Данил Корецкий - Рок-н-ролл под Кремлем. Книга 4. Еще один шпион Страница 18

— Курить хочешь? Водочка табачку требует. Можно прямо здесь, вытянет всё потиху!

Первухин для примера засмолил примятую «двойным крестом» папироску, окутался желтоватым дымом, кивнул Лешему: давай, мол. Леший тоже закурил, но без охоты. После третьей рюмки в голове немного шумело.

— Вон, видишь, что у меня там творится? — Тлеющий кончик папиросы показал в сторону балконной двери с мутным стеклом. — Носа стараюсь не казать. Не хожу туда вообще. Вот только цветы полить иногда. А иногда думаю: нехай сохнут себе. Птица, как-никак, живая тварь, ее жалко. Испугаешь раз, потом не прилетит, по весне не вернется. А трава — она и есть трава, ей все равно где расти. Вот так от.

На балконе среди горшков с растениями стояли на табуретках четыре скворечника. И все четыре, похоже, с жильцами: до слуха Лешего долетал близкий, приглушенный балконной дверью птичий гомон.

— С человеком ведь тоже так — сделаешь что-то не так… не со зла, конечно, по небрежности, по недомыслию… А он запомнит, обидится. И больше к тебе ни ногой. Ты закусывай давай, майор, не сиди просто так! — гаркнул вдруг Павел Матвеевич без всякого перехода. — Вот пельмени — сам лепил. Не отпробуешь — рассержусь, серьезно говорю. Четвертый тост в штрафбате у нас знаешь, за что пили? За малую кровь. Это чтоб ранило, но легко. Вот так от. Только сейчас это уже не важно. Ну, тогда — за здоровье, майор!

Дед проворно наполнил рюмки. Дед? Вряд ли он старше Крымова… Выглядит хуже. Полковник был начальником, а Первухин — исполнителем. Это большая разница. Выпили.

— А первый какой? — спросил Леший.

— Что?

— Тост какой первый пили в штрафбате?

— А-а. За Сталина, ясное дело. За это тоже сейчас не пьют. А я — пью. И за товарища Берия пью. Говорят, он смерти желал вождю, но это неправда. Салатик вот я тоже сам рубил — знаешь, как я салат рублю? Все барахло скидаю в миску кучей, а там штык-ножом махаю почти не глядя. Штык-нож у меня настоящий, еще с тех времен. Вот так от. Зрение-то у меня плохое, кубики эти мелкие из колбасы там, картошки — не, не разгляжу, скорее пальцы поотрубаю. Да и терпения нет. А так — будто в окоп немецкий заскочил, просто песня. Ты ешь, капитан, а то с ног свалит…

Леший ел. Пельмени были вообще без соли — забыл дед про соль. «Оливье» и в самом деле представлял собой мешанину из каких-то разноразмерных ошметков — к счастью, это были не вермахтовцы. Короче, Леший ел и не жаловался.

— Зря вы это, Павел Матвеевич. Не надо было ничего готовить. Я и так пришел время у вас отнимать, а вы еще все это…

— Да я не тебе! Ты тут вообще ни при чем! — заорал Павел Матвеевич. — Это детишки ко мне из школы ходят, шефствуют вроде как… Не знаю, как это называется. Я после контузии слова некоторые забыл, до сих пор вспомнить не могу. А я, значит, шефство свое тоже над ними держу. Потому всегда что-нибудь про запас есть. Вот только водку они не пьют. И с собой не носят. Рано еще в их возрасте-то. А ты — носишь и пьешь. Так что мы с тобой в расчете, вот так от.

— А что, кто-то еще продолжает шефствовать над ветеранами? — удивился Леший. — Я думал, это только в советское время… Давно уже ни о чем таком не слышал.

— А как, думаешь, мне эту квартиру дали? Я ведь всю жизнь в коммуналке промыкался. А теперь, как ветеран, получил! Только что тут делать? В городе выйдешь, в скверике посидишь, друзья у меня там были… А здесь вот только этот птичник вместо друзей. Да пацанята… Я на День Победы хожу к ним в школу, ну там байки про свой штрафбат рассказываю. Только, конечно, не говорю, что это штрафбат. А некоторые ребятенки потом ходят ко мне, просят еще рассказать. Ну и подкормиться, конечно, тоже. Очень салатик вот этот любят…

— А про семьдесят девятое подразделение тоже рассказываете? — спросил Леший вдруг. — Интересуются детки?

Павел Матвеевич глянул на него холодными, абсолютно трезвыми глазами.

— Да ты что, майор! Я старый энкавэдэшный волк, меня на мякине не проведешь. Ты не то думаешь, неправильно совсем. Как Днестр форсировали — рассказываю. Как 105-ю высоту под Печем две недели держали — рассказываю. А золото государственное — это деткам рано еще. Как и водку пить. Нам вот с тобой водку можно, вот мы и пьем. Каждому овощу свое время, вот так от. Будь здоров, майор.

Дед опрокинул в себя рюмку, внимательно проследил, чтобы Леший тоже не отлынивал.

— Крымов Петр Иванович про тебя рассказывал, ты не думай. Документы твои я для порядка проверял. Что-что, а порядок должен быть. Звонит, говорит: человек интересуется шибко. А мне не жалко, если человек на государственной службе, если о деле печется, а не так, как эти: мол, мы тебя подпоим, старый, а ты нас озолотишь. Я ведь не в заготконторе работал, а в НКВД, вот так от. Мне на человека взглянуть достаточно, чтобы знать, зачем пришел, с какими мыслями. Да и документы у них просроченные были…

— Это вы о ком?

— Да крымовские тоже, подземцы бывшие. Орлы. Водки понаприносили, закуски всякой навалом. Цветы тоже. С юбилеем победы вроде как. Думали, я тут под себя делаюсь, сопли жую, не соображаю ничего, можно веревки из меня вязать. Ага. А цветочки мне эти по самый по корень, я ж тебе говорил. Погнал я их отседова. Штык-нож у меня настоящий, вот так от. Им не только салатики рубить можно.

— А я? — спросил Леший.

— Что ты?

Павел Матвеевич встал, взял папиросы с подоконника. Двигался он легко, уверенно. Возраст и контузия сказывались разве что в выехавшей из брюк рубашке (кстати — белой, праздничной) и листике петрушки, прилипшем к нижней губе, который старик упорно то ли не замечал, то ли просто не придавал значения. Лешего листик этот раздражал, все время лез в глаза, и он никак не решался сказать — вдруг обидится.

— А меня не погоните? — сказал он. — Я ведь тоже про операцию «Семь-девять» спрашивать пришел, про золото…

— А чего это? Ты бы уже не сидел здесь, куковал бы вон на остановке. У нас тут один троллейбус только и ходит, два раза проголодаешься, пока дождешься. Ты ж воевал, да?

— Откуда вы взяли? — встрепенулся Леший. — Крымов сказал?

— Нет. Я и так вижу. Не то что эти бычки совхозные. Ты наш человек, военный. Этот, как его… слово-то нерусское. Афганистан, да?

— Чечня.

— А-а. Только нет у меня для тебя ничего. Старший сержант госбезопасности Первухин, особое подразделение ГУГБ «семьдесят девять», прошу любить и жаловать. Я ж в роте боевого прикрытия был, мы по периметру стояли да охраняли. Первые картографы шли с проходчиками — они до самого нижнего горизонта спустились и там дополнительные тоннели пробивали. Которые для отводу глаз — это так сначала было задумано, — которые для вентиляции, а которые для той самой закладки. Но какой из них на какое дело пойдет — этого они не знали. Уже за проходчиками шла усиленная спецрота управления госбезопасности, одни капитаны да майоры. Эти-то слитки и закладывали, они-то и определяли, куда золото ляжет. И картографы у них другие были, свои, спецовские. Вот так от. А мы, рота прикрытия, в эти дела не вникали…

— Ну, где это было? — терпеливо выспрашивал Леший. — Хотя бы примерно? Откуда заходили, на какую глубину?

Первухин задумался. Лицо его было испещрено морщинами, как печеное яблоко.

— На объект «Х» заходили из туннеля спецметро. Линия номер один. Из Кремля в область, в город подземный, чтобы, значит, на крайний случай товарища Сталина спасать, ну и правительство, генеральный штаб… Вот так от.

Леший кивнул.

— Знаю я эту линию. Ну, а координаты места?

Первухин удивленно хлопнул себя по коленям.

— Ну, ты даешь, молодежь! Да если б кто из нас координатами стал интересоваться, я бы с тобой тут не разговаривал и птичек не кормил! Тогда времена были не шутейные… Прямо перед строем расстреливали!

Он опять задумался.

— Думаю, объект «Х» на территории Кремля расположен. Точнее, под территорией. Или где-то рядом с ним. И еще — спускались туда по очень широкой трубе, метров десять диаметром, по вделанным в стену скобам. А золото опускали лебедкой, троса было метров 100, а то и 150…

Леший повеселел.

— Ну вот, это уже кое-что! И приблизительные координаты, и примерная глубина… Выходит, четвертый уровень?

— Не знаю я этих уровней. Я-то на самый низ и не ходил. Но больше ста метров прошли, в самую гранитную «кость» уперлись. Из-за этого все и получилось. У проходчиков щит был экспериментальный, для твердой породы, какая-то там температура создавалась высокая, любой камень не то что крошился — плавился, с паром уходил. А когда вентиляционные тоннели пробили, воздух холодный затянуло вниз — ноябрь-то морозный был, не то что сейчас. Вот так от. И температурный перепад сделался. От него в одну ночь то ли два, то ли три штрека разом обвалились. Вместе со спецротой, со всем грузом, который при них был.

Павел Матвеевич ожесточенно раздавил выкуренную до мундштука папиросу о дно тарелки.