Николай Черкашин - Опасная игра Страница 17

Он достал ее визитку: «Тамара Викентьевна Озолиньш. Директор филиала «Орбис»… Судя по домашнему телефону, живет где-то в Ясеневе. Совсем другой конец Москвы. То, что надо… Может, позвонить ей сейчас, назначить свидание?

От невеселых размышлений его отвлек некий тип, стоявший за соседним столиком, явно бомж, судя по затрапезной кацавейке и мятым грязноватым брюкам. Тип не сводил голодного взгляда с остатка еремеевской сардельки. Ждал — не останется ли поживы.

Нет, бежать надо, бежать из этого чудовищного города! Порт пяти морей ушел на дно Великого Криминального Океана. Все людское отребье стекалось сюда грязными ручьями — от бродяг-бомжей до наемных политиков, от великосветских шлюх до вокзальных шалашовок. Нет ни одного самого гнусного преступления, которое бы не творилось ежечасно и ежеминутно в чреве Москвы. О, это он знал как никто другой… Оперативки, которые зачитывались им по утрам, потрясали, казалось бы, окостеневшие души всезнающих и все видевших московских сыщиков. Милая, добрая, хлебосольная старая Москва вместо третьего Рима превратилась во второй Вавилон, в Содом посреди Гоморры…

Бежать!

Куда?

Был еще один — запасной — вариант. Если жизнь совсем допечет, уехать в Туркмению, в Ашхабад, где жил старый фронтовой друг отца — полковник, пограничник Сулай. Тот, еще командуя отрядом на иранской границе, много лет безнадежно зазывал в гости и отца, и его в райские, судя по его письмам, края, где «газели пьют росу из цветов лотоса». Так и не выбрались. Может, сейчас махнуть? В Туркмении тишь да благодать. Самая спокойная республика из бывшего СССР. Купить домик в благословенной Фирюзе по соседству с Сулаем… Ага, и фазанов завести, и зажить, как достославный российский таможенник Верещагин из «Белого солнца пустыни», полной чашей, икру ложкой загребать…

Нет, домик он давно собирался прикупить, и не в Туркестане, а на берегу моря, где-нибудь в Севастополе или под Ялтой, так, чтобы по утрам, выбежав из дверей в плавках, сразу же нырять в солнечную пузырчатую голубую колышень, а по вечерам чтобы волны захлестывали на ступени дома…

Взгляд голодного бродяги становился все нестерпимее. Еремеев оставил кусок броквурста и подошел к прилавку заказать новую порцию. Краем глаза он видел, как бомж перебрался за его стол — поближе к сарделечному охвостью. Еремеев вернулся на свое место и поставил перед мужиком картонную тарелочку с дымящимся немецким деликатесом, политым горчицей и кетчупом.

— Ешь!

Бродяга не стал себя долго упрашивать. Длинная колбаска враз укоротилась вдвое.

— Освободился, что ли? — поинтересовался Еремеев, отхлебывая свой кофе.

— Ага…

— По какой статье срок тянул?

— По сто…

— Квартирные кражи.

— Знаешь… Тоже сидел?

— Нет. Я сажал.

— Мент?

— Следователь. Теперь бывший.

— Спасибо за угощение, гражданин начальник, — широко улыбнулся мужик. Было ему на вид лет сорок. Курнос и синеглаз. Окает.

— Не вологодский?

— От, мать честная, насквозь видит! Ну, ты, видать, и колол нашего брата… Череповецкий я. Череповец, слыхал, такой город есть?

— Слыхал. Еще будешь?

— Не держи меня за нахала. Но… Оголодал малость. Буду! Дай тебе Бог незлую тещу.

Еремеев заказал еще одну сардельку, стакан кофейной бурды и два песочных кольца. Все это незамедлительно исчезло под рыжеватыми усами бомжа. Еремеев принюхался. Мочой от него не пахло. Еще не совсем опустился.

— Зовут тебя, судя по наколке, Павел?

— И тут угадал, черт глазастый! Павел. Пашка, Павел Артамонович… Слушай, а поехали со мной в Иркутск? А? Ты мне только билет купи. А я тебе покажу, где Колчак золото спрятал. Ей-богу знаю! Мне дед один — очень надежный старичок, из бывших — на карте все показал. Я знаю. Один знаю. Больше никто. Поехали со мной? Мне б только деньжат на дорогу собрать. А там три ящика со слитками. Орлами еще двуглавыми клейменые. Возьмем сколько упрем.

Мужичок говорил это с таким жаром, с каким убеждать могут только отпетые кладоискатели-фанатики. Было в нем что-то располагающее к себе — то ли улыбался обаятельно, то ли глаза не утратили живого блеска и сверкали заговорщически — так мальчишки делятся меж собой страшными тайнами. Вдруг повеяло чем-то из детства: «Остров сокровищ», харчевня, пираты, клады… Да это и был русский вариант стивенсоновского романа — московская забегаловка, бывший зек, золото Колчака, Сибирь, орленые слитки…

— Ну что, едем? — настаивал Артамоныч.

— Уговорил, черт языкатый, — усмехнулся Еремеев. — Едем. Только для начала слегка тебя приоденем.

Они вышли в Столешников переулок и здесь, в бывшей комиссионке, а ныне магазине готового платья, выбрали Артамонычу коричневый в полоску недорогой костюм, бежевую немаркую рубашку и галстук в цвет будущих носков. Переоделся он в примерочной кабине, слегка обалдев и от произошедшей в его жизни перемены, и от собственного отражения в зеркалах.

— Ботинки бы тебе еще сменить, — сказал Еремеев, посмотрев на лагерные «прогары» своего компаньона, — да еще постричь слегка — цены бы тебе не было. Но это в другой раз.

Артамоныч деловито перекладывал из старой одежды в карманы костюма все свое имущество: справку об освобождении, самодельный перочинный нож, коробок спичек, обломок расчески, пригоршню российских монет, пачку чудовищных лезвий «Балтика», простецкий бритвенный скребочек, протертый на углах почтовый конверт с письмом…

До прихода Карины оставалось четверть часа.

— Значит так, — распорядился Еремеев, когда они выбросили на заднем дворе магазина обноски Артамоныча в мусорный контейнер. — Беру тебя на работу в свою фирму.

— Что за фирма такая? — осторожно поинтересовался бомж.

— Фирма «Золото Колчака». Сокращенно — «ЗэКа».

— Здорово, — усмехнулся Артамоныч. — ЗэКа. Это что Ж, в мою честь, значит?

— Считай, что в твою. Фамилия, имя, отчество?

— Пупышев Павел Артамонович. Одна тысяча девятьсот сорок девятого года рождения, город Череповец Вологодской области, — привычно доложил бывший зек.

— Основная гражданская специальность?

— Да все могу помаленьку — и плотничать, и слесарить, и шоферить. На газосварке могу.

— В армии служил?

— А как же. Аж в самой Германии! Младший сержант. Командир танка.

— «Т-62»?

— Нет, у нас еще «пятьдесятчетверки» были. А к концу службы «шестьдесят вторые» получили.

— Хорошо. Будешь при мне помощником по особым поручениям.

— Вроде как адъютант?

— Да. Вот тебе аванс. За май. — Еремеев вытащил из бумажника стодолларовую бумажку.

— Уй, мама родная, деньга-то какая! — изумился Артамоныч. — Сроду в руках не держал.

— Купишь потом себе нормальные ботинки, носки и носовой платок.

— Есть!

— Стрелять умеешь?

— Так точно.

— Да ладно тебе каблуками щелкать. Иди сюда.

Они отошли в глухой закоулок двора за пожарную лестницу. Еремеев достал из куртки трофейный «браунинг».

— Держи!

— Ой, нет, гражданин начальник, на мокрое дело не пойду. Я на свободе и месяца не погулял. Опять в отсидку не хочу.

— Никаких мокрых дел. Просто прикроешь меня с тыла. Сейчас ко мне придет девушка. Проверишь — нет ли за ней «хвоста». Потом спустишься вслед за нами в погребок, сядешь за столик у входа в зал и будешь вести скрытое наблюдение за нами и посетителями. В случае чего, действуй по обстоятельствам. Отход через кухню. Там есть служебная лестница. Если все нормально, будешь следовать за нами на расстоянии зрительной связи, то есть не теряя из виду. Теперь смотри сюда. Это тебе для подстраховки вроде расписки.

Еремеев достал из чемодана рабочий блокнот следователя, вырвал страницу и быстро набросал: «Я, капитан милиции Еремеев Олег Орестович, настоящим заявляю, что пистолет системы «браунинг» № 567192 изъят мною у гр. Леона Игоревича Ковальчука и передан во временное хранение моему помощнику Павлу Артамоновичу Пупышеву, младшему сержанту запаса, с целью сдачи оружия в правоохранительные органы, если я не вернусь с операции по обезвреживанию преступников из банды «Сотана ТВ-э». Подпись. Дата.

— Устроит тебя такая ксива?

Артамоныч пробежал глазами, посерьезнел и вложил расписку в справку об освобождении.

— Теперь другой коленкор. Ну-ка, покажи, где здесь предохранитель.

Еремеев показал.

— У меня тоже пушка. В случае чего — отобьемся.

— А их много будет?

— Не думаю. Вот этого типа запомни хорошенько. Он может появиться. Рослый такой амбал-качок.

Еремеев достал паспорт Леонкавалло и показал фотографию.

— Запомнил?

— Ага. Морда кирпича просит.

— Оставь пока у себя. В случае чего сдашь вместе с пистолетом и моей распиской в Тридцатое отделение милиции. Это на Преображенке. Там меня знают. Найдешь следователя Махалина. Повтори!