Андрей Остальский - Английская тайна Страница 18

Анна-Мария как-то объяснила ему, что для англичан понятие «fair play» — то есть справедливой, честной игры — гораздо важнее правды. А разве это не одно и то же, удивлялся Сашок. Нет, не совсем, отвечала Анна-Мария. А помолчав и подумав, добавляла загадочно: даже и совсем нет. Хотя они, конечно, и родственники, но не самые близкие. А ты же знаешь, какие сложные отношения бывают даже между родными братьями, не говоря уже о двоюродных.

Нет, ну разве же это не англичане про ложь так много понапридумывали всякого такого? Да они — первейшие спецы по лжи! Недаром для нее у них столько терминов и хитрых выражений. Уж они-то ее исследовали глубже всех остальных народов. Понимая ее всемирно-историческое значение. Парадокс здесь вот в чем, как-то сказала Сашку Анна-Мария: все народы врут, производят ежедневно и ежеминутно тонны вранья — и на бытовом уровне, и на государственном, и на всех прочих. Но англичане — честнее других на этот счет. Понимают неизбежность этого явления. Нет, нет, они вовсе не поднимают ложь на щит. Это печально, но… они видят в ней неизбежное зло. Достойное осуждения, но не абсолютного. Учитывая объективную слабость человеческой натуры.

Тут с уст Сашка чуть было не сорвалось: да, ты права, это, наверно, как с адюльтером, общество осуждает, осуждает, но остановить этого явления не может и не сможет никогда. Даже в строго исламских странах, где за это дело положена смертная казнь, ничего не получается…

Но Сашок вовремя все-таки остановился. Понял неуместность, бестактность сравнения. В данном контексте. С данным собеседником. То есть проявил столь высоко ценимую англичанами — выше правдивости — тактичность. Иначе говоря, сэкономил на правде слегка.

И не от англичан разве слышал Сашок рассуждения о том, что умение лгать — одно из самых радикальных отличий человека от животного. И что страдающие многими психическими болезнями или дефектами развития лгать не могут. Пораженные аутизмом или синдромом Аспергера — тоже. Или вот: жил всю жизнь человек, жил, социально преуспевал, карьеру делал, а на старости лет заболел бедняга мучительной болезнью Паркинсона. И одно из проявлений болезни — человек теряет способность лгать. Ведь надо иметь мощное воображение, обладать высокоразвитым абстрактным мышлением, чтобы нарисовать в своем сознании то, чего не было, а потом еще и передать это другим — да еще правдоподобно, убедительно… Без умения лгать не было бы искусства, по крайней мере художественной литературы уж точно никак… А некоторые даже полагают, что и религии быть бы не могло, с ее великой утешительной абстракцией (про жизнь после смерти). Что ни говорите, а умение лгать требует больших талантов. И англичане им вполне владеют.

Оскар Уайльд — гений, который мог появиться только в Англии и которого, видимо, надо считать изобретателем «стёба». Так вот, он написал эссе под названием «Упадок лжи», в котором отчасти всерьез изложил мысль, что истинная цель искусства — вовсе не отражать жизнь, а «рассказывать красивую неправду». (Lying, the telling of beautiful untrue things, is the proper aim of Art!)

Один из двух дискутирующих на эту тему персонажей сокрушается по поводу пагубного увлечения искусства натуральностью, естественностью, природностью. Он сильно огорчен стремлением непременно отражать реальность. Вот в чем причина упадка как самого искусства, так и общества и его морали. Интересно, Уайльд это совсем всерьез или — как раз — «красивая неправда»? Или и то и другое сразу? Так сказать, в каждой шутке есть доля шутки?

А в какой, интересно, стране проводится ежегодный «Большой конкурс вранья», который устраивает клуб «Крик Крэк»? Нет, это безусловная правда, что именно англичане подняли художественное вранье на принципиально новый уровень — когда оно даже не пытается быть правдоподобным. «Три мудреца в одном тазу пустились по морю в грозу»… «Three wise men of Gotham went to sea in a bowl…»

И кто, кстати, выражение «stretching the truth» — «растянуть правду» — придумал? Пушкин? Нет, это ваше, чисто английское выражение. Чаще всего означает: преувеличить слегка, натянуть, растянуть правду… Ведь так часто граница между правдой и ложью оказывается нечеткой, размытой, и если залезть за нее совсем слегка… И очень близкое, но не абсолютно то же самое — to bend the truth — прогнуть правду. Нажмешь, заставишь ее, голубушку, чуть-чуть выгнуться в ту или иную сторону, и глядишь, уже не различить, где эта самая несчастная граница! Это ведь все так субъективно! А еще вот это чудное — to be economical with the truth!

Разве не гениально? Особенно для нации великих экономистов. Быть бережливым с истиной. Ну ведь и в самом-то деле, поди плохо — уметь экономно расходовать такую ценную субстанцию, как правда? Беречь ее, лапушку, необходимо, заменяя, где можно, на эрзац! Экономика должна быть экономной. И расход правды — тоже.

Но в таком случае чего же так взъелась на него Анна-Мария? Что это она вдруг превратилась в такую пуристку? Уподобилась какой-нибудь русской Марье, которая не желает мужику своему простить небольшой спасительной лжи? Вернее так: простить-то она его в итоге простит, куда денется, но только — после основательного вытья и причитаний, а в семьях попроще и не без рукоприкладства. И после унизительных извинений главы семейства. Так, по крайней мере, представлял себе русскую семейную жизнь Сашок. Может, и неверно представлял. Откуда ему было знать?

Как бы то ни было, Анна-Мария — не баба Маня какая-нибудь, скалки в руку не возьмет. Извинений требовать тоже не станет, причитать вслух и ругаться — тем более. Но не простит. Может не простить. Бог ее вообще знает, что теперь будет. У них же семья ненормальная, они и не ссорились никогда. Практического опыта никакого.

Но все же, ворчал Сашок себе под нос, ворочаясь на королевского размера кровати, как-то это все не по-английски. Если уж англичанка, то будь добра и веди себя соответственно. А то, понимашь… 

Глава 10. Тонкие пальцы

С утра он проснулся с этой мыслью: нехорошо! Очень даже нехорошо получается, что он ничего не рассказал жене о сомнительной подработке для Беника. Получилось, что Анна-Мария ничего не узнала о том, что на следующий день Сашок должен был, по заданию Беника, сопровождать «новую русскую». Ссора ссорой, но надо было бы, пускай сквозь зубы, пусть с обидой в голосе, но все же как-то жену предупредить. Хотя объяснить ей ничего толком невозможно. Причем выхода нет: с долгом-то надо расплатиться, и хорошо бы побыстрей. Для того хотя бы, чтобы от этого криминального шута скорее избавиться, забыть его как страшный сон вместе с его еще более опасными конкурентами — чернокожим гангстером Дынкиным и его подручным Лещом.

Но почему, собственно, подработку надо считать сомнительной? Ну да, все, что исходит от Беника, сомнительно по определению. Но так, сама по себе, работа гидом считается одной из самых респектабельных и приличных в среде новоприбывших на Альбион русских. Попробуй ее добудь еще! Чисто, интеллигентно, неунизительно. И не так чтобы слишком пыльно, не то что на мистера Сингха горбатиться с его вечными авралами, грубыми авторами и невразумительными статьями, из которых надо делать шедевры, причем в сюрреалистические сроки. Плохо, конечно, одно — что Анна-Мария ничего об этом не знает и может, если что, совершенно неправильно понять ситуацию, особенно после идиотского недоразумения, произошедшего накануне.

А что, действительно, должна была Анна-Мария подумать, наблюдая, как ее муж вылезает из «растянутого» VIP-лимузина. Причем от него за версту несет виски… Да еще — впервые! — уличила Сашка в обмане, во лжи. А все этот проклятый телефонный звонок, который «сэр» каким-то образом перекоммутировал, гад, через вокзал Ватерлоо. Нисколько не удивительно, что Анна-Мария рассердилась. Да на ее месте любой бы обиделся! …Вы бы стали после этого слушать сказки на тему «Дорогая, я сейчас тебе все объясню»?

И вот так вышло, что на следующее утро, ни словом не обмолвившись с женой, Сашок отправился на станцию «Фолкстон-Сентрал» — выглядывать неизвестную «новую русскую», которую обязался обеспечить индивидуальным туристическим обслуживанием.

Как, кстати, она должна выглядеть? Сашок не имел возможности расспросить чертова Беника. Надо думать, она будет как-то выделяться среди спешащих на работу коммьютеров. И куда, собственно, Сашок должен ее сопровождать? Если предполагается стандартный набор — лондонский Тауэр, Вестминстер, Пикадилли плюс неизменный шопинг на Оксфорд-стрит, то это не проблема. Если туристка окажется покруче, то можно и в «Хэрродс» сводить. Но что, если у нее какие-нибудь особые требования? Например, она захочет обозреть лучшие пабы графства Кент? Или, того чище, средневековые монастыри юга Англии? Ух, тогда придется импровизировать!

Сашок представлял себе свою клиентку примерно так. Что-нибудь между сорока и пятьюдесятью. Одета в вызывающую норковую шубу. Кило косметики на лице — это уж само собой. И не худенькая, ох уж нет! Жена какого-нибудь провинциального начальника, оказавшегося на хлебном месте в губернаторском аппарате. Или — с Беника станется! — вообще подруга жизни какого-нибудь братка с претензиями. (Тогда, может, и стройная.) А впрочем, стройная, не стройная, какое ему, Сашку, дело! Отработает денек — и прощай, «новая русская», уезжай в свое Кемерово. Почему именно Кемерово? А потому что Сашку очень нравится загадочная песня Бориса Гребенщикова про человека из этого города.