Секрет золотой карусели - Наталья Николаевна Александрова Страница 16

– Вот как… значит, здесь нет дорогих картин?

– Ну… таких, чтобы дорого стоили – нет. Другое дело, что у тех, кто жил здесь раньше – двадцать, тридцать лет назад, – эти картины могут вызывать волнующие воспоминания. Они могут напоминать детство, юность, молодость… многие дома, изображенные на этих картинах, больше не существуют, они снесены, разрушены. А ведь кто-то в этих домах родился, вырос…

Тут я взглянула на свою картину, на дом с башенкой…

Я поняла, что говорила сейчас в первую очередь о себе самой, о своих собственных чувствах, которые проснулись при виде этого старого дома.

Полицейский внимательно выслушал меня и проговорил с некоторым сомнением:

– Я много лет занимаюсь преступлениями, связанными с произведениями искусства, но мне никогда не приходилось слышать, чтобы картину похитили из-за нахлынувших воспоминаний. Картины воруют только из-за их высокой цены.

Тут дверь кабинета открылась, и в него вкатился круглый человек в круглых очках, с лоснящейся физиономией.

Он скользнул по мне оценивающим взглядом, видимо, сразу решил, что я не представляю для него никакого интереса, и повернулся к полицейскому:

– Златоусский, Артемий Арнольдович, – проговорил он круглым масленым голосом и протянул капитану визитную карточку с фамилией и номером телефона.

– И что вы здесь делаете? – удивленно осведомился капитан. – Лично я вас не вызывал!

– И не должны были, – так же маслено ответил вошедший. – Меня вызвала моя клиентка, Мария Валерьевна Вуячич. Я как адвокат представляю ее интересы…

– Ах, вы ее адвокат! Но пока ей нет нужды обращаться к адвокату, мы ее пока ни в чем не обвиняем…

– Ключевое слово здесь – пока! К адвокату лучше обратиться заранее, так сказать, превентивно. До того, как возникнут какие-то обвинения. Потом может оказаться поздно.

С этими словами адвокат уселся на стул и утвердился на нем так плотно и основательно, что даже мне стало ясно: он здесь всерьез и надолго. Капитан Серов, очевидно, тоже это понял, потому что резко поскучнел.

Тут я подумала, что вполне могу незаметно удалиться, мое присутствие здесь излишне. Я сделала полицейскому ручкой и скользнула к двери кабинета.

Он повернулся было ко мне, хотел что-то сказать, но передумал и заговорил с адвокатом.

А я вышла в выставочный зал.

Там сейчас никого не было, все картины висели на прежних местах, только на месте моей пропавшей работы было пятно – как на месте выпавшего зуба.

Я остановилась перед этим пятном и задумалась.

В самом деле, кому могла понадобиться моя старая картина?

Я не питаю иллюзий насчет своего таланта. Вряд ли моя картина может стоить больших денег. Но тогда… тогда зачем она кому-то понадобилась? Причем до такой степени, чтобы пойти из-за нее на преступление?

Тем более про картину-то эту никто не знал до прошлой недели, кроме Бобрика, да и он вспомнил о ней, только когда меня встретил. Да я сама о ней забыла. И нечего было Мишке меня втягивать в эту авантюру, вон этот тип с художественной фамилией прицепился как смола! Теперь будут на допросы таскать, только этого мне не хватало!

Тут я заметила Мишку Бобрика, который болтался по галерее, очевидно в ожидании меня. Очень не хотелось мне с ним разговаривать, еще поругаемся, поэтому я скользнула в узенький коридорчик, где была импровизированная кухня.

Я вспомнила, что в день вернисажа именно оттуда щуплый мужичок выносил поднос с шампанским. Вот интересно, про шампанское я вспомнила, а вот с кем его пила – убей бог! Нет, очевидно, спиртное мне противопоказано.

Итак, я неслышно просочилась в этот самый коридорчик, потому что в конце его была дверь черного хода, и я надеялась этим путем выйти во двор и незаметно уйти отсюда. И больше ноги моей здесь не будет. А все Мишка!

И тут я услышала за дверью импровизированной кухоньки какое-то движение.

Дверь приоткрылась, и я застыла на месте, сама не знаю почему, вроде бы ничего плохого я не сделала. Но вот отчего-то мне не хотелось никого встретить. Спиной я нажала ручку узенькой дверцы, та открылась, и я оказалась в темной кладовке. Там были свалены старые рамы, пахло пылью и скипидаром.

За секунду до того, как Милана появилась в коридорчике, я успела прикрыть дверь кладовки. Но не до конца, чтобы она не хлопнула, поэтому услышала резкий голос из-за двери:

– А ну-ка вернись!

И тут же чья-то сильная рука втащила Милану внутрь легко, как будто это была не женщина крупной и плотноватой, скажем так, комплекции, а пластмассовый манекен. И та же рука плотно закрыла дверь кухни.

Я решила, что самое время мне ретироваться, что Милана вполне может сама за себя постоять, а у меня и своих забот хватает.

Очень осторожно я протиснулась в дверь и тихонечко пошла к выходу, но по дороге не удержалась и заглянула в небольшое стеклянное окошко в двери кухни. Честно говоря, мне хотелось узнать, кто этот человек, который так вольно обращается с великой и ужасной Миланой Вуячич.

И каково же было мое удивление, когда я увидела, что с ней разговаривает тот самый хлипкий, невзрачный мужичок, что был у нее на подхвате. Теперь он вовсе не выглядел таким мелкотравчатым, напротив, лицо его казалось вырезанным из камня, он говорил короткими рублеными фразами, и я почему-то думала, что негромко, так сильнее доходит. Очевидно, до Миланы точно дошло, потому что вид у нее был бледный.

Тут я поняла, что если они меня заметят, то ничего хорошего не выйдет, так что пробежала до выхода и выскочила во двор.

И, никуда не заходя, побежала домой, а там попала в объятия Маруси, которая, надо сказать, высказала мне все, что думает о хозяйках, что заставляют собаку терпеть до полдня.

– Прости меня, дорогая моя! – Я попыталась поцеловать собаченцию в нос, от чего она с негодованием отказалась.

Прошло несколько дней.

В Нюрнберге все только и говорили о восточном торговце, который поселился в доме советника Вестфаллера. Рассказывали о множестве его слуг и приказчиков, об удивительном богатстве иноземца. При этом его самого пока никто не видел.

Мастер Фридрих