Сергей Рокотов - Воскресший для мщения Страница 16

Живоглот подробно рассказал Гнедому о плане, предложенном ему Лычкиным. Тот на первый взгляд слушал невнимательно, грыз соленые орешки, пил минералку. Но Живоглот знал своего собеседника, знал, что он не пропустил ни единого слова из его рассказа.

Ближе к концу Гнедой зевнул.

- А что мы не пьем, собственно говоря? Люсенька нам все принесла, а мы сидим и лясы точим... Нехорошо по отношению к бедной девушке... Ты что будешь пить, дружище?

- Я водочки по старой привычке.

- Ну а я вискача по новой. Надо привыкать к шикарной жизни, Живоглот! Мало мы с тобой отрубей с дерьмом покушали и гнилой водицы попили... Виски надо пить с содовой, а джин с тоником. Ну а водочку с соленым огурчиком, а если позволяет бюджет, вот с этой малосольной семгой.

Они выпили и закусили. Потом Гнедой снова зевнул.

- Спать охота, - поморщился он. - Что-то мне с утра охота спать... И чем больше сплю, тем больше хочется. Отчего бы это, Живоглот? Как полагаешь?

- Не знаю... А как с планом-то?

- С планом? А что как? Отличный план, за дело стоит взяться. Возьмем пол-лимона баксов за просто так... Разве такие деньги на дороге валяются, а, дружище Живоглот? На дороге и рваный рубль редко попадается, а тут...

- А сколько дать этому... Лычкину?

- Двадцать процентов. Надо уметь быть благодарным за хорошую идею... Кстати, этот Лычкин не родственник ли бывшему директору гастронома Лычкину Гавриилу Михайловичу?

- А как же? Родной сын...

- Крутейший мужик был Гавриил Михайлович, уважали его... Только любил пыль в глаза пустить, повыпендриваться...

- Так ты что, знаком с ним? - удивился Живоглот.

- Конечно, знаком, Эх, дружище, знал бы ты, с какими людьми я был в этой жизни знаком... С писателями, артистами, музыкантами... А с директором гастронома Гавриилом Михайловичем Лычкиным коротал время в Бутырской тюрьме, куда попал по недоразумению и подлому наговору.

- Кто попал по наговору? - не понял Живоглот.

- И я, и Гавриил Михайлович, попали в Бутырскую тюрьму по недоразумению и подлому наговору, - стал втолковывать тупому собеседнику Гнедой. Это было в восемьдесят третьем году, андроповщина, слыхал? Борьба с коррупцией, всеобщая чистка, возврат к ленинским каким-то там нормам... В те годы некоторые директора гастрономов и вышак получали, вот в какие страшные времена наше поколение жило, дорогой мой братан Живоглот... Ты тогда только начинал свою благородную деятельность, а мы..., - вздохнул он, выдавая себя чуть ли не за жертву репрессий коммунистического ада, хотя Живоглот прекрасно знал, что именно в восемьдесят третьем году Гнедой был осужден по сто третьей статье за убийство женщины с целью ограбления и получил за это восемь лет, из которых отсидел всего несколько месяцев, оправданный вышестоящим судом. - Да, хорошо держался Гавриил Михайлович, настоящий мужчина был, царство ему небесное...

- Всем нам хорошо известный Петя Сидельников хотел его на халатность вытащить, - продолжал Гнедой, - он мог бы, ушлый, падло, до самого кошмара... Халатность не проскочила, но тринадцать для него тоже очень неплохой вариант. Жаль, здоровьичко подвело, а то бы вышел по амнистии, сейчас бы миллионами ворочал... Нет, молодец, однако, Петя Сидельников... А так то Лычкин на расстрел тянул, не хуже директора Елисеевского, заслуги никак не меньше... Хотя, конечно, за хищения человека к вышке приговаривать - большой грех, ох, большой... Я вот за иные дела и то до вышачка сильно не дотянул, обидно даже... Глупые у нас законы, Живоглот. Впрочем, не нам об этом судить, наше дело их выполнять либо не выполнять. Это уж на наше усмотрение... Давай ещё выпьем... А насчет дела, значит, Лычкину двадцать процентов, по честному, из уважения к его покойному батюшке, так-то бы и десяти хватило, а то и вовсе можно было бы ничего не дать или девятью граммами облагодарить. Но это грех, Живоглот, а греха надо по возможности избегать... Гавриил Михайлович был человек благородный, щедрый, делился всегда с нами, советы давал хорошие. И, главное, относился уважительно, не свысока, а это я больше всего ценю... Мы с ним говорили, как интеллигентные люди, о литературе, о музыке, о театре... Хотя вот по части театра не могу сказать, что он мог быть мне интересным собеседником, не очень сведущ... А вот по части поэзии, помнится, он процитировал какое-то стихотворение Гумилева, которое мне было неизвестно... Ладно, - вдруг прервал сам себя он. - Итак, Лычкину - двадцать, а вместо этого Дмитриева Комар пойдет, он похож на представителя фирмы, морда очень протокольная, сам его опасаюсь... Ну а кто Дмитриева на себя возьмет, это уж ты сам реши, людишки у тебя есть.

- Это лучше Большого никто не сделает, - сказал Живоглот.

- Пускай, пускай, можно, можно, - согласился Гнедой. - У него ни стыда, ни совести, ни комплексов и в помине нет... Удачная кандидатура. Комару десять штук, у него работа тонкая, ну а Большому подкинешь, сколько найдешь нужным, ну, штуки две, от силы три, не больше, ну а остальное... Он развел красивыми холеными руками с золотыми перстнями на пальцах. - В наш общак... По-моему, я правильно рассудил, никто в обиде не будет, ни я, ни ты, ни этот самый Лычкин...

Живоглот и не думал возражать, ибо возражать Гнедому было совершенно невозможно. Хотя сам он был не против вообще избавиться от Лычкина, как от опасного свидетеля. Но раз босс сказал, пусть так и будет...

- Когда должен приехать в Москву этот Дмитриев? - спросил напоследок Гнедой.

- Скоро уже, двенадцатого февраля.

- Так готовьтесь к встрече, готовьтесь. Что вам мешает? Если какие вопросы, звони, помогу. Но постарайся решить все сам, ты парень толковый, я на тебя надеюсь. Ладно, дружище, ступай, пожалуй, я что-то плохо себя чувствую. Люсенька, солнышко, проводи нашего гостя! - елейным голосом прокричал он.

...Когда Живоглот вышел на весенний воздух, он обнаружил, что Большой уничтожает очередную, непонятно какую по счету бутылку "Пльзеня".

- Поехали! - рявкнул он, непонятно от чего испытывая сильное раздражение.

А тем временем Гнедой посадил Люсеньку на колени и стал лезть ей своими холеным пальцами под юбку.

- Вы знаете, Евгений Петрович, этот страшный черный человек с татуировками на руках выпил десять бутылок пива, - вытаращив глаза, шепнула ему на ухо Люська.

- Ну и не переживай, у нас хватит пива для всякого быдла, - спокойно ответил Гнедой, поднимаясь пальцами все выше и выше. Люська слегка застонала, предвкушая наслаждение. - Сейчас выедут за территорию, сбегает в лесочек, и все - ни в одном глазу. В голове-то пусто, только на кишечник и мочевой пузырь и работает. Дешевизна души, дорогая моя, низость помыслов, решил он блеснуть афоризмом. - Однако, что бы мы делали без таких, с позволения сказать, людей? Выпей вот бокал шампанского, да пошли в спальню, там как-то благороднее всем этим заниматься...

6.

- Здравствуйте, Алексей Николаевич, - улыбался Кондратьеву невзрачный человечек неопределенного возраста в помятом, засыпанном перхотью, сером костюмчике и старомодных войлочных ботинках. - Я из Западносибирского торгового треста. Моя фамилия Пирогов. Илья Николаевич Пирогов. Слышали, наверное обо мне от Бориса Викторовича? Мы с ним большие друзья и партнеры по пульке. Приехал за получением новой партии продуктов. Знаете, Алексей Николаевич, у нас в Западной Сибири ваши продукты идут просто нарасхват. Сами понимаете, что такое баночная ветчина и тушенка для нефтяников. Какая для нас удача, что мы на вас вышли, вернее вы на нас, - поправился он.

- Здравствуйте, - улыбнулся и Кондратьев. Дмитриев и впрямь говорил ему в приватной беседе, в которой принимал участие и Лычкин, о своем приятеле и сослуживце Пирогове. Они спорили с Михаилом о тонкостях преферанса, а Алексей, слушал, ровным счетом ничего не понимая. - Вы точны до предела. Сказали, приедете двенадцатого февраля, и как штык...

- Да в нашем деле, Алексей Николаевич, неточность - главный враг. Понимаете, в прежние времена никто не выполнял обязательств друг перед другом, потому что все было общее, то есть, ничье. Теперь же появились хозяева. И люди, работая на себя, на свое благосостояние, тем самым приносят большую пользу людям. Вот, например, мы с вами кормим, и неплохо кормим людей, находящихся на боевом посту, работающих в экстремальных условиях. Как же можно подводить их и наносить материальный ущерб себе? Это все равно, извините, что плевать против ветра...

- А почему не приехал Борис Викторович? - поинтересовался Кондратьев.

- Борис Викторович перед самым вылетом немного приболел. Разве он вам не говорил тогда, в декабре, что у него нелады с печенью? Да вы сами могли бы обратить внимание, какие у него желтые глаза... Я очень беспокоюсь за его здоровье, ему бы на курорт, а он все работает, работает... - Пирогов обеими пятернями взлохматил свои торчащие в разные стороны жиденькие волосики, а затем подавил себе ладонями виски. - Я и сам-то неважнецки себя чувствую, виски вот что-то ломит, видимо, к перемене погоды, - добавил он. - Февраль - очень опасное время для не совсем здоровых людей...