Анна и Сергей Литвиновы - Белый пиар Страница 17

«Ну, вот, дождалась, – досадливо подумала Женя. – Начинаются пьяные откровения».

– Что-нибудь случилось, Дима? – участливо спросила она.

– Случилось, – мрачно ответил он. Налил себе еще водки, отхлебнул.

– С дочкой? – столь же спокойно поинтересовалась Женя.

– С ней.

– Если расскажешь – тебе станет легче?

– Не знаю. Наверно. Возможно, мне станет легче. А ей – легче уже не станет. Нет, не так: вряд ли станет… Ты знаешь: я ведь, как дурак, надеялся… До последнего момента… И сейчас надеюсь… Бывают ведь же случаи, что…

Он не договорил, махнул рукой и влил в себя еще один фужер водки – третий за вечер.

Женя отхлебнула мартини. Она старалась не опьянеть. Если что, с Бритвиным она, конечно, справится… Да и вряд ли ей сегодня с его стороны что-то угрожает. Но, наверно, она теперь до конца жизни рядом с мужчинами будет контролировать себя.

– Женщины вообще болтушки… – задумчиво продолжил Бритвин. – Не знаю, почему я тебе это рассказываю… Только если об этом кто узнает… Если кто узнает – мне хана… Так что ты помни об этом, Женька, если вдруг решишь потрепаться…

Он опять закурил, наполнив кухню ароматом ментоловых сигарет.

– Верке моей уже восемнадцать… – проговорил он, прикрыв глаза. – Представляешь, восемнадцать… Я уже старый, Женя… Мы ее еще в институте родили, на последнем курсе… Женился я тогда… Но жена моя первая и последняя, маманя Верки, сучкой, скажу я тебе, оказалась первостатейной. Дурак я был, молодой… Влюбился, и все такое… Истеричка, гадина, стерва, пижонка! Ты знаешь, Жень, мы развелись через два года – и вот, хочешь верь, хочешь нет: ни капли сожалений. До сих пор… Ни единого светлого воспоминания об этой… супруге, блин… Ни вспоминать, ни видеть ее не хочу! И не могу. Такая сука! Она ж еще, вдобавок, Верку нашу бросила… На нас… Ну, на меня с матерью… Но вот об этом я как раз не жалею… Нисколько не жалею… Сам я Верушку купал, и кормил ее, и больничный брал, когда она простужалась или там у нее ветрянка была. И в школу Верку мы вдвоем с мамой в первый класс повели…

Бритвин умолк. Женя по опыту знала, что мужские исповеди лучше наводящими вопросами не прерывать, рассказчика не торопить – поэтому сидела тихо, как мышка.

– Но это все фигня… – продолжил Бритвин. – Лирика… Короче, вырастили мы с моей мамой нашу Верку… Поступили ее в институт… Все при ней: умница, красавица… Нежная, смышленая… Все – было… А теперь…

Дмитрий с пьяной безнадежностью махнул рукой.

– Что случилось-то? – не выдержала Женя. – Она что – заболела?

– Да… Заболела… – пьяновато усмехнулся Бритвин. – Еще как заболела… Она наркоманка, Женя.

Бритвин впервые посмотрел ей прямо в лицо. Его глаза наполнились слезами.

На кухне повисла тишина, только слышно было: где-то внизу, под окном, заорала вдруг автомобильная сигнализация, да бестолковая собака все лаяла и лаяла, и по тому, как ее лай то удалялся, то приближался, было ясно, что собака, словно заведенная, носится по двору.

Женя поспешно отвела глаза. «Так вот почему он все время какой-то печальный. Надо что-то сказать ему, утешающее… Сказать – но что?.. Что тут скажешь?»

– Дима, – мягко проговорила она, – но это же лечится…

– Лечится… – пьяновато усмехнулся Бритвин. – Я тоже раньше думал, что лечится…

Он нервно встал, сделал несколько шагов к окну. Приник к стеклу, стал всматриваться в ночь, заслонив лицо ладонями, – будто хотел высмотреть в темноте: машину, кричащую сигнализацией, лающую собаку… А может, свою дочь?..

– Ох, как страшно за нее… – вздохнул он, отступая от окна. – Вот скажи мне, Марченко, – вдруг сменил он тон, – ты, молодая, современная девушка, – ты наркотики пробовала?

– Нет, – зябко передернула плечами Женя.

– А тебе предлагали?

– Тысячу раз.

Женя вспомнила сладковатый дым, порой выползающий из туалетов здания журфака на Моховой; унылые компании, зависающие на сутки в темных комнатах ДАСа; девочек и мальчиков, что запросто подходили к ней на Манежной площади и предлагали попробовать: «пыхнуть» или «ширнуться» – бесплатно, на первый раз совершенно бесплатно!..

– А вот почему ты не пробовала? – Бритвин теперь нависал над ней, допрашивал, словно прокурор.

– Почему? – растерянно проговорила она. – Ну, наверно, потому… – Она решила, что сейчас ей надо быть откровенной. – Потому, что я думала о родителях… И хотела зацепиться за Москву, найти здесь хорошую работу… Сделать карьеру… Ну, а если будешь курить или колоться – карьеру не сделаешь… И… И мужа нормального не найдешь… И детей не родишь… Знаешь, Димыч, – закончила она, отчего-то чувствуя себя виноватой перед ним, – я как-то с самого начала все это понимала.

Бритвин схватился обеими руками за голову. Сделал еще несколько нервных шагов по кухне: туда-сюда, от окна к двери, от окна к двери… Затем сел на свое место и опять уронил голову в руки.

– Но ведь это же не катастрофа, – осторожно и робко произнесла Женя. – Многих ведь вылечивают…

– «Многих»!.. – надтреснутым голосом выкрикнул Бритвин. – А ты видела этих «многих»? Ты много видела – тех, кто вылечился?!

Злым, почти ненавидящим взглядом он посмотрел на Женю.

– Даже если она вылечится, – продолжил с надрывом он, – дай бог, конечно, чтоб вылечилась! – это же шрам на всю жизнь! Не где-нибудь шрам – а в мозгу, в голове! Нормальной она уже никогда не будет!..

Он замолчал, потом пробормотал:

– Хотя… Ей-то что!.. Ей-то сейчас все по херу! Она вся в кайфе, и ей – хорошо!.. А нам – каково?!. Мне, маме?.. Сторожить ее, смотреть, как она деградирует, как ее ломает, как она вырывается, убегает, врет, ворует – у нас, из дома, ворует!..

Женя на мгновение представила, какой ад, оказывается, творится – все время творится! – в душе у Димы, и ей стало нехорошо, комок подкатил к горлу. Ей захотелось встать, подойти к нему, пожалеть, погладить его по голове. «А, может, он только того и ждет? – мелькнула непрошеная мысль. – Чтоб я расчувствовалась, пожалела его? И тогда – он схватит, набросится? Зачем он только вообще ко мне приехал – с этим своим ужасом! Зачем он мне сгружает здесь свои помойные стоки! Но девчонку-то его как жалко!..»

На мгновение ее вдруг охватила непрошеная дикая радость. Радость, что она – избежала. Что она сама – не такая, как дочь Бритвина. Что она удержалась – десятки раз удержалась от искушения. И от этого сейчас – владеет сама собой. И принадлежит – сама себе.

Бритвин ливанул себе в бокал еще водки, выпил – не морщась и не закусывая. Для человека, потребившего за вечер больше полбутылки водки (а ведь он, похоже, выпивал и до приезда к ней) выглядел Дима нормально. Похоже, страдания, саднящие его изнутри, были столь остры, что не затушевывались, а только распалялись алкоголем.

– Мама стала это замечать с полгода назад, – обычным, ровным тоном продолжил Бритвин. – А Вера с мамой моей живет, я ведь работаю… Какие-то у нее скачки настроения начались… То дерзила она, то орала, то ластилась… Какие-то ей стали мужики взрослые звонить… Вечером, ночью… Потом вдруг оденется среди ночи – и на улицу. Бабушка спрашивает: «Куда ты?» – а она: «Так… У меня дело, скоро буду…» Потом бабушка стала замечать: деньги стали пропадать… Ну, списала раз на водопроводчика, другой – на соседку… А потом у нее сережки с бриллиантами пропали… Она к Верке: «Брала?» Та в слезы: «Бабушка, ну как ты могла подумать…» Вот.

Бритвин пару секунд помолчал, затем продолжил:

– Однажды Верка не пришла ночевать… И что характерно – мать, вот ведь старая овца, вот ведь дура! – мать мне ну ничегошеньки не говорила. Боялась, видите ли, потревожить мою ранимую, творческую душу! Дура, вот дура! – Он застонал.

– А ты сам что, с дочкой не общался? – строго спросила Женя.

– Общался! Общался – по выходным. В «Макдоналдс» ходили, в «Елки-палки», в кино… И, знаешь, я ведь тоже ничего не замечал! Ну, бледной Верка стала… Ну, денег начала больше просить… Ну, характер поганый: то молчит, то раздражается… Но я думал: переходный возраст, мальчики, одежка ей нужна красивая. Может, думал, залетела… Аборт, то-се… Мне ж неудобно об этом спрашивать.

Он опять помолчал. Глядел мимо Жени, куда-то в пространство: на черное стекло окна, в ночь.

– Ну, вот… – продолжил он через силу. – А потом она раз на целых три дня и три ночи исчезла… Тут уж мать мне, наконец, позвонила. Мы Верку и по больницам искали, и по моргам, и по милициям… Потом она, слава богу, приходит сама: бледная, зеленая, как смерть, в какой-то чужой одежде, худая… Ни слова не говорит… Разделась, рухнула спать у себя в комнате. Тогда только я стал догадываться. Прошел к ней… Посмотрел – а там у нее на венах – ранки.

Глаза у Димы снова наполнились слезами.

– Героин? – в ужасе спросила Женя.

– Да, – глухо ответил Бритвин.

Опять повисла пауза. Тихо было на кухне, и весь семнадцатиэтажный дом безмятежно молчал… И тихо было во дворе – как бывает тихо только зимней ночью, когда полуметровый снег скрадывает все звуки.