Жорж Сименон - Мегрэ напуган Страница 17

— Прошу извинить меня. Все время забываю, что женщины хотят, чтобы деньги зарабатывали, но предпочитают не ведать, как они достаются.

И это тоже был опрометчивый шаг с его стороны. Ибо со своего дальнего кресла жена хозяина тут же призвала мужа к порядку.

— Вы не слишком выпили?

Мегрэ видел, как Юбер Верну уже три или четыре раза прикладывался к коньяку. Его поразило, как он при этом действовал — украдкой, наспех, в надежде, что ни супруга, ни свояченица не заметят. Он залпом опорожнял рюмку, а затем для приличия наливал и комиссару.

— Подумаешь, всего пару порций…

— Они ударили вам в голову.

— Полагаю, — начал Шабо, поднимаясь и вытаскивая из кармашка часы, что нам пора.

— Всего лишь половина одиннадцатого.

— Вы забываете, что сейчас у меня много работы. Да и мой друг Мегрэ подустал.

Ален выглядел разочарованным. Мегрэ готов был ручаться, что тот в течение всего вечера намеренно закладывал вокруг него круги в надежде затащить комиссара в уголок для разговора.

Остальные участники вечернего сборища не стали их удерживать. Со своей стороны и Юбер Верну не решился настаивать. Что тут произойдет, когда игроки разойдутся, и он останется наедине с тремя женщинами? Потому что Ален в счет не шел. Это было видно невооруженным взглядом. Никто не обращал на него внимания. Наверное, сразу же поднимется к себе в комнату или в лабораторию. Его жена была более значимым членом семьи, чем он.

В общем тут верховодили женщины. Мегрэ это понял с первого взгляда. Юберу Верну позволяли играть в бридж при условии, что он будет хорошо себя вести, и его не переставали опекать, как ребенка.

Не потому ли он вне дома столь отчаянно цеплялся за созданный им самим образ человека, очень внимательно относящегося к малейшим деталям своей одежды?

Кто знает? Может, только что, отправившись уговаривать женщин спуститься в салон, он умолял их проявить по отношению к нему любезность, дать ему поиграть в этакого радушного хозяина дома и не унижать его своими замечаниями?

Юбер Верну покоился на бутылку коньяка.

— Ну что, комиссар, по последней, или, как говорят англичане, по Night cap[9]?

Мегрэ совсем не хотелось этого делать, но он ответил утвердительно, дабы дать тому возможность под благовидным предлогом тоже выпить и успел заметить, что пока Верну подносил коньяк к губам, его жена бросила на него столь пристальный взгляд, что рука хозяина дома разом застыла в воздухе, а потом и вообще поставила рюмку на столик.

Когда следователь и комиссар уже подходили к двери, где их поджидал, держа наготове одежду, дворецкий, Ален прошептал:

— А не пройтись ли мне с вами самую малость?

Его, похоже, ничуть не волновала реакция женщин, не скрывавших своего удивления. Жена доктора не воспротивилась его желанию. Ей, видимо, было глубоко безразлично пойдет ли он гулять или останется дома, учитывая, что Ален мало чего значил в её жизни. Она подошла к свекрови и стала, покачивая головой, любоваться её работой.

— Вы не против, комиссар?

— Ничуть.

Их охватила вечерняя прохлада, но это была иная, чем в предыдущие ночи, свежесть — ею хотелось дышать и дышать, как и приветливо помахать рукой звездам, обретенным после столь длительного отсутствия свое привычное место на небе.

Трое с повязками по-прежнему стояли на тротуаре и на этот раз отступили на шаг, давая им пройти. Ален не стал надевать пальто. Проходя мимо вешалки, он лишь снял с неё мягкую фетровую шляпу, потерявшую из-за недавних дождей былую форму.

Таким вот — с торсом, устремленным вперед и руками в карманах — он смотрелся скорее студентом последнего курса, чем женатым мужчиной и отцом семейства.

Они не могли переговариваться пока шли по улице Рабле, ибо голоса разносились далеко, а Мегрэ со спутниками отдавали себе отчет в присутствии совсем рядом, позади, троих постовых. Ален вздрогнул, когда на углу площади Вьет буквально наткнулся ещё на одного, которого не заметил.

— Наверное, они понаставили их по всему городу? — тихо пробормотал он.

— Наверняка. И предусмотрели смены караула.

В ночи светилось мало окон. Издалека, если в вглядываться, вдоль данной улицы Республики, вдали просматривались огни кафе «У почты», до сих пор не закрывшегося, а два-три отдельных прохожих, мелькнув, тут же исчезли.

На всем пути до дома следователя они не успели обменяться даже десятом фрау. Шабо, скрепя сердце, спросил вполголоса:

— Зайдете?

Мегрэ отказался.

— Не стоит будить твою матушку.

— Она не спит. Никогда не ложится, пока я не вернусь домой.

— Увидимся завтра утром.

— Здесь?

— Я загляну во Дворец правосудия.

— Прежде чем лечь, я ещё должен кое-кому позвонить. Вдруг что новое обнаружили?

— Доброй ночи, Шабо.

— И вам тоже, Мегрэ и Ален, всего хорошего.

Они пожали друг другу руки. Скрип в замочной скважине, и спустя мгновение дверь захлопнулась.

— Можно я провожу вас до гостиницы?

На улице — ни души, только они вдвоем. У Мегрэ молнией мелькнуло видение: доктор выхватывает из кармана нечто вроде обрезка свинцовой трубы или разводного ключа и обрушивает его на голову комиссара.

— Охотно пройдусь с вами.

Некоторое время они шли молча. Ален никак не решался заговорить. А преодолев робость, начал с вопроса:

— И что вы об этом думаете?

— О чем?

— О моем отце?

Что мог бы ответить ему Мегрэ? Для него представлял интерес сам факт постановки доктором этого вопроса и то, что тот навязался им в попутчики исключительно ради того, чтобы задать его.

— Не думаю, что ему счастливо живется, — все же в полголоса заметил комиссар, впрочем, без особой в том убежденности.

— Неужели есть люди, довольные своим существованием?

— Бывает, хотя бы на какое-то время. А вы что, горе мыкаете, месье Верну?

— Я не в счет.

— Однако и вы стараетесь взять от жизни свою толику радостей.

Выпуклые глаза уставились на комиссара.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ничего. Могу сформулировать иначе, если вам так хочется: абсолютно несчастных людей нет. Всякий так и норовит за что-нибудь да уцепиться и создать для себя какую-нибудь разновидность благоденствия.

— Вы осознаете, что это значит?

И добавил, не дождавшись ответа:

— Знаете ли вы, что именно в результате такого вот рода поисков, так сказать, компенсации неблагополучия, попыток несмотря ни на что все же поймать за хвост птицу счастья, и рождаются всевозможные мании и зачастую возникает неуравновешенность психического состояния? Посетители кафе «У почты», потягивающие сейчас вино и играющие в карты, пытаются убедить самих себя в том, что находят в этом удовольствие.

— А вы?

— Не понимаю, о чем вы?

— Разве вы не ищете для себя аналогичных возмещений или, как вы говорите, «компенсаций»?

На этот раз Ален забеспокоился, заподозрил, что Мегрэ знает больше, чем говорит, и застыл в нерешительности: стоит ли ему и дальше углублять разговор.

— Решитесь ли вы, к примеру, отправиться сегодня вечером в район казарм?

Комиссар спросил это скорее из жалости, дабы избавить Алена от его сомнений.

— Вы в курсе?

— Да.

— С ней говорили?

— Долго.

— И что она вам рассказала?

— Все.

— Я неправ?

— Не мне вас судить. Ведь вы сами заговорили об инстинктивном стремлении людей чем-то заменить неудовлетворенность бытием. А как насчет компенсаций у вашего отца?

Они понизили голоса, благо уже подошли к открытой двери отеля, в холле которого горела лишь одна зажженная лампа.

— Почему притихли?

— Потому, что не знаю ответа на этот вопрос.

— Не заводит ли он интрижки на стороне?

— В Фонтенэ точно нет. Слишком он всем известен, и его похождения сразу бы выплыли наружу.

— А вы? О вашем романе знают?

— Нет. Со мной дело обстоит иначе. Не исключено, что во время поездок в Париж или Бордо отец позволяет себе поразвлечься.

Он прошептал для самого себя:

— Бедный отец!

Мегрэ удивленно взглянул на него.

— Вы его любите?

Ален стыдливо признался:

— Во всяком случае мне его жалко.

— И так было всегда?

— Еще хуже. Сейчас мать и тетка слегка успокоились.

— В чем они его упрекают?

— В том, что он простолюдин, сын скототорговца, пьянствовавшего в деревенских кабаках. Курсоны так и не смогли простить ему, что стали в нем нуждаться, понимаете? А во времена старого Курсона ситуация была ещё тяжелее, ибо был более несносным и грубым, чем его дочери и сын Робер. И до самой кончины отца все Курсоны будут относиться к нему оскорбительно за то, что живут исключительно его щедротами.

— А как обращаются с вами?

— Как с Верну. И моя жена, дочь виконта де Кадёй, выступает с ними в союзе.