Дар царицы Савской - Наталья Николаевна Александрова Страница 17

— Короче, Валерочка, если я смогу прямо сейчас достать денег. Прямо завтра. Много денег. Если я смогу…

— Будут деньги — тогда и позвони. А сейчас заканчиваем разговор. Я больше не могу разговаривать…

Из трубки донеслись сигналы отбоя.

И в то же время Эльвира услышала скребущийся звук в двери и тихий, жалобный голос мужа:

— Вирочка, ты еще долго? Мне очень нужно…

— Очень нужно! — передразнила его Эльвира. — Тебе постоянно что-нибудь нужно…

На следующий день, едва дождавшись, когда муж уедет в офис своей фирмы, Эльвира надела темные очки, которые купила пару лет назад на турецком курорте, повязала на голову темный платок и, уверившись, что ее невозможно узнать, взяла большую хозяйственную сумку и отправилась в ювелирный магазин.

В славном городе Козловске было аж три ювелирных магазина, но один из них принадлежал большой международной торговой сети, второй, слишком маленький, дышал на ладан и доживал последние дни, а вот третий, владельцем которого был тертый калач Борис Семенович Паперный, несмотря на небольшие размеры и отсутствие влиятельных покровителей, уже тридцать лет уверенно держался на плаву.

В этот-то магазин и отправилась Эльвира.

Она была здесь, можно сказать, завсегдатаем — то покупала здесь какую-нибудь дорогую побрякушку, когда у нее появлялись свободные средства, то продавала ее же за полцены, когда ей срочно были нужны деньги на какую-то более насущную покупку.

Войдя в магазин и убедившись, что там никого нет, кроме ее самой и Бориса Семеновича, она подошла к прилавку и прошипела:

— Здрассте! Как у вас с деньгами?

— Здравствуйте, Эльвира Эдуардовна! — отозвался ювелир, взглянув на нее поверх очков. — Что вы имеете в виду? Денег всегда меньше, чем хотелось бы…

— Тс-с! — зашипела Эльвира, поправив темные очки и глубже натянув платок. — Это не я!

— То есть вы хотите, чтобы я вас сегодня не узнал? Да ради бога! Мне это ничуть не трудно. Так что вам угодно, мадам? По вашему внешнему виду я могу заключить, что умер кто-то из ваших близких, а по размеру вашего ридикюля могу предположить, что в нем находится прах этого человека…

— Не болтайте ерунды и закройте, пожалуйста, дверь, чтобы нам никто не помешал!

— Нам таки и так никто не помешает. Мне уже несколько дней никто не мешает, к сожалению. Вы таки видите здесь еще кого-нибудь, кроме меня и своего отражения в зеркале? Вот и я тоже не вижу. Но если вам так угодно — я таки закрою эту несчастную дверь. Пусть вы чувствуете себя в моем магазине как дома.

Он запер дверь изнутри, повесил на нее табличку «перерыв» и повернулся к Эльвире:

— А теперь, мадам, не угодно ли сообщить, чего конкретно вы от меня хотите?

— Как у вас с деньгами? — повторила Эльвира.

— Вообще-то это невежливый вопрос. Если бы я вас узнал, мадам, — но я вас не узнаю, раз вам так угодно, — я бы сказал, что задавать такой вопрос неприлично. Особенно человеку моей профессии. Но думаю, что вы спрашиваете меня не просто так…

— Вот именно! Я спрашиваю, потому что принесла вам такое… такой… такую… короче, вам понадобятся все ваши деньги. Да еще вам их может не хватить.

— Вы меня начинаете интриговать, мадам. Что же такое вы мне принесли?

— Менюру… то есть понюру… — неуверенно проговорила Эльвира, пытаясь вспомнить красивое слово.

— Может быть, парюру?

— Вот-вот, ее самую. Только я вас прошу, ничего не спрашивайте и никому ничего не рассказывайте.

— Позвольте догадаться. Может быть, это как-то связано с тетушкой вашего мужа? Я таки был прав, когда предположил, что ваш визит связан со смертью близкого человека…

— Я же вам сказала — ничего не спрашивайте! Никаких вопросов — или я уйду!

— Все-все! — Ювелир поднял руки. — Я умолкаю и весь обращаюсь в слух! Итак, что вам угодно? Вы принесли мне парюру и хотите ее продать? Парюра большая или малая?

— Большая, очень большая! Самая большая, какую вы видели. Такая большая, что у вас не хватит на нее всех ваших денег. Вы сейчас побежите по знакомым занимать…

— Что вы говорите, мадам! — недоверчиво протянул ювелир. — Вы меня буквально пугаете.

— Ну, сейчас я вам покажу… но только обещайте, что никто, ни одна душа…

— Вы меня обижаете, мадам. Ювелир — это как священник, как врач. Все, что сказано ему, умрет вместе с ним. Правда, я надеюсь, что еще не очень скоро.

Эльвира снова покосилась на дверь, поставила свою сумку на прилавок, достала из нее объемистый сверток, развернула, извлекла большую замшевую косметичку на молнии, из этой косметички вынула бархатную коробочку и протянула ее ювелиру:

— Вот! И готовьте все ваши денежки.

Ювелир открыл коробочку, заглянул в нее, хмыкнул, вставил в глаз увеличительное стекло, снова заглянул в коробку, снова хмыкнул и наконец поднял глаза на Эльвиру:

— Извините, мадам, какой у нас сейчас месяц?

— При чем здесь это? Ну, июль, кажется… а что?

— Да, мне тоже помнится, что с утра был июль. Значит, до Нового года еще довольно долго…

— Ну да… а при чем здесь Новый год? Вы лучше скажите, у вас хватит денег, чтобы купить эту… как ее… понюру?

— Что? А, да, конечно, только как мы с вами сейчас выяснили, до Нового года еще долго, и я не знаю, стоит ли ее покупать…

— Да при чем здесь Новый год? — выпалила Эльвира.

— Ах да, я вам не сказал… моя внучка — ей четыре года — она будет рада, если найдет такое под елкой. Она вообще очень любит дешевые яркие стекляшки.

— Что?! — Темные очки Эльвиры сползли на нос, она выпучила на ювелира глаза. — Какие стекляшки? Да тут одни сапфиры чего стоят… они по четыре карата… или по четырнадцать… я уже не говорю про бриллианты…

— Сапфиры… бриллианты… — печально протянул ювелир. — Какие красивые слова… уверяю вас, мадам, это стекляшки, хотя довольно красивые.

С этими словами он закрыл коробочку и протянул ее Эльвире.

— Да что вы такое говорите? Да как вы можете? Да что вы такое несете? А, я понимаю — вы хотите меня надуть… обмануть… развести… вы хотите сбить цену! Но этот номер у вас не пройдет! Я пойду в другой магазин! Я пойду к другому ювелиру!

— Мадам, мы договорились, что я вас не узнаю — но я таки действительно вас не узнаю! Вы не хуже меня знаете, что в этом городе всего три ювелирных магазина и мой — самый крупный и самый приличный из них. Но даже если бы их было тридцать