Александр Горохов - Приговоренный к власти Страница 17

— Да он все время прыщами мучился и сам как-то сказал, что на сифилис провериться бы надо.

Но тут следователь Лабоданов вспомнил, что в протоколе вскрытия о сифилисе не было сказано ни слова, а значит, никакого сифилиса не было. Ковригин либо ничего не знает, либо ловко прикрывается маской усердного служаки, да к тому же сознательного служаки — комсорг ведь, что ни говори. А это означает, что всю службу усердно тянулся перед начальством, лавировал между товарищами и командирами, за счет своего положения получал кое-какие привилегии, столь ценные в скудном солдатском быту, характеристику хорошую заработал (может, в престижный вуз метит?), следовательно, он хитер, циничен и изворотлив, и голыми руками его не возьмешь.

— Хорошо, Ковригин. Так договоримся. Ты послушай, что солдатики говорят, может, что-нибудь и промелькнет. Ты меня понимаешь?

— Так точно, товарищ капитан! Если буду иметь информацию, доложу или вам, или командиру батареи капитану Лихачеву!

— Ну, наконец-то мы с тобой поняли друг друга! — деланно обрадовался Лабоданов. — Ты как комсомольский вожак должен понимать, что смерть Мосла — нехорошая тень на армию. Приедут родители за телом, скажут, как, мол, так — отдали вам сына здорового, а вы его погубили. А нам и сказать нечего. Пятно это на армию и даже позор. Как комсорг ты должен это понимать. Точную, настоящую надо узнать причину. Что это в мозгах Мосла такое тайное произошло, о чем никто не знает и не догадывается? Может, пил много втихаря, или наркотики употреблял, или влиянию сектантов в увольнении поддался? Прислушивайся, понимаешь?

— Так точно, товарищ капитан.

— И доложишь мне или командиру батареи.

— Слушаюсь, товарищ капитан. Разрешите идти?

— Иди. Позови мне Журавлева Александра.

Лабоданов успокоился. По его мнению, допрос Ковригина, хоть и плохо начался, но завершился вполне успешно. Первая зацепка есть. Покойный Мосол был бабник, кобель неуемный. Потому и сифилиса боялся. Потому причины его смерти следует искать по личной линии, в неудачной любви или где-то еще на аналогичных плацдармах. Половина самоубийц в армии — от несчастной любви. Невеста не дождалась, местная подруга припортовой проституткой оказалась — вот и лезет солдатик в петлю, будто этого добра не прудом пруди. Вторая половина — неуставные отношения, «дедовщина». Но в этом полку ее нет — установлено точно.

В кабинет вошел рядовой Журавлев. За два года службы даже ефрейторской лычки не заслужил. Да и как такому заслужить — низкоросл, кривоног, волос жидковатый, глаза ленивые и будто бы не здесь эти глаза живут. Армейская форма сидит, как седло на корове, а пилотка на круглой башке, словно шляпа на арбузе. Мерзопакость, а не солдат…

— М-м… Рядовой Журавлев по вашему…

— Садись, Журавлев.

— Спасибо, — и сел, как мешок картошки на стул рухнул.

— Комсорг батареи сказал, что вы с Остапом Мослом друзьями были. Точно?

Задумался, тупица. Просто слышно, как в круглой черепушке две одинокие ржавые шестеренки скрежещут, простую мысль наскрести пытаются.

— Ковригин сказал?

— Ковригин. Твой комсорг.

— Н-н-у, если комсорг сказал, то так и есть.

— Что «так и есть»?

— А это… Про что вы спрашивали, товарищ капитан? Я комсорга батареи сержанта Ковригина уважаю.

— Да не о Ковригине речь! — безнадежно махнул рукой Лабоданов, уже понимая, что толку от этого разговора не будет никакого, у нерадивого солдата явно замедленная реакция, удержать в голове больше одной мысли он решительно не в состоянии, не говоря уж о том, чтоб эти мысли привести в порядок.

— Про Мосла я тебя спрашиваю! Про сержанта Мосла!

— Это… А, который жену нашего замполита Диянова на машине возит?

— Во-первых, не жену замполита, а самого замполита, — поправил Лабоданов. — А во-вторых, уже не возит, потому что покончил самоубийством. Хоть об этом ты слышал?

— Кто же не слышал? Что ж я, глухой, что ли, или дурак?

— Да уж не знаю, — усмехнулся Лабоданов. — Дружил ты с Мослом?

— С Мослом? Да. Я со всеми дружу…

О, боги, боги — с кем служим, на кого надеется Родина, возлагая на армию защиту своих рубежей! И это — элитная часть, первый западный рубеж обороны.

— Ты, Журавлев, как в школе-то учился?

— Да так… Учился. А скажите, товарищ капитан, за что Остапа Мосла убили?

— Как это убили? — вздрогнул Лабоданов. — Это еще что за разговоры? Кто это тебе сказал?

— Да никто… Я сам так решил.

— Ты уж лучше сам ничего не решай! — в сердцах сказал Лабоданов. — Скажи-ка лучше, ты ведь в увольнения с Мослом ходил, так он в церковь не заглядывал, разговоры с тобой о Боге, об Аллахе не заводил?

— Об Аллахе? — поймал только последнюю мысль тупой солдат. — об Аллахе не помню. Он, по-моему, не знал, кто это такой. Это, кажется, на Востоке бог, да? Аллах, Будда? Нет, Остап этим не интересовался.

— А чем он интересовался?! Ну, проснись же, пробудись, черт тебя дери!

Ясный и покатый лоб Журавлева, лоб, который мог принадлежать утонченному и глубокому мыслителю, словно рябью, покрылся мелкими бороздами — думал, надо понимать! Включил свою единственную извилину, да и та оказалась прямой, судя по результату размышлений:

— В увольнении он с девушками знакомился. С самыми красивыми дело имел. Ну а подружки, они со мной… Но тоже без толку. Я девушкам не нравлюсь.

Журавлев, как заметил Лабоданов, несколько воспрял, видать, нежная тема все-таки затрагивала и его.

— Остап говорил, чтоб я, главное, не трусил, потому что служу в элитных отборных специальных войсках.

— Ох, Журавлев, — вздохнул Лабоданов. — Очень бы я хотел встретить того человека, который тебя отбирал. Очень.

— А зачем? — хлоп-хлоп глазками с полным непониманием.

— Иди, Журавлев. Не представляешь ты ценности для следствия, да и для армии тоже.

Журавлев поднялся со стула. Ни облегчения, ни огорчения на лице его не отражалось, и скорее всего он даже и не понимал, зачем его сюда вызывали, а что самое страшное — и понимать не пытался. У дверей повернулся, и какой-то проблеск человеческого сознания в глазах мелькнул:

— Я на вас, товарищ капитан, не произвел хорошего… То есть не помог вам, да? Увольнения мне не дадут в субботу?

— Какого такого увольнения?

— Так сказали, кто у вас заслужит, тому увольнение дадут в субботу в город.

— Иди вон, — махнул рукой Лабоданов, даже не в силах по-настоящему обозлиться на дурака.

После этого почти в течение всего дня Лабоданов пропускал через свой кабинет рядовых и сержантов, но и от них толку было мало в смысле прояснения жизни духа Остапа Мосла, которая привела его к столь роковому решению. Не помог и командир взвода лейтенант Охлопьев, парень молодой, чуть старше своих солдат, нервный и откровенно перепуганный, потому что его голова должна была первой лечь на плаху — не углядел за подчиненным, не проводил воспитательной работы, а следовательно — знакомы ли вы, лейтенант Охлопьев, с таким понятием, как «неполное служебное соответствие»? Оно означает, дорогой Охлопьев, что очередное воинское звание вы получите очень не скоро. Но растерянность лейтенанта быстро переродилась в нахальную напористость, и под конец беседы он заявил:

— С меня, товарищ капитан, спрос маленький! Мосол только спал в казарме, а вся служба его проходила под непосредственным наблюдением и руководством замполита полка подполковника Диянова. И если он у нас главный воспитатель, а к тому же шофер Мосол был все время в его распоряжении, то замполит за него первым и отвечает. И по службе, и по совести.

— Думайте, когда говорите, — посоветовал ему Лабоданов и прогнал прочь, тоже не получив никаких результатов.

И только под вечер, когда очередь дошла до штабного писаря Виталия Твердохлебова, в следствии мелькнул какой-то слабый лучик, если не надежды, то сомнения и нового, неожиданного поворота в деле. Писарь Твердохлебов, рослый, отлично сложенный ленинградец, неторопливо и обстоятельно изложил, что сержант Мосол службой, как таковой, манкировал, поскольку с первых дней находился в услужении у большого начальства. У Мосла водились деньги. Деньги — а не солдатское жалованье на табак и ваксу для сапог. Писарь уверял, что раза три или четыре, когда он в будние дни выходил в город по надобностям службы, видел сержанта Мосла в гражданской одежде. В мае, около памятника Шиллеру, в черном, как у официанта костюме, а в июне, в парке Литовский вал, два раза Мосол был облачен в светло-желтый костюм песочного цвета и даже покрывал голову белой шляпой. Правда, глаза прятал за солнечные очки.

Сообщение было интересное, но, к сожалению, разъяснялось банально. Внутренний смысл событий Лабоданов понял, едва всерьез призадумался. Ведь подполковник Диянов на вчерашней беседе не скрывал, что его жена Аврора Арменовна часто выпрашивала у него машину вместе с шофером для своих нужд — на дачу к берегу моря съездить или перевезти что-то тяжелое. Кроме того, Аврора Арменовна работает внештатной журналисткой в газетах и журналах, часто выезжает для сбора материала, и не всегда удобно, если ее водитель одет в униформу — люди могут это неправильно понять. И потому сержант Мосол изредка облачался в штатский костюмчик. Этот серенький дешевый костюм Аврора Арменовна купила ему сама. Конечно, это не совсем по уставу, но нарушение не Бог весть какое.