Джон Гришем - Дело о пеликанах Страница 18

- Ты пил всю неделю?

- Нет, не всю. Восемьдесят процентов недели. Это твоя вина, ты избегала меня.

- Что с тобой, Томас?

- Меня бросает в дрожь. Я взвинчен, и мне нужен партнер, чтобы сбить напряжение. Что ты на это скажешь?

- Давай напьемся наполовину. - Она взяла свой бокал с вином и стала пить маленькими глотками. Потом закинула ноги ему на колени.

Он задержал дыхание, как если бы его пронзила боль.

- Когда твой самолет? - спросила она. Теперь он едва сдерживался.

- В час тридцать. Без остановки в Национальном. Я рассчитываю зарегистрироваться в пять, а в восемь обед. После этого я могу оказаться на улице в поисках любви.

Она улыбалась:

- Ладно, ладно. Через минуту мы займемся этим. Но сначала давай поговорим.

Каллахан вздохнул с облегчением.

- Я могу говорить только десять минут, потом все, крах.

- Какие планы на понедельник?

- Как обычно, восемь часов ничего не значащих дебатов о будущем Пятой поправки, затем комиссия отберет предложенный на конференцию доклад, который никто не одобрит. Еще больше дебатов во вторник, другой доклад, возможно, ссора, и не одна, потом мы объявим перерыв, ничего толком не завершив, и отправимся домой. Я буду поздно вечером во вторник и хотел бы назначить свидание в каком-нибудь хорошем ресторане, после чего мы вернемся ко мне для интеллектуальной беседы и животного секса. Где пицца?

- Здесь, в коробке. Я достану.

Он поглаживал ее ноги.

- Не двигайся. Я ни капельки не голоден.

- Зачем ты ездишь на эти конференции?

- Я профессор, а мы как раз такие люди, которые, по мнению многих, скитаются по всей стране, посещая разные собрания с другими образованными идиотами и утверждая доклады, которые никто не читает. Если я перестану бывать там, то декан подумает, что я не вношу вклад в академическую среду.

Она снова наполнила бокалы.

- Ты как натянутая струна, Томас.

- Знаю. Это была трудная неделя. Мне невыносима даже мысль о куче неандертальцев, переписывающих Конституцию. Через десять лет мы будем жить в полицейском государстве. Я ничего не могу поделать с этим, потому, возможно, и ищу спасение в алкоголе.

Дарби небольшими глотками пила вино и смотрела на него. Мягко звучала музыка, свет был неярким.

- У меня уже шумит в голове, - сказала она.

- Это как раз то, что тебе нужно. Бокал-полтора, и ты готова. Если бы ты была ирландкой, ты могла бы пить всю ночь напролет.

- Мой отец наполовину шотландец.

- Недостаточно.

Каллахан скрестил ноги на кофейном столике и расслабился. Мягко поглаживал ее лодыжки.

- Я могу покрасить твои ногти на ногах. Она ничего не сказала. Он фетишизировал ее ноги и настаивал, чтобы она покрывала ногти ярко-красным лаком как минимум дважды в месяц. Они видели это в "Бул Дэхеме", и, хотя он не был таким аккуратным и трезвым, как Кевин Кёстнер, близость с ним приносила удовольствие.

- Без пальчиков сегодня? - спросил он.

- Может быть, позже. Ты выглядишь усталым.

- Я отдыхаю, но рядом с тобой чувствую сильное желание, и ты не отделаешься от меня, утверждая, что я выгляжу усталым.

- Выпей еще.

Каллахан выпил и забрался поглубже на диван.

- Итак, мисс Шоу, кто сделал это?

- Профессионалы. Ты разве не читаешь газет?

- Разумеется. Но кто стоит за этими профессионалами?

- Не знаю. После взрывов последней ночью, по единодушному мнению, по-видимому, это дело рук "Подпольной армии".

- Но ты не уверена.

- Нет. Не было арестов. Я не убеждена.

- И у тебя есть несколько неприметных подозреваемых, не известных всем остальным в стране.

- У меня есть один, но теперь я не уверена. Я провела три дня за наведением справок. Даже систематизировала все по-настоящему, отлично и аккуратно, в своем маленьком компьютере и вывела на распечатку черновой вариант дела. Но теперь отказываюсь от него.

Каллахан посмотрел на нее.

- Ты говоришь мне, что пропустила три дня занятий, избегала меня, работала сутки напролет, изображая из себя Шерлока Холмса, и теперь все отбрасываешь?

- Посмотри вон там, на столе.

- Я не могу поверить. Я дулся в одиночестве целую неделю. Знаю, для этого была причина. Знаю, что мои страдания были на пользу стране, потому что ты пропустишь все через сито и скажешь мне сегодня или, возможно, завтра, кто это сделал.

- Этого нельзя сделать, по крайней мере, законным путем. Нет прототипа, нет обычной ниточки к убийцам. Я почти сожгла компьютеры в юридической школе.

- Ха! Я говорил тебе. Ты забываешь, дорогая, что я гений по конституционному праву, и я знал сразу, что у Розенберга и Дженсена не было ничего общего, кроме черных мантий и угроз смерти. Нацисты, арийцы, ку-клукс-клан, мафия или какая-то другая группа убрала их, потому что Розенберг был Розенбергом, а Дженсен - самой легкопоражаемой мишенью и чем-то вроде препятствия.

- Хорошо, почему ты тогда не позвонишь в ФБР и не поделишься с ними своими мыслями? Я уверена, они сидят у телефона.

- Не сердись. Виноват. Извини меня, пожалуйста.

- Ты глупец, Томас.

- Да, но ты любишь меня, правда?

- Не знаю.

- Мы все еще можем лечь в постель? Ты обещала.

- Посмотрим.

Каллахан поставил бокал на столик и пошел в атаку.

- Послушай, бэби. Я прочитаю твое дело, согласен. А потом мы поговорим о нем. Но прямо сейчас я не могу четко соображать и не смогу продолжать, пока ты не возьмешь меня за слабую и дрожащую руку и не поведешь к постели.

- Забудь о моем маленьком деле.

- Пожалуйста, к черту его, Дарби, пожалуйста. Она обхватила его за шею и пригнула к себе. Их поцелуй был продолжительным и крепким. Пьяный, почти страстный поцелуй.

Глава 11

Полицейский надавил большим пальцем на кнопку рядом с фамилией Грея Грентэма и держал ее двадцать секунд. Короткая пауза. И еще двадцать секунд. Пауза. Двадцать секунд. Пауза. Двадцать секунд. Он подумал, что это смешно, потому что Грентэм был ночным гулякой и, возможно, спал менее трех или четырех часов, а сейчас еще этот надоедливый звонок, эхом отдающийся по всему коридору. Он нажал снова и посмотрел на свою патрульную машину, незаконно стоящую на краю тротуара под светофором. Почти рассвело. Наступало воскресенье, и улица была еще пустынной. Двадцать секунд. Пауза. Двадцать секунд.

Может быть, Грентэм умер? Или, может быть, находился в коматозном состоянии после попойки и ночного блуждания по городу? Может быть, у него какая-то женщина и он не собирается отвечать на звонок? Пауза. Двадцать секунд.

Щелчок микрофона:

- Кто там?

- Полиция! - ответил полицейский. Он был чернокожим и делал ударение на первом слоге, просто ради удовольствия.

- Что тебе надо? - требовательно спросил Грентэм.

- Может, я получил ордер. - Полицейский готов был рассмеяться.

Голос Грентэма смягчился, но звучал обиженно.

- Это Клив?

- Он самый.

- Который час, Клив?

- Почти половина шестого.

- Самое время.

- Не знаю. Садж не сказал. Понимаешь? Он просто попросил разбудить тебя, потому что хочет побеседовать.

- Почему он всегда хочет поговорить до того, как взойдет солнце?

- Глупый вопрос, Грентэм. Небольшая пауза.

- Да, согласен. Полагаю, он хочет встретиться прямо сейчас.

- Нет. У тебя есть тридцать минут. Он попросил быть там в шесть.

- Где?

- На Четырнадцатой возле Тринидад Плейграунд есть небольшой кафетерий. Там темно и безопасно, и поэтому Садж облюбовал его.

- Где он находит такие местечки?

- Знаешь, для репортера ты задаешь глупейшие вопросы. Это место называется "У Гленды", и думаю, тебе следовало бы отправиться, иначе опоздаешь.

- Ты будешь там?

- Зайду. Просто, чтобы убедиться, что у вас все в порядке.

- Кажется, ты сказал, что там безопасно.

- Безопасно. Для данного района города. Ты сможешь добраться туда?

- Да. Я отправлюсь туда, как только смогу.

Садж был старым, с очень черной кожей и множеством блестящих белых волос, торчащих во все стороны. Он носил толстые солнцезащитные очки, с которыми, по-видимому, никогда не расставался, кроме сна, и большинство его сослуживцев в Западном крыле Белого дома считали его полуслепым. Он всегда ходил с наклоненной в сторону головой и улыбался совсем как Рей Чарлз. Иногда он наталкивался на дверные рамы и столы, когда выгружал мусорные ящики или вытирал пыль с мебели. Он ходил медленно и осмотрительно, как будто считал шаги. Он работал терпеливо, всегда с улыбкой, всегда имел доброе слово для каждого, кто готов был ответить тем же. Одна, большая, часть его не замечала и игнорировала, тогда как для другой он был добрым, старым, немного покалеченным чернокожим уборщиком.

Садж мог разглядеть даже невидимое. Его территорией было Западное крыло здания, где он занимался уборкой вот уже тридцать лет. Убирал и слушал. Убирал и смотрел. Он прибирал за несколькими ужасно важными персонами, которые часто бывали слишком заняты, чтобы следить за своими словами, особенно в присутствии бедного старого Саджа. Он знал, какие двери оставались открытыми, и какие стены были тонкими, а также какие вентиляционные каналы передавали звук. Он мог исчезнуть в одно мгновение, потом снова появиться в тени, там, где страшно важные персоны не могли увидеть его.