Камилла Лэкберг - Ледяная принцесса Страница 16

Она нервно переминалась с ноги на ногу.

— Я тоже на это не очень рассчитывала, хотя и помнила, что ты работаешь здесь.

Она крутила ремешок сумки и смотрела на Патрика, слегка наклонив голову. Он помнил все ее жесты до мельчайших деталей.

— Много времени прошло, я сожалею, что не смог прийти на похороны. Как вы с этим справились: ты и Анна?

Несмотря на свой рост, она казалась маленькой, и он с трудом удержался от того, чтобы не погладить ее по щеке.

— Ну, так, более или менее. Анна уехала к себе сразу после похорон. Так что я здесь уже пару недель и пытаюсь разобраться в доме, но это трудно.

— Я слышал, что какая-то женщина во Фьельбаке нашла жертву, но не знал, что это ты. Наверное, это ужасно. Вы ведь были подругами в детстве.

— Да, такую картину не забудешь никогда, она мне будет являться в кошмарах. Ну ладно, мне сейчас надо бежать, они меня в машине ждут. Может быть, встретимся при случае? Я собираюсь еще какое-то время остаться во Фьельбаке.

Она уже шла по коридору к выходу.

— А что ты скажешь насчет ужина в пятницу вечером, у меня дома в восемь часов? Адрес есть в телефонной книге.

— Приеду с удовольствием. Увидимся в восемь!

Не успела дверь за Эрикой закрыться, как Патрик исполнил в коридоре, к пущей радости коллег, импровизированный индейский танец. И продолжал чувствовать себя счастливым, хотя понимал, как много ему предстоит повозиться, чтобы привести дом в презентабельный вид. После того как Карин от него ушла, Патрик не особенно утруждал себя домашним хозяйством.

Эрика и Патрик знали друг друга с самого рождения. Их матери с детства дружили и были близки, как сестры. Патрик и Эрика маленькими были неразлучны, и ни в малейшей степени не будет преувеличением сказать, что Эрика стала его первой и самой большой любовью. Что касается Патрика, то он просто знал, что родился уже влюбленным в нее. Всегда существовала какая-то ясность в том, что Патрик чувствовал к ней. Она, со своей стороны, совершенно никак не реагировала и принимала его собачью преданность как само собой разумеющееся. Когда она уехала в Гётеборг, Патрик понял, что настало время оставить свои мечты и положить их на самую дальнюю полку. Конечно, он влюблялся в других с тех пор, и когда он женился на Карин, то искренне надеялся, что они и состарятся вместе, но в глубине души никогда не оставлял мыслей об Эрике. Иногда он не вспоминал о ней месяцами, а иногда думал по нескольку раз в день.

Чуда не произошло, и бумажная гора за то время, пока Патрик отсутствовал, не стала меньше. Глубоко вздохнув, он сел за стол и взялся за бумагу, лежащую наверху. Достаточно однообразная работа ничуть не мешала ему обдумывать меню пятничного вечера. С десертом, во всяком случае, проблем не ожидалось. Эрика всегда любила мороженое.

Он проснулся с омерзительным вкусом во рту. Да, похоже, вчера они хорошо оттянулись. Пацаны подвалили после обеда, а потом они вместе упились. Всплывали какие-то смутные воспоминания о том, что вечером вроде приходил полицейский. Но в общем и целом он мало что помнил, словно провалился в черную дыру. Он попробовал встать, но комната закружилась и заходила ходуном, и он решил еще немного полежать.

У него саднило правую руку, он поднял ее к потолку, чтобы посмотреть, что там такое. Костяшки пальцев были сильно разбиты и все в запекшейся крови. Вот дерьмо, похоже, он устроил драку, из-за которой легавый и приходил. Мало-помалу в голове что-то прояснялось. Пацаны начали трепаться насчет самоубийства, и кто-то из них погнал что-то насчет Алекс. Светская сука, шлюха из высшего общества. Так он про нее и сказал. Андерса замкнуло, и все, что произошло потом, он почти не помнил. Все покрылось красным туманом, когда Андерс набросился на него. Ясное дело, он и сам обзывал ее по-всякому: и так и эдак, потому что ему досталось больше всех от ее предательства, но это было не одно и то же. Другие ее не знали, только у него было право судить о ней.

Телефон начал пронзительно надрываться, он попробовал игнорировать это, но потом решил, что ему же будет спокойнее, если он подойдет и телефон перестанет буравить ему голову.

— Да, это Андерс. — Язык у него едва ворочался.

— Привет, это мама. Как ты себя чувствуешь?

— А, сплошное дерьмо. — Опираясь о стену, он сполз вниз и сел. — Какой, мать вашу, час?

— Почти четыре часа дня. Я тебя разбудила?

— Ну да.

Голова казалась непропорционально раздутой и тяжелой и норовила все время ухнуть между коленей на пол.

— Я была поблизости и прикупила кое-что. Я услышала тут одну вещь и думаю, тебе стоит об этом знать. Ты слушаешь?

— Да, блин, слушаю.

— Они определили, что Алекс не покончила с собой. Ее убили. Я только хотела, чтобы ты знал.

Тишина.

— Андерс, алло. Ты слышал, что я сказала?

— Да-да, конечно. Что ты сказала? Александру… убили?

— Да, так, во всяком случае, говорят в поселке. Сегодня Биргит была в полиции в Танумсхеде, и там ей все разъяснили.

— Вот черт! Мамулёк, мне тут кое-что сделать надо. Созвонимся потом.

— Андерс, Андерс!

Он уже положил трубку. С неимоверными усилиями он заставил себя принять душ и оделся. После второй таблетки панадола он снова слегка почувствовал себя человеком. Бутылка водки на кухне соблазнительно поглядывала на него, но он не поддался искушению. Сейчас он должен быть трезвым. Ну, по крайней мере, относительно трезвым. Телефон зазвонил снова, он не стал поднимать трубку. Вместо этого взял из шкафа в прихожей телефонный справочник и там быстро нашел нужный номер. Руки дрожали, когда он набирал цифры. После казавшихся бесконечными сигналов он дозвонился.

— Привет, это Андерс, — сказал он, когда трубку на другом конце все-таки подняли. — Не, блин, не клади, нам надо чуток переговорить. Ты, слышь, ты, что я тебе, блин, скажу, выбора-то у тебя, блин, большого и нету. Я к тебе сейчас подъеду. Минут через пятнадцать. И не вздумай, чтоб ты, блин, дома был. И мне плевать, кто там у тебя и что там у тебя. Понял или нет? И помни: кому есть что терять, а кому нет. Ты, мерзавец. Я иду. Увидимся через четверть часа.

Андерс положил трубку, потом сделал пару глубоких вздохов, надел куртку и вышел из дома. Дверь он никогда не запирал. В квартире опять надрывался телефон.

Эрика чувствовала себя совершенно вымотанной, когда наконец добралась до дома. Они возвращались в тягостном молчании, и Эрика понимала, что Хенрик стоит перед трудным выбором: сказать ли Биргит, что не он отец ребенка, или держать язык за зубами и надеяться, что это не выплывет наружу в ходе расследования. Эрика не осуждала Хенрика и не могла с уверенностью сказать, как бы она поступила на его месте. Правда — не всегда лучший выход.

Уже стемнело. И она с благодарностью вспомнила отца, который установил наружное освещение, включающееся автоматически на подходе к дому. Она всегда по-настоящему боялась темноты. В детстве Эрика думала, что этот страх пройдет, когда она вырастет. Потому что взрослые не боятся темноты. Сейчас ей тридцать пять, а она по-прежнему заглядывает под кровать, чтобы убедиться, что там не скрывается кто-то. Жалкое зрелище. Она зажгла свет во всем доме, налила себе большой бокал красного вина и устроилась на плетеном диване на веранде. Темнота впереди становилась все более густой и непроницаемой. Эрика сидела и смотрела перед собой невидящими глазами. Она чувствовала себя одиноко. Так много людей, на которых повлияла смерть Алекс, оплакивали ее. А у самой Эрики была только Анна. Иногда она задавала себе вопрос, а будет ли Анна по ней скучать когда-нибудь.

Детьми Алекс и Эрика были очень близки друг другу. Когда Алекс начала отдаляться и в итоге совсем пропала, Эрике казалось, что у нее земля ушла из-под ног. Если у нее когда-нибудь и было что-то по-настоящему свое, то только Алекс, кроме отца — единственного человека, который заботился о ней. Эрика поставила бокал на стол так резко, что отломилась ножка. Она чувствовала себя слишком неспокойно, чтобы сидеть на месте, она должна была что-то делать. Не имело никакого смысла притворяться, что смерть Алекс не потрясла ее до глубины души. И больше всего ее смутил тот факт, что образ Алекс, который создавался у нее после разговоров с ее семьей, очень плохо соответствовал той Алекс, которую знала сама Эрика. Даже если человек изменился на длинной дороге от детства к зрелости, остается сердцевина, сущность личности, которая всегда та же. А та Алекс, которую описывали, казалась совершенно чужой. Эрика поднялась и опять надела пальто. Ключи от машины лежали в кармане; в последнюю секунду она прихватила фонарь, сунув его в другой карман.

Дом на самой вершине холма казался каким-то особенно одиноким в фиолетовом свете уличных фонарей. Эрика припарковала автомобиль на стоянке позади школы: она не хотела, чтобы кто-нибудь видел, как она входит в дом.