Нина Васина - Падчерица Синей Бороды Страница 16

— Алиска, запомни, все в жизни относительно…

— Вот только не надо сейчас читать лекции по философии!

— Не буду. Я должен знать, что ты все запомнила правильно. Один из ярлычков с правой стороны экрана…

— Желтая лисичка? — перебиваю я его.

— Да. Твоя любимая лисичка. Если на него нажать…

— Появляется твоя электронная подпись. Ну и что?

— Она тебе понадобится после того, как наберешь пароль.

— Мазарини тебя найдут и убьют.

— Они совершенно безобидны, потому что непроходимо глупы, — самонадеянно заявляет отчим. — Когда наберешь пароль, возникнет табличка-запрос, ты вызовешь мою электронную подпись и нажмешь ОК, просто ОК, потому что адреса введены предварительно, а когда перегонка закончится, все сотрешь.

Я молчала и еле сдерживала бешенство.

— Утро какое тихое, — вздохнул кореец. — Ангелы крыльями машут, слышишь?

Я прислушалась, но не услышала ничего, кроме дыхания лошадей и стука моего сердца.

— Когда ты станешь взрослой…

— Не начинай, ладно?..

— Когда ты захочешь узнать, жив я или мертв…

— Зачем это мне узнавать?

— Однажды я поцеловал тебя в живот.

— Еще чего?.. — я дернулась, Маврушка подо мной фыркнула и переступила.

— Когда ты спала, я тебя везде целовал.

— Не правда! — Ты просто не помнишь, это были хорошие поцелуи, отцовские. Если ты захочешь узнать, жив ли я, приложи левую ладонь к животу. Вот так, чуть пониже пупка.

— И не подумаю!

— Приложи и послушай, — не обращая внимания, продолжил кореец. — Если услышишь пульс вроде легкого сердцебиения, значит, я жив.

— А если мертв?

— Почувствуешь тишину и холодок.

Я расстегнула куртку, лихорадочно выдернула из джинсов рубашку, засунула за пояс руку и приложила ладонь к животу.

— Ты мертв, кореец! — злорадно объявила я после минуты напряженной тишины в его побледневшее лицо. — Ты уже мертв! Я ничего не слышу!

— Алиса!

— Она пела тебе! Она пела тебе! — я ударила Маврушку по крупу ногами, мы помчалась вниз.

— Алиса-а-а!

— Она пела тебе и никогда не пела мне, — шептала я, не подпуская слезы к глазам. Задавленные внутри, они осели тяжелым комом и мешали дышать. — Она пела тебе, а теперь ты мертв!

Мне почудились впереди странные тени. Взлетая и падая, распластавшись по земле серьми призраками, тени неслись от хутора навстречу, и никак было не разглядеть, сколько их, пока они не пронеслись мимо, хрипя от напряжения, почти выпрямляя в одну линию гибкие длинные тела в прыжке. Три огромные собаки, выпущенные лесником, промчались, одарив на секунду близостью силы и красоты откормленных серебристо-серых натренированных тел. Где-то там, на холме, они добежали до корейца, бросились к нему с громким басовым лаем и прыгали от счастья, пугая его жеребца, и валялись на земле, обнажая голые животы, и носились кругами, пока он не слез с лошади и не дал себя повалить и облизать.

Проснувшаяся Рита бегала из комнаты в комнату, поправляя подушечки на креслах, сменила три кофточки, но ее все равно не устраивало то, что она видела в старом зеркале. Чайник закипал уже два раза. Нервничая, Рита становилась с напряженным лицом некрасивой, терялась, роняла посуду, и вот уже подступала к покрасневшим глазам, к напряженному горлу истерика — где же он, в конце концов, он приехал, почему не идет обнять жену?!

— Собак выгуливает, — зеваю я и иду досыпать.

А вечером, когда еще не включили фонарь над крыльцом и тени лесников-охранников растворялись в наступающей темноте между старыми деревьями в саду — обходы проводились раз по шесть в сутки, — я прокралась по лестнице так тихо, что Рита, застывшая в холле перед телевизором с выключенным звуком, ничего не заметила (звук мешал бы ей вслушиваться в себя и хранить память о теле и голосе корейца). С деревянной панелью пришлось повозиться, оказывается, она не сдвигалась в сторону, а поднималась вверх, в невидимую нишу, и закреплялась в поднятом положении рейкой. Дверца в потайную комнату была низкой, замок заело, ключ, выданный корейцем, не хотел поворачиваться, руки мои дрожали, а старый дом вздыхал и потрескивал своими внутренностями, как уставшее пугать дряхлое привидение.

Провозившись минут десять, я открыла замок и вошла в чулан Синей Бороды, согнувшись. Нащупала клавишу на стене справа, у самого пола, а свет не включился. Так, да? А у меня с собой фонарик! С новыми, только что вставленными батарейками. Отлично светит.

Комната оказалась совсем крошечной — два шага до поставленных друг на друга коробок у стены. Копаться в них некогда, да и кореец только что уехал, пяти дней еще не прошло, чтобы доставать ноутбук. Осветив все вокруг себя, я обнаружила, что не могу определить, где находится та самая перегородка, за которую нельзя заходить. Три сплошные стены, никаких зазоров. Ощупав все вокруг, я стала на колени и провела пальцами по соединениям стен и пола.

Неужели он специально сказал о перегородке, зная, что я обязательно сунусь ее искать?! С него станет и пошутить, катит теперь по шоссе и смеется, представляя, как я в кромешной темноте, дрожа от страха, ощупываю каждый сантиметр его потайной комнаты! От отчаяния и злости я вспотела. Села на пол.

Постаралась вспомнить, как выглядит эта часть мансарды снаружи. Посветила фонариком и вычертила пальцем в пыли приблизительный план второго этажа. Я — здесь, поставим крестик. Здесь — выступ, здесь — дверь в соседнюю комнату. Там — свалка старой мебели, и комната та метров пятнадцать, значит, стена, общая с нею, должна продолжиться еще не менее, чем на три метра! Стоит продолжить ощупывание и простукивание стен. Я подергала, пытаясь расшатать, три розетки и сунула палец в подозрительное углубление, но от этого стена не двинулась с места, открывая вход, и не вывалился оскаленный череп, охраняющий сундук с кладом. Из углубления, однако, удалось выковырять странную бусину — молочно-белая, в свете фонаря она светилась матовым жемчужным блеском и имела две дырочки, как у пуговицы. Бусину-пуговицу я засунула в карман рубашки, вставая, пнула в сердцах ногой плинтус, и мне показалось, что он сдвинулся. Я присела, разглядела и потрогала плинтус в этом месте и обнаружила, что он пластиковый! У остальных трех стен — плинтус точно деревянный, прибитый гвоздями, а здесь — пластиковый и не закрепленный.

Тут решил вмешаться внутренний голос, он посоветовал мне уйти из комнаты и вернуться завтра, когда будет светло, и, открыв дверь, воспользоваться освещением из наклонных окон в коридоре. Конечно же, я его не послушала. Конечно же, я отодрала плинтус, просунула в щель, образовавшуюся между полом и перегородкой, пальцы и, наученная опытом с первой деревянной панелью, подняла вверх и эту, открывая перед собой еще один низкий вход в темное, пугающее пространство чулана. Мне вдруг показалось, что запахло духами.

И не просто духами, а духами, которыми пользовалась мама! Перегородка — большой тяжелый лист фанеры — никак не закреплялась. Держа ее на весу правой рукой, я нащупала левой фонарик, присела, и желтый кружок заметался по чулану. Дыхание мое остановилось, я вся окаменела, только рука с фонариком, дрожа, резала и резала темное пространство на разноцветные полоски, выхватывая один за другим — крюки в стене, на которых!.. Закричав, я отшатнулась, бросив фанеру.

Перегородка упала со страшным грохотом, я бросилась из комнаты, обрушив штабель коробок и не позаботившись закрыть после себя низкую дверь.

Слетела вниз по лестнице, забилась в нишу под последним пролетом и только тогда вспомнила, что нужно дышать.

— Алиса! Алиса! Ты что-то уронила? — голос Риты издалека нереальный, как призрак жизни. — Очень есть хочется, давай ужинать, давай пить вино, слушать музыку и веселиться!

И мы ели консервы, пили вино и слушали старые пластинки — радиола не работала, а диск проигрывателя крутился, и лапка шуршала по первым черным бороздкам вздохами подступающей музыки, и я впервые поняла, что оперное пение под красное полусухое — это лучшее успокоительное.

— А кто в твоей любимой сказке — восьмая жена или пастушка — был иницу… инаци… и-ни-ци-а-то-ром открывания двери в страшный чулан? — вдруг спросила Рита после того, как мы прикончили вторую бутылку грузинского красного.

— Жена, — выдохнула я, начав дрожать.

— И что?.. Что там такое было? Отрезанные головы предыдущих семи жен? — она захихикала, потом, видя мое напряженное оцепенение, скорчила рожицу. — Ой, как страшно!…

— Там было… Там было восемь железных крюков, на которых… — я стала заикаться, — на которых висели семь мертвых жен Синей Бороды. Восьмой крюк был пустой. А может быть, на этих крюках висели только части жен.

— Как это — части?

— От одной жены — нога… От другой — почка, от третьей — сердце… От седьмой — глаз, — я решила не перечислять все подробно, но уточнила:

— Внутренних женских органов, предназначенных для деторождения, не было, это точно.