Сан Санычу приспичило поесть, и он отправил секретаря в столовую. Марголин с готовностью удалился. И тут Сан Саныч внезапно почувствовал себя неважно – дышать как-то тяжело стало. Кондиционер в помещении, разумеется, имелся, но работал еле-еле – этот «чертов Дмитрий», постоянно опасающийся застудить шефа, установил режим минимальной вентиляции. А сам Ухватов в технике не Копенгаген. Минут пять он подождал, но референт не возвращался – заплутал где-то. Тогда со скрипом выбрался из кресла и выглянул в коридор. Здесь было не в пример прохладнее. И воздух свежий циркулировал.

Сан Саныч сделал несколько шагов, вышел на галерею северной лестницы – здесь было совсем хорошо. Пару раз он успел глубоко вдохнуть. Почувствовал себя нормальным человеком. И в этот миг услышал шорох за спиной. Слух у старика не музыкальный, но довольно тонкий. Оглянуться Ухватову не позволили – резко толкнули в спину.

Пол ушел из-под ног, хрупкое ограждение затрещало – он пробил его грудью и вывалился наружу. Благо вытянул руки и схватился за перила находящегося рядом пролета. Повиснуть не удалось, руки сорвались, полетел дальше. Зацепился за балясины, опять сорвался. В итоге рухнул на ступени и, теряя сознание, покатился вниз. Но торможение за перила, безусловно, смягчило падение – благодаря чему он избежал переломов и, что замечательно, смерти. Погружаясь в бесчувствие, Сан Саныч отчетливо слышал, как по лестнице кто-то бежит. Но кто? Полный туман. Только факт.

– Константин Андреевич… – прошептал, закрывая глаза, «сибиряк». – Я хочу, чтобы в этой комнате по одному появились все люди, живущие в доме, за исключением охраны. Я не буду вам мешать, поговорите с ними…

Истерики поутихли, народ осознавал свою причастность к драме. Выхода нет, хамить бесполезно. Они возникали один за другим, молчаливые, угрюмые. Кто-то сдержанно фыркал, кто-то прожигал глазами, третьи торопливо отвечали на вопросы, испуганно косясь на смежившего веки Ухватова, четвертые отвечали толково и твердо.

Где носило Марголина, когда шефу стало плохо? Ответ невразумительный. На добычу провианта референт отправился без десяти минут четыре. В 15.55 Ухватов ощутил дискомфорт. В четыре вышел из апартаментов и отправился на северную лестницу. Упал по воле злоумышленника и провалялся минуты три, пока горничная не подняла крик. Марголин появился в буфетной в 16.02! Забавная арифметика. Краснея и кусая губы, Марголин сказал, что зашел по пути в библиотеку (там же, где бильярдная) – подобрать шефу томик Куприна, он сам просил (Ухватов сдержанно кивнул), поскольку обожает этого писателя с его «неуемным и жгучим интересом к жизни». Да и оба они, к слову, произошли от татарских княжон. Но не нашел нужного произведения – мемуары «Купол св. Исаакия Далматского», в которых писатель повествует о своей борьбе за выживание в трудные годы Советской власти. Он вообще не нашел в библиотеке Куприна! Поэтому махнул рукой на это дело и отправился в буфетную за обедом. Подтвердить слова Марголина оказалось некому – в библиотеке было пусто.

Горничная Юля на часы не смотрела. Она несла стопку белья из свободной комнаты восточного крыла в прачечную (закуток у охраняемого перехода в кухонный домик), намереваясь сократить дорогу по северной лестнице. Сокращение на пользу не пошло: ступив на узкую галерею, она спустилась на пару ступеней, узрела «труп» и подняла истошный крик (при слове «труп» Ухватов беспокойно шевельнулся).

Надежда Борисовна, воспользовавшись послеобеденным затишьем, писала письмо маме в Астрахань – и в подтверждение сунула под нос Максимову незавершенную эпистолярию. Шалевич в собственных покоях знакомился с фундаментальными трудами Макиавелли (находит иногда) – из номера не отлучался и даже заперся. Пузырь за стенкой от Шалевича активно рефлексировал и тоже никуда не выходил. Коржак смотрел «Дежурную часть «Вестей», а после – записанную с вечера документалистику «Воры в законе». Косаренко банально спал.

Лизавета, не в силах выносить богатырский храп, спустилась в сад, залезла в отдаленную беседку и усердно творила маникюр. Возвращаясь по парадной лестнице, услышала истошный крик.

Садовник возился у себя в сарае. Повара томились на кухне. Охрана выполняла свои обязанности…

Такое ощущение, что бедлам в доме создавался искусственно. Охрана ходила чуть не строем – затоптали место происшествия, ничего не найдешь. Постояльцы косились друг на друга. Косаренко по-прежнему от всех шарахался – в том числе от милой сердцу Лизаветы. Народ бродил без дела – никто не хотел сидеть в одиночестве. То сбивались в группы, то распадались. Шалевич злобно стучал шарами в бильярдной. Пузырь, проинструктировав широкоплечего охранника (на предмет, куда тот должен смотреть), уволокся на озеро.