Ричард Фримен - Око Озириса Страница 18

— Никак, — согласился я. — Но есть еще один факт, который, я полагаю, вы сочтете более знаменательным. Первая находка была сделана в Сидкепе. А Сидкеп ведь рядом с Эльтамом. В Эльтаме в последний раз видели живым м-ра Беллингэма.

— Какое же это имеет значение? И почему вы хотите найденные кости связать с этим местом, а не с каким-нибудь другим, где также были найдены части тела?

— Видите ли, — ответил я, немного сбитый с толку, — все говорит за то, что человек, который спрятал их там, начал с окрестностей Эльтама, где в последний раз видели пропавшего.

М-р Джеллико покачал головой.

— По-видимому, вы смешиваете порядок находок с порядком, в котором были зарыты кости. Какие у вас данные за то, что останки, найденные в Сидкепе, были зарыты там раньше, чем остальные, найденные в других местах?

— Нет никаких данных, — согласился я.

— В таком случае, — сказал он, — я не вижу, что вы тут сможете привести в пользу вашего утверждения, будто убийца начал с окрестностей Эльтама.

Подумав, я должен был признать, что у меня не было никаких данных, чтобы поддержать свою теорию. И выпустив свой последний заряд в этом неравном бою, я счел своевременным переменить тему.

— На днях я заходил в Британский Музей, — сказал я, — и видел последний дар м-ра Беллингэма. Экспонаты прекрасно расставлены в центральном шкапу.

— Да, я очень доволен их расстановкой. Я думаю, что и мой старый друг остался бы доволен. Глядя на них, мне всегда хочется, чтобы и он мог их видеть. Может быть, в конце концов так и будет.

— Надеюсь, что так и будет, — искренне сказал я. — Вы сами ведь очень интересуетесь египтологией, не правда ли? — добавил я.

— Чрезвычайно, — ответил м-р Джеллико с живостью, на которую я не считал его способным. — Это такой захватывающий предмет! Древняя цивилизация, восходящая к младенческой эпохе человеческой расы, — цивилизация, на века сохранившаяся для нашего назидания в этих незыблемых монументах, словно муха, застывшая в янтаре! Все, связанное с Египтом, полно какой-то торжественности. Атмосфера чего-то постоянного, устойчивого, презирающего и время, и перемены, царит над ним. И место, и народ, и памятники — все говорит о вечности.

Меня сильно поразил такой взрыв красноречия со стороны этого сухого и молчаливого адвоката. Но он стал мне больше нравиться, благодаря своему энтузиазму, который сделал его более человечным. И я решил воспользоваться этим.

— Однако, — заметил я, — этот народ все-таки должен был измениться на протяжении веков.

— Конечно, народ, сражавшийся с Камбизом, был уже совершенно не тот, который пришел в Египет пять тысяч лет назад и изображение которого мы видим на ранних памятниках. За эти 50 столетий кровь хиксосов, сирийцев, эфиопов, хеттов и еще неизвестно скольких других рас смешивалась с кровью египтян. Но национальная группа продолжала непрерывно развиваться. Старая культура охватывала новые народы, и иммигранты кончали тем, что становились египтянами… Поразительный феномен! Когда мы теперь оглядываемся на жизнь древнего Египта, то получается впечатление скорей какой-то геологической эпохи, чем истории единой нации. А вы сами тоже интересуетесь этим предметом?

— Да, конечно, хотя я здесь полный невежда и интересоваться им я начал только очень недавно.

— Может быть, с тех пор, как вы познакомились с мисс Беллингэм? — сказал м-р Джеллико, сохраняя невозмутимость египетского изваяния.

Кажется, я покраснел, так как замечание это меня раздосадовало. А он продолжал тем же спокойным тоном:

— Я высказал свое предположение потому, что мисс Беллингэм живо интересуется древним Египтом и весьма осведомлена в его истории.

— Да, она, кажется, многое знает об египетских древностях, и я должен признаться, что ваша догадка была верна. Она показывала мне коллекцию своего дяди.

— Я так и думал, — сказал м-р Джеллико. — Это очень поучительная коллекция. Она вполне годится для общественного музея, хотя в ней нет ничего необычного, что могло бы особенно привлечь знатока. Могильная утварь прекрасна в своем роде, а футляр мумии также хорошо сделан и очень недурно раскрашен.

— Да, по-моему, он прямо красив. Но не можете ли вы мне объяснить, почему его так обезобразили смолой?

— А, — сказал м-р Джеллико, — это очень интересный вопрос. Футляры для мумий, вымазанные горной смолой, встречаются часто. В соседней галерее находится мумия жрицы, которая целиком покрыта слоем смолы за исключением позолоченного лица. Смолой покрывали нарочно для того, чтобы уничтожить все надписи и таким образом скрыть личность умершего от грабителей и осквернителей могил. В мумии Себек-Хотепа есть одна странность. Очевидно, имелось в виду уничтожить надписи. Вся спина и ноги покрыты толстым слоем смолы. Потом рабочие, очевидно, передумали и оставили надписи с украшениями нетронутыми. Почему они хотели их замазать, и почему, раз начав это, они покрыли смолой только часть — осталось тайной. Мумия была найдена в своей могиле совершенно нетронутой, поскольку это касается грабителей могил. Бедный Беллингэм был в полнейшем недоумении, не зная, как объяснить это.

— Кстати, о смоле, — сказал я, — мне вспомнился один вопрос, который меня давно интересует. Вам ведь небезызвестно, что это вещество часто употребляется современными художниками, небезызвестно и то, что оно обладает одним очень опасным свойством. Я имею в виду его тенденцию размягчаться без какой-либо видимой причины, много времени спустя после того, как оно высохло.

— Да, я знаю. По-моему, есть даже какой-то рассказ об одной из картин Рейнольдса. Кажется, это был портрет одной дамы. Смола размягчилась и один из глаз этой дамы сполз на щеку. Пришлось повесить портрет вниз головой и подогревать до тех пор, пока глаз не возвратился на свое место. Но что именно вас заинтересовало тут?

— Интересно бы знать, не было ли случая, чтобы смола, употреблявшаяся египетскими художниками, размягчалась через большой промежуток времени?

— Кажется, были. Я слышал, что смоляной покров на футлярах мумий в некоторых случаях размягчался и становился липким… Боже мой, как я с вами заболтался, сколько времени у вас отнял! Сейчас уже почти без четверти девять! — вдруг заговорил он, поспешно поднимаясь. Я проводил его и не успели мы выйти, как все обаяние Египта постепенно рассеялось, его оживление и энтузиазм исчезли, и он снова превратился в молчаливого, сухого, необщительного и даже немного подозрительного адвоката.

Новый союз

Мы сидели за ярко освещенным столом в комнате первого этажа, выходившей на Феттер-Лейн. Портьеры были спущены. Под аккомпанемент ножей и вилок, звон бокалов и веселое бульканье вина велась дружеская и оживленная беседа. Для одного из нас, по крайней мере, а именно для Годфри Беллингэма — этот ужин был необычным праздником, и его какая-то детская радость на нашем скромном пиршестве заставляла думать о тяжелых временах, которые он пережил, не жалуясь, но которые тем не менее оставили заметные следы. Разговор перескакивал с одного предмета на другой и велся по преимуществу на художественные темы, ни разу не подойдя к роковому вопросу о завещании Джона Беллингэма. От ступенчатой пирамиды в Саккаре мы переходили к средневековым церковным полам; от резной работы времен Елизаветы — к Микенской керамике, а оттуда к изделиям каменного века и цивилизации ацтеков. Я начал было подумывать, что оба мои друга — юристы были так увлечены интересным разговором, что совершенно позабыли о тайной цели нашего ужина. Появился десерт, а «о деле», еще ни единого слова не было сказано. Казалось, Торндайк вел выжидательную политику. Он хотел, чтобы создалось чувство большей близости между нами, и сам искал подходящего случая.

Случай представился, как только мисс Деммер скрылась подобно призраку, унося поднос с тарелками и стаканами.

— У вас вчера был гость, доктор, — сказал м-р Беллингэм, — мой знакомый, Джеллико. Он говорил мне, что видел вас и страшно заинтересовался вами. Прежде я его никогда не считал таким энтузиастом. Что вы думаете о нем?

— Он странный субъект. Мне он показался очень занятным. Мы довольно долго перебрасывались вопросами и уклончивыми ответами. Я видел, что он интересуется делом, а он занял оборонительную позицию полнейшего неведения. Это была прелюбопытная встреча.

— Ему не следовало бы быть таким странным, — сказала мисс Беллингэм, — тем более, что в самом недалеком будущем наше дело станет общим достоянием.

— Значит, они предполагают дело передать в суд? — спросил Торндайк.

— Да, — сказал м-р Беллингэм. — Джеллико приходил сообщить мне, что мой двоюродный брат, Хёрст, поручил своему адвокату возбудить соответствующее ходатайство и предложить мне присоединиться к нему. В сущности, он пришел, чтобы предъявить мне ультиматум Хёрста… но мне не следует нарушать гармонии нашего пира этими тяжбами.