Андерс Рослунд - Дитя мрака Страница 16

Только это. Единственную формулировку.

Пациент, живущий растительной жизнью.

И все-таки она жива! Анни жила в санатории после нескольких лет, заполненных операциями. Он сам носил ее вверх по лестнице, и она в первый же вечер ждала его в инвалидном кресле и ворковала, он воспринимал эти звуки как смех. У нее было много красивых платьев, и она всегда была аккуратно причесана, и каждый раз они молча сидели рядом у окна и следили за кораблями, скользящими по воде. Черт побери, она жива!

Он покинул темноту крунубергского гаража, увяз в сугробе, ненароком выросшем между тротуаром и проезжей частью, выбрался из заноса и постарался побыстрее выехать на обледенелый асфальт.

Движение было не слишком оживленное, мороз вынудил многих оставить машины в гараже, воспользоваться автобусами или просто сидеть дома.

Он ехал по Шелегатан мимо здания суда, через мост Барнхусбру, мимо поездов под заиндевелыми электрическими проводами, по Далагатан, Уденгатан, Вальхаллавеген. Две машины с открытым капотом, многие остановились, чтобы счистить снег с лобовых стекол. Люди брели по тротуарам, уставившись в землю.

Короткий разговор с Нильсом Крантцем. Пока что ничего интересного среди обнаруженного собакой хлама не нашлось. Ничего, что имело бы отношение к убитой женщине. Потом короткий разговор с Херманссон. Пока что никаких сведений о грязно-красном автобусе, оставившем на улице сорок три ребенка, ничего, несмотря на объявленный общенациональный розыск.

Огромная парковка возле санатория Софиахеммет забита машинами. Гренс сделал два круга и в конце концов, махнув рукой, вопреки всем правилам припарковался на узкой дорожке у самого входа. Прошел в обветшавшее здание, мимо стойки приемной и сразу поднялся на второй этаж.

Больницы всегда пахнут одинаково. Что широкие коридоры в Святом Георгии нынче утром, что эти, значительно меньшие и куда более старые.

Смерть.

Вот чем пахнут больницы. Здесь каждый день кто-то умирает.

Пора бы привыкнуть. Но примириться с этим было невозможно.

Это ведь не работа. Это — Анни.

Единственное, что у него есть.

Она казалась такой маленькой.

Спала, свернувшись под одеялом, закрыв глаза. Больше ничего толком не разглядишь. Маска, помогавшая ей дышать, закрывала нос, и рот, и даже худые щеки, волосы спутались на подушке.

Он слушал ее дыхание, невольно дышал в такт. Странные аппараты словно бы склонялись над ее кроватью и занимали все свободное пространство, пищали, вычерчивали кривые — диковинные электронные существа.

Он подошел к ней, взял за руку, поцеловал в лоб.

— Пациентку кормили. Всего за несколько часов до наркоза. Хотя процедура проводится на голодный желудок.

— Пациентку?

— Да?

— Анни. У нее есть имя.

Он сердито посмотрел на главврача, который был в тех же годах, что и он сам. Злость подменяет страх, он знал, Свен постоянно твердил об этом. Каждый выбирает свое. Гренс предпочитал злость.

— Пациентка находилась под наркозом двадцать пять минут. Для обследования этого достаточно. Перед тем как…

— У нее есть имя.

— Перед тем как разбудить ее, мы прежде всего удалили интубационную трубку, вставленную в горло. И она поперхнулась.

Эверт Гренс презирал пожилого доктора по той же причине, что и молодых прокуроров. Они прятались за словами, за манерами, потому что от неуверенности старались при помощи книжной науки держать других на расстоянии.

— По-шведски.

Главврач водил рукой по воздуху, медленно, вверх-вниз, взгляд его то скользил по комнате, то устремлялся в коридор. Гренс говорил слишком громко.

— Ее затошнило. А если пациент дышит неровно, существует опасность, что содержимое желудка попадет в легкие. В таком случае, во-первых, возможна химическая реакция с содержимым желудка. А во-вторых, реакция бактериальная. Учитывая, что у нее вообще снижена легочная функция, все это может оказаться очень серьезно.

Они только-только успели начать.

Он отвлекся лишь на секунду.

Единственная секунда, что продолжается двадцать семь лет.

Она лежала не шевелясь, он снова взял ее руку, держал ее, как раньше, как она когда-то держала за руку его. Злость переросла в ярость, которая захлестнула его, кромсала, рвала на части.

— Серьезно? Что ты имеешь в виду?

Человек в длинном белом халате вздрогнул, отпрянул назад:

— Пожалуйста, не так громко…

— Что ты подразумеваешь под этим серьезно?

— Сразу после пробуждения трудно сказать, насколько обширна будет возможная пневмония…

— По-шведски!

Эверт Гренс понимал, что опять говорит слишком громко. Замолчал, ожидая, что доктор скажет дальше.

— Воспаление легких. От рвотных масс. Нам придется продолжить рентгеноскопию. Будем следить за частотой дыхания, температурой, общими симптомами, газами крови. Возможно, проведем профилактическую медикацию на первоочередном этапе терапии, пока она на дыхательном аппарате.

Гнев бушевал, наполняя грудь, причиняя боль. Но он больше не кричал. Выкричался.

Главврач это заметил, опустил брови, положил руку ему на плечо:

— Комиссар Гренс, мы хорошо заботимся о вашей жене. Сейчас состояние ее стабильно. Прошу вас, доверьтесь мне и нашему персоналу.

Он спускался по лестнице к автомобилю. Пробыл у нее около получаса, следил за ее дыханием, иногда дышал с ней в такт.

Никогда ему не было так одиноко.

Он по-прежнему жил в той же квартире в центре города, на Свеавеген, близ перекрестка с Уден-гатан. Когда-то они отпраздновали там первое Рождество, даже ходили на лыжах среди голых каштанов и сиротливых качелей в Васапарке, тогда он любил зиму.

Она только-только переехала в эту квартиру.

Он до сих пор ждал, что она снова вернется туда.

Гренс завел машину, включил мобильник, по асфальтированной дорожке поехал в сторону Вальхаллавеген. Сигналы пошли сразу же, словно кто-то названивал уже давно.

— Эверт?

— Да.

— Нильс Крантц. Я искал тебя.

Гренс не ответил, и криминалист продолжил:

— Я проанализировал то, на что сделала стойку собака в туннеле. Думаю, мы нашли нужное.

Два грузовика словно прилипли друг к другу, три полосы вдруг превратились в две.

— Подожди минутку. Тут какие-то идиоты впереди.

Эверт Гренс посигналил, одновременно нажимая на тормоз. Звук заглох где-то возле выхлопных труб огромных машин.

— Да?

— Пластиковая карточка, Эверт, пять на шесть сантиметров. На ней ее отпечатки.

— Ты уверен?

— Они принадлежат мертвой женщине.

Он свернул налево, к центру, проводив взглядом грузовики, которые продолжали ехать прямо. Снова посигналил. Получилось хорошо.

— Ты слушаешь?

— Чертовы грузовики.

— Ты слушаешь?

— Ты же знаешь.

Голос у Нильса Крантца был звонкий.

— Пять на шесть сантиметров. Вероятно, пропуск на работу. Я уверен, это ключ к ее опознанию.

Вторая половина дня. Она снова была внизу. Сидела в дорогом кожаном кресле в бетонной комнате, невидящим взглядом смотрела на матрасы на полу, на кучу одеял, на очаг, который сейчас не горел.

Она переоделась. Униформа висела на вешалке, в складской комнате напротив.

Опять двое штанов, как всегда, поверх длинная юбка и красная куртка, которую она так долго клянчила, прежде чем отец купил ее в универмаге «Нурдиска компаниет», и взяла из гардероба тем утром, когда покидала квартиру и свою комнату, хотя куртка уже тогда была маловата.

От нее снова пахло.

Кожа снова была в саже, лицо снова покрылось пленкой, она так спешила открыть дверь и лечь на твердый пол, а потом долго пересыпала сквозь пальцы иссера-черную золу.

Она уже приняла две таблетки из тех, что лежали в пакете. Теперь ей было хорошо, рот и щеки стали мягкими.

Кажется, можно успокоиться.

Но когда она вернулась, его не было.

Она смотрела на его пустой матрас. И не понимала. Лео где-то там, в туннелях, а ведь он всю ночь провел на ногах и сейчас должен бы, по обыкновению, спать.

Пакет с табаком и папиросная бумага лежали на деревянной этажерке в углу комнаты. Одной рукой она взяла листок бумаги, другой насыпала табаку, провела языком по краю, свернула сигарету. Закрыла глаза, откинулась назад, глубоко вдохнула дым. Сонно потянулась и ударилась локтем о стену, тлеющий табак посыпался на куртку, сигарета вышла рыхлая, возле молнии образовались дырочки. Если бы отец увидел, отругал бы ее, сказал бы, что куртка дорогая, что она обещала беречь ее.

Она тосковала по нем.

— Да?

В дверь постучали.

Она не любила этого ни когда была одна, ни вообще.

Новый стук.

— Да?

— Миллер.

Она узнала его голос.