Владимир Зарев - Гончая. Гончая против Гончей Страница 17

— Страшным дураком оказался наш Бебо, — искренне произнес профессор, — раз он твой начальник! Ну а ты еще больший дурак — ведь когда-то, в годы нищеты и ужасной голодухи, ты был его начальником, разве не так? Если собираются два глупца, один из них — полнейший кретин.

— Ты смолоду учился делать комплименты. — Я уже стоял у двери. — Я тебе это припомню, труповед.

— Ты давай звони, уж коли мы вместе через голод прошли, — бросил Колев и мечтательно причмокнул. — Соберемся как-нибудь, поболтаем о славном прошлом, поедим, естественно…

Я мыл руки под краном в туалетной. Когда я, задумавшись, созерцал в зеркале свою худую страдальческую физиономию, за стеной в коридоре раздались бодрые шаги. Дверь в туалетную была приоткрыта, и я волею судеб услышал разговор юных коллег, которые остановились, решив, видно, выкурить по сигарете и потом уже приступить к разбирательству человеческих злодеяний.

— Это правда, что у тебя увели из-под носа дело о ПО «Явор»? — спросил чей-то бас.

— Его передали Гончей. — На сей раз голос принадлежал Карапетрову. — Он же самая опытная ищейка в нашем отделе.

— Да, опытная, только слегка хромая… — Смех был беззлобным.

— Хромая, зато хитрая. Поджатый хвост и слезящиеся глаза порой вводят в заблуждение. Стоит к ней приблизиться, как она тут же набрасывается.

— Я поражаюсь, как можно быть таким скучным! Когда старик молчит, он скучен, когда говорит, тоже скучен. Думаю, что он такой же, даже когда спит.

— А спит ли Гончая вообще? Из-за своей чрезмерной совестливости…

— И в этом нелепом черном костюме… он похож на сотрудника похоронного бюро. Он, наверное, сначала разжалобит свидетелей, заставляет их всплакнуть, а потом умными вопросами припирает к стенке.

Я ощутил в душе легкую, романтическую грусть и решил испортить праздник своим приятелям. Не торопясь вытер руки и вышел в коридор. Парни смолкли, очаровательно покраснели и уставились на меня, будто я показал им фокус, и они теперь предались мучительным раздумьям, стараясь угадать, куда же я дел разноцветные платочки. Я слышал, что англичане, когда им нечего сказать друг другу, начинают обстоятельно обсуждать погоду. Эта тема безобидна, как будничные приветствия, и всегда приятна и необременительна, даже если погода никуда не годится.

— Чудесный день! — сказал я спокойно. — Неужели весна никогда не кончится?

Сквозь узкие двойные рамы просачивалась унылая сырость, даже свет казался влажным, а кафель в огромной туалетной был словно покрыт сплавом свинца.

— Товарищ полковник, мы…

— Карапетров! — оборвал я его. — Ты бы зашел ко мне. Я скучный человек, но мне надо кое о чем тебя спросить.

Я застегнул единственную на своем «траурном» пиджаке пуговицу и зашагал с высоко поднятой головой. Карапетров плелся за мной, словно обиженный ребенок, и я услышал, как у нас за спиной кто-то завистливо присвистнул.

Я устроился за письменным столом, Карапетров сел в кресло, которое я обычно предлагаю подследственным, и сразу стал похож на обвиняемого. Я молчал: доставляло удовольствие наблюдать за провинившимся, как мальчишка, коллегой. Карапетров был представительный парень, с насмешливыми глазами и приглаженными пшеничными волосами. Веснушки ему шли, но сейчас они побледнели.

— Я вас позвал, потому что мне нужна ваша помощь, — начал я тихо, — речь идет об Искренове. Вы имели счастье провести целых три месяца в обществе этого удальца… Как думаете, способен он на убийство?

— Я убежден в этом, товарищ Евтимов.

— Ваша категоричность меня пугает — у меня прибавятся лишние хлопоты. Чем она обоснована: конкретными фактами или вашей интуицией?

— И тем и другим… однако я не утверждаю, что Искренов совершил убийство. Я лишь сказал, что он на него способен.

— А мотивы?

— Искренов маниакально влюблен в себя. Это не мелкая рыбешка, не килька, а акула. Я полагаю, что Покер каким-то образом пронюхал о его связях с Пранге и австрийскими фирмами. Возможно, Искренов сам проболтался или похвалился. Он все-таки должен был объяснить, откуда у него такое огромное, фантастическое количество валюты, которую Безинский обменивал по явно невыгодному для Искренова курсу. Ведь речь идет о десятках тысяч. Но Покер тоже не хамса, он решил идти ва-банк: или потерять кое-что, или выиграть все. Наверное, он начал шантажировать Искренова, запугивать, пока не загнал его незаметно в угол. До тех пор покуда агрессивность Покера сказывалась исключительно на кармане Искренова, подследственный был более-менее спокоен. Безинский догадывался, какого достоинства взятки, но не мог предполагать, насколько велика сумма в целом. Искренов юлил и кормил его крохами: в квартире Безинского обнаружены две дорогие стереосистемы и цветной телевизор «Телефункен», приобретенные в Корекоме. Но опасения Искренова постепенно росли. Наверно, он осознал всю реальность угроз, испугался, что Покер сотрет его с лица земли или предаст, и наконец решился… Как он это сделал, не знаю. Здесь-то я и споткнулся.

У меня появилось странное ощущение, будто я слышу свои собственные слова.

— Ваше метафора насчет рыб поучительна, — осторожно вставил я, — килька, хамса, акула. У меня бы не хватило воображения, чтобы такое придумать.

Карапетров вопросительно на меня посмотрел, но я смолчал, чтобы он мог продолжить.

— Кроме того, в поведении Искренова чувствуется что-то странное — я бы сказал — истерично-искреннее!

— Человек оправдывает свою фамилию.

— Поверьте, товарищ полковник, он знает законы не хуже нас с вами. После того как мы откопали у него на даче валюту, он сделал все возможное, чтобы мне подсобить. У меня вообще не было работы, мое присутствие на допросах сводилось лишь к обязанности вести протокол. В конце я предъявил ему обвинение в экономическом шпионаже и государственной измене. Искренов тут же согласился, хотя это невероятно осложняло его положение на суде. Ему просто не терпелось сознаться, потому что он, на мой взгляд, был заинтересован в том, чтобы я прекратил следствие. Его подозрительное ко мне доверие навело меня на мысль, что он пытается скрыть что-то очень важное. На все мои вопросы он отвечал коротко и ясно.

— Со мной он был обстоятелен и душевно расточителен, но у меня тоже такое ощущение, что он заинтересован в том, чтобы я прекратил следствие. А сейчас я спрошу вас о самом главном… Вы опросили более двадцати свидетелей. Сделали это умело и профессионально, и я вам завидую. Смешно проделывать одну и ту же работу, к тому же у меня просто нет времени. Поэтому прошу вас выручить меня. Кто из свидетелей был лично знаком с Безинским?

— Тут вам будет легко, товарищ полковник. С Безинским поддерживали контакт только три человека: супруга Искренова, его личная секретарша из ПО «Явор» и один отъявленный мошенник, жестянщик… кажется, фамилия его Чешмеджиев.

— Спасибо, вы действительно мне помогли.

Карапетров громко вздохнул, проворно поднялся и стоял уже на пороге, когда я предупредительно его остановил.

— И запомните, уважаемый… Я не «уводил» у вас дело Искренова. Через полтора месяца я ухожу на пенсию и уже годы мечтаю видеть себя забытым, свободным и никому не нужным. Мне страшно хочется стать ненужным. Шеф навязал мне это гнусное дело с единственной целью — отправить меня на пенсию больным.

Карапетров снова очаровательно покраснел и в своем элегантном костюме стал похож на киноактера.

— Не сердитесь на ребят, товарищ Евтимов! Вы нам всем нравитесь, правда… Я лично пошел к начальнику и попросил его передать дело вам. Вы единственный человек, который может расколоть Искренова.

На сей раз я его не поблагодарил, а взглянул на него холодно, почти враждебно и набрал телефон, который давно выписал из телефонного справочника. Голос Анелии Искреновой был теплый и мягкий, как мех дикого зверя.

Я поставил «запорожец» позади французского посольства. Искренов жил на улице Шипка, рядом с университетом и распустившейся зеленью Докторского парка. Квартира занимала второй этаж старого аристократического особняка; ступеньки мраморной лестницы стерлись, и на каждой лестничной площадке стояла деревянная скамейка.

Звонок голосом механической шарманки пропел начало мелодии «Спокойной вам ночи, приятного сна», после чего застекленная дверь открылась, и я имел удовольствие лицезреть Анелию Искренову. Это была красивая, неопределенного возраста женщина, с черными как смоль волосами, живыми глазами и с постоянно ускользающей улыбкой. У меня появилось странное чувство, будто хозяйка любезна лишь потому, что не может меня выдворить. Ее волосы в мелких завитках напоминали шерсть пуделя, а халат в бежевых тонах ладно сидел на стройной фигурке. Лицо выражало смиренное безразличие. Окинув меня вялым взглядом, словно прощая мою невоспитанность, женщина сказала: